Пылающий остров - Александр Казанцев

— М-да! Премного благодарен. Приеду, непременно приеду! Осмелюсь спросить, когда вам будет удобно? Извещение у меня какое-то есть, но я не читал. М-да! Право, не до того. А насчет взволнованности я буду иметь честь лично вам передать. Смею рассчитывать, что вы поймете меня.

— Нет, — сказал министр, — это не стоит благодарности. Если хотