Жена путешественника во времени - Одри Ниффенеггер

– Все в порядке?

Нет. О каком порядке может идти речь?

– Да.

– Что случилось?

Пожимаю плечами. Гомес начинает говорить, как будто я – свидетель на перекрестном допросе.

– Клэр, ты раньше с кем-нибудь спала? – (Я киваю.) – Дело в Клариссе? Ты так себя чувствуешь из-за нее? – (Я киваю.) – Я что-то сделал не так? – (Качаю головой.) – Клэр, кто такой Генри?

Смотрю на него непонимающе.

– Откуда ты знаешь?..

Ну вот, попалась. Сукин сын. Черт.

Гомес наклоняется и достает из тумбочки сигареты, прикуривает. Задувает спичку и делает глубокую затяжку. С сигаретой в руке он выглядит почему-то более… одетым, хотя он по-прежнему голый. Молча предлагает мне сигарету, и я беру ее, хотя не курю. Просто мне нужно время подумать, решить, что сказать. Дает мне прикурить, встает, шарит в кладовке, находит голубой купальный халат, не очень чистый, и дает мне. Надеваю его; халат велик. Сижу на постели, курю и смотрю, как Гомес надевает джинсы. Даже в таком ужасном состоянии я отмечаю, как он прекрасен: высокий, широкий в плечах и… большой, совсем другая красота, нежели гибкая, кошачья, безудержная красота Генри. Тут же ужасаюсь себе, оттого что сравниваю. Гомес ставит рядом со мной пепельницу, садится на кровать и смотрит на меня.

– Ты разговаривала во сне и говорила с Генри. Черт! Черт!

– Что я сказала?

– В основном просто повторяла «Генри», как будто звала его. И еще – «прости». И один раз сказала: «Ну, тебя же здесь не было». И вроде как сердилась. Кто такой Генри?

– Мой любовник.

– Клэр, у тебя нет любовника. Мы с Клариссой видим тебя почти каждый день уже шесть месяцев, и ты ни с кем не встречаешься, тебе даже никто не звонит.

– Генри мой любовник. Просто он уехал и вернется осенью девяносто первого.

– Где он? Где-то неподалеку.

– Не знаю.

Гомес считает, что я все придумала. Не знаю почему, но я решаю заставить его поверить мне. Беру сумочку, открываю кошелек и показываю Гомесу фотографию Генри. Он внимательно ее изучает.

– Я видел этого парня. Ну нет, похожего на него. Этот слишком стар. Но того парня тоже звали Генри.

Ощущение такое, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Стараюсь как можно равнодушнее спросить:

– Где ты его видел?

– В клубах. В «Экзите» и «Смарт-баре», в основном. Но не могу представить, что это твой парень; он псих. Куда ни ступит – там тут же полный хаос. Он алкоголик, и он просто… Не знаю, он просто жутко обходится с женщинами. По крайней мере, я такое слышал.

– Бьет их?

Не могу представить себе, чтобы Генри ударил женщину.

– Нет. Не знаю.

– Как его фамилия?

– Не знаю. Слушай, котенок, этот парень разжует тебя и выплюнет… он не тот, кто тебе нужен.

Я улыбаюсь. Он именно тот, кто мне нужен, но я знаю, что бесполезно шарить по ночным клубам и пытаться найти его.

– А кто мне нужен?

– Я. Только вот тебе так не кажется.

– У тебя есть Кларисса. Что ты хочешь от меня?

– Я просто хочу тебя. Не знаю почему.

– Ты многоженец, да? Гомес смотрит очень серьезно:

– Клэр, я… послушай, Клэр…

– Не говори этого.

– Правда, я…

– Нет. Я не хочу этого знать.

Встаю, гашу сигарету и начинаю одеваться. Гомес сидит очень тихо и смотрит, как я одеваюсь. Я чувствую тошноту, смущение и грязь, надевая вчерашнее вечернее платье на глазах у Гомеса, но стараюсь этого не показать. Не могу справиться с длинной молнией, и Гомес мрачно помогает мне.

– Клэр, не злись.

– Я не злюсь на тебя. Я злюсь на себя.

– Наверное, этот парень – действительно что-то, если он может уйти от тебя на два года и думать, что ты будешь ждать.

Я улыбаюсь Гомесу.

– Он потрясающий.— Вижу, что обидела его этим.– Гомес, прости. Если бы я была свободна, и если бы ты был свободен… – Гомес качает головой и, прежде чем я успеваю опомниться, целует меня. Я отвечаю, и на секунду мелькает мысль… – Мне нужно идти, Гомес.

Он кивает. Я ухожу.

