Новый Мир ( № 8 2009) - Новый Мир Новый Мир

“Под словами „народная культура” у нас давно уже понимается некий эрзац, навязываемый народу — в качестве его культуры. Забава эта старинная: еще в ХIХ веке писатель Ушинский, например, занимался адаптацией русских народных сказок: заменял в них „плохие” финалы на „хорошие” (как в сказке „Теремок”). Попутно брались и за песни; русские народные — настоящие, примерно ХII — ХIII веков — казались просветителям опять же слишком жестокими и натуралистичными, и их заменили на безобидные „во поле березки” и „калинки-малинки”. <...> В советские годы принципы этой эрзац-культуры ничуть не изменились — просто в ушах у нее повисли дополнительные идеологические сережки”.

“Наум Коржавин писал, что дикторов Гостелерадио отбирали, кроме прочих критериев, по „степени задушевности в голосе”. <...> Эта „задушевность” в голосе у Баскова — врожденная, она заложена как бы самой природой. Этот голос словно бы учел все поправки, пожелания, требования и чаяния всех цензурных комиссий за все

70 лет советской власти. Он своего рода реинкарнация идеального советского голоса, такая, в духе Сорокина, биологическая разработка „Мистер стопроцентная задушевность”. О таком свойстве многие мечтали, но никому не удавалось его достичь в чистом, беспримесном виде (по-видимому, это за гранью человеческих возможностей)”.

“Между тем это и есть — подлинный „голос новой России”: если бы я был телепатом-пришельцем из другой цивилизации, мне достаточно было бы услышать голос Баскова, чтобы понять все про последние 15 лет существования страны. <...> Присвоение ему звания народного артиста — вполне естественное продолжение традиций „культуры для народа””.

Сергей Беляков. Палей, мерцающий в сосуде. — “Частный корреспондент”, 2009, 14 мая <http://www.chaskor.ru>.

“Год назад я свершил страшное преступление: написал о „русофобии” Марины Палей. Умеренная русофобия со времен Чаадаева и Герцена стала для нас нормой, но Марина Палей выбивается из общего ряда. А как еще, скажите на милость, определить это свойство? Марина Палей называет Россию „страной скотов” и даже „скотомогильником”! А как трактовать ее повесть „Хутор”? <...> Я до сих пор не могу спокойно читать эту повесть, кстати, одну из наиболее совершенных у Марины Палей”.

“Русофобия, в сущности, лишь одно из проявлений экзистенциального мироощущения Марины Палей. <...> „Марина Палей — мизантроп”, — утверждают критики. Автор „Ланча” с этим как будто соглашается. А вот и нет! Вся ее мизантропия направлена на лишенные души „куски мяса”, на „рабов Гастера”, на „обезьяноподобных гуманоидов”. Человек — это не „двуногое без перьев”, а бессмертная душа. Только эта „душа живая” одухотворяет и преображает мертвый мир”.

См. также: Сергей Беляков, “Царь-пушка Татьяна Толстая” — “Частный корреспондент”, 2009, 14 мая.

Михаил Бойко. Ампутация хвоста. Лев Данилкин попытался обозреть всю русскую литературу минувшего года. — “НГ Ex libris”, 2009, № 18, 21 мая.

“Писатели, которых с таким восторгом перечисляет Данилкин, с точки зрения ценителя авангарда, неотличимы друг от друга. Между Архангельским, Бояшовым, Быковым, Бушковым, Волосом, Кантором, Липскеровым, Маканиным, Минаевым, Прилепиным, Робски, Садулаевым иже с ними на глубинном уровне нет ни малейшей разницы. И дело не только в форме, но и в содержании. Все эти авторы обыгрывают один и тот же, если воспользоваться термином Лиотара, метанарратив. Примитивный, занудный, приевшийся”.

Борис Борисов. Цена мира: пора брать за это наличными. — “Русский Обозреватель”, 2009, 15 мая <http://www.rus-obr.ru>.

“Все остальные народы могут вполне себе мирно процветать, но это — задачи их внешней политики, а вовсе не нашей, и не является нашей целью даже косвенно. Если для мира и процветания нашего народа требуется, чтобы другие народы убивали друг друга в братоубийственной войне, — мы как минимум не намерены этому препятствовать”.

“„Мир”, „безопасность”, „региональная стабильность”, „предсказуемость международных отношений” — по умолчанию воспринимаются нами как позитивные ценности , хотя давно уже стали вполне коммерческим продуктом, активно торгуемым на международных площадках, — просто мы не умеем ими торговать , по старинке предоставляем эти ценности партнеру без оплаты, а иногда — надеясь на некую „благодарность”, ответные жесты, „взаимность” и прочие глупости”.

“Участие в судьбе „мира и процветания” иных народов, в общем, имеет смысл только в рамках длинных инвестиционных расчетов . Мы не можем требовать от внешней политики, чтобы она стала „ чиста конкретной ”, — это будет чересчур, но она обязана стать хотя бы просто конкретной”.

Михаил Бударагин. Пустые разговоры о ветре перемен. — “Русский Обозреватель”, 2009, 5 мая <http://www.rus-obr.ru>.

“Все-таки как же удивительно перечитывать воспоминания Юрия Карякина. <...> Карякин — это такой филолог, очень хороший исследователь Достоевского. Был в конце 80-х каким-то там депутатом верховного совета или еще чего-то в этом роде, совершенно не важно на самом деле, как эта тусовка называлась. Не важно потому, что читаешь его, читаешь, о борьбе ихней идеологической за гласность, о спорах про Сталина, о воздухах свободы и постоянно ловишь себя на мысли — а вот ровно в ту же минуту, когда они это все обсуждали, что было с Уралмашем, с ВАЗом, с Магнитогорским комбинатом? Кто там был? Что за люди? Кто владел? Директор? Государство? Начинающая формироваться местная ОПГ? Как, кому и за какие деньги осуществлялись поставки в 1991-м? Кто и как оплачивал сырье? Как вообще это работало и, главное, на кого? Через какие счета шли платежи? Кто их контролировал в 1992-м, например? Какая была законодательная база у этих финансовых операций? Нет ответа. Только разговоры о ветре перемен”.

Михаил Бударагин. Между первым и вторым. — “Взгляд”, 2009, 28 мая <http://www.vz.ru>.

“„Антихрист” аморален ровно настолько, насколько вообще может быть аморальным художественное произведение. И дело даже не в том, что фильм изобилует сценами насилия, местами неприемлемыми для ленты, которую вынуждены смотреть живые люди, многим из которых бывает от ужасов тошно. Насилие для фон Триера — лишь художественный прием, необходимый только для того, чтобы рассказать о том, о чем в современном западном мире говорить не принято”.

“Оказывается, зло — это не просто преступление человека, который сам по себе добр, но допустил ошибку. Зло — это и есть человек, которому лишь на короткие мгновения удается спрятаться от самого себя. Но мир, говорит фон Триер, очень тонок. Пиноккио протыкает носом нарисованный очаг, любовно вытканная ткань повседневного бытования рвется по швам. За этой тканью мир предстает таким, каким видели его средневековые подвижники. Он омерзителен, жесток и грязен. Свет добывается здесь годами упорного труда, часами непрерывных молитв, веками стремления к совершенству. Как только человек случайно забывает или от горя не может вспомнить об этом, он возвращается к „точке отсчета”, к своей естественной греховности”.

“В Содоме и Гоморре не нашлось ни пятидесяти праведников, ни десяти, ни трех — и это не то чтобы метафора или иносказание. Вероятно, и впрямь — не нашлось. „Антихрист” фон Триера — фильм о том, что ко Второму пришествию праведников может и не остаться вовсе <...>”.

Эрик Булатов. “Не стесняться себя — это самое трудное в искусстве”. Самый серьезный из основателей соц-арта разъяснил суть своего творчества. Беседу вела Екатерина Рогожникова. — “Газета”, 2009, на сайте — 29 мая <http://gzt.ru>.

“У меня с поэзией с детства близкие отношения, мне еще отец перед сном обязательно читал стихи, я без них отказывался засыпать. И я на всю жизнь их запомнил, а мне было тогда лет семь, это еще до войны. <...>. Мои близкие друзья были поэтами. Еще в институте — Андрей Сергеев, а потом, конечно, Всеволод Некрасов. У нас с ним какая-то очень серьезная и глубокая связь была. Что-то нас связывало, как будто единая какая-то основа. А у него чувство слова совершенно необыкновенное, это великий поэт”.

“Я был на выставке в музее Сахарова, и это было что-то совершенно отвратительное. Распятый Христос с головой Микки-Мауса — не имеет права художник делать такое безобразие. Не важно, веришь ты или не веришь. Распятый человек — это человек мучающийся, это безнравственно в высшей степени. Важно разделять религию и церковь. Церковь — это человеческая организация, тут художник имеет право иронизировать и возмущаться. Религия — это совсем другое. Издеваться над верованием людей, если ты его не разделяешь, художник не имеет права. Что касается всякой порнографии — мне тоже все это противно”.