ГЕНРИ: Мы с Ингрид в театре «Ривьера», отрываемся под Игги Попа. Мы всегда счастливы вместе, когда танцуем, или трахаемся, или делаем что-то еще, что предполагает физическую активность, а не разговор. Прямо сейчас мы в раю. Мы прямо под сценой, и мистер Поп направляет на нас всю свою сумасшедшую энергию. Я как-то сказал Инг, что она танцует как немка, но ей это не понравилось, хотя это правда: она танцует серьезно, как будто жизнь ее зависит от равновесия, как будто точные па в танце могут спасти голодающих детей в Индии. Это здорово. Игги ревет: «Зову сестру ночь: я слишком глуп для тебя», и я точно знаю, что он чувствует. В такие моменты я понимаю, зачем я с Ингрид, и мы слэмуем под «Lust for Life», «China Doll», «Funtime» как наскипидаренные. Мы приняли столько спида[98], что можем улететь на Плутон; и у меня очень странное, неземное чувство и глубокое убеждение, что я мог бы делать это, быть здесь, всю свою жизнь и был бы абсолютно счастлив. Ингрид вся потная. Футболка прилипла к телу так привлекательно и интригующе, что мне хочется стащить ее, но я сдерживаюсь, потому что на ней нет лифчика, и она меня просто убьет. Мы танцуем, Игги поет, и, как это ни грустно, после трех выходов на бис концерт неизбежно заканчивается. Я чувствую себя потрясающе. Когда мы выходим в толпе таких же восторженных фанатов и взлохмаченных танцоров, я раздумываю, что делать дальше. Ингрид собирается уходить и стоит в длинной очереди в женский туалет, а я жду ее на Бродвее. Смотрю, как яппи в «БМВ» спорит со служащим парковки насчет своего права стоять здесь, когда ко мне подходит здоровый светловолосый парень.

– Генри? – спрашивает он.

Раздумываю над тем, кто он такой и не собирается ли он вручить мне повестку в суд.

– Да?

– Клэр передает привет. «Черт, кто такая Клэр?»

– Извини, ошибка.

Подходит Ингрид, которая снова выглядит как обычная модная девчонка. Оценивает этого парня, прекрасного представителя породы самцов. Я обнимаю ее.

Парень улыбается.

– Извини. Наверное, у тебя здесь двойник.

У меня сжимается сердце; происходит что-то, чего я не понимаю, в мое настоящее проскальзывает мое будущее, но сейчас этого выяснять нельзя. Кажется, он доволен чем-то, извиняется и уходит.

– В чем дело? – спрашивает Ингрид.

– Думаю, он меня с кем-то перепутал, – пожимаю я плечами.

Ингрид выглядит взволнованной. Кажется, все во мне волнует Ингрид, поэтому я не обращаю внимания.

– Эй, Инг, куда мы теперь?

Ощущение такое, что я сейчас запросто перепрыгну небоскреб.

– Может, ко мне?

– Класс.

Останавливаемся у «Марджис Кендис» купить мороженого и вскоре едем в машине, напевая: «Какой чудесный день!» и смеясь, как расшалившиеся дети. Позднее, в постели с Ингрид, я думаю о том, кто такая Клэр, и понимаю, что вряд ли найду ответ, – и забываю об этом.

ГЕНРИ: Я иду с Клариссой в оперу на «Тристана и Изольду». Причина, по которой я здесь с Клариссой, а не с Клэр, это жуткое отвращение Клэр к Вагнеру. Я тоже не большой его поклонник, но у нас сезонные билеты, и я решаю, почему бы не пойти. Мы обсуждали это сегодня дома у Клариссы и Гомеса, и Кларисса с тоской сказала, что никогда не была в опере. В результате мы с Клариссой выбираемся из такси напротив «Лирик-оперы», а Клэр дома, занимается Альбой и играет в слова с Алисией, которая гостит у нас на этой неделе.

На самом деле в оперу мне не хочется. Когда я заехал за Клариссой сегодня, Гомес мне подмигнул и сказал своим коронным глупым родительским голосом: «Сынок, долго ее не катай!» Не помню, когда мы с Клариссой последний раз были где-то вдвоем. Она мне нравится, очень, но говорить мне с ней, в общем-то, не о чем.

Я провожу Клариссу через толпу. Она идет медленно, наслаждаясь великолепным холлом, мраморными сияющими галереями, набитыми элегантными богачами и студентами в искусственных мехах и с проколотыми носами. Кларисса улыбается продавцам либретто, двум джентльменам во фраках, стоящим по обе стороны входа в холл и поющим на два голоса: «Либретто! Либретто! Купите либретто!» Знакомых я здесь не вижу. Любители Вагнера – это зеленые береты оперных фанатов; они сделаны из более твердых пород и знают друг друга наперечет. Вокруг все целуются, когда мы с Клариссой идем по лестнице к бельэтажу.

У нас с Клэр частная ложа; это одна из наших привилегий. Отодвигаю занавеску, Кларисса заходит и выдыхает: «О!» Я помогаю ей снять пальто, вешаю его на стул, снимаю свое пальто. Мы усаживаемся, Кларисса скрещивает ноги в лодыжках и складывает маленькие руки на коленях. Черные волосы сияют в тусклом свете, и с темной помадой и накрашенными глазами Кларисса напоминает изысканную, но озорную девчонку, которую нарядили и разрешили остаться с взрослыми допоздна. Она сидит и наслаждается прелестью «Лирик-оперы», расписанным золотым и зеленым занавесом на сцене, волнами штукатурки, обрамляющими каждый выступ арок и купола, взволнованным шепотом толпы. Свет гаснет, и Кларисса посылает мне улыбку. Занавес поднимается, мы в лодке, Изольда поет. Я откидываюсь на стуле и плыву по волнам ее голоса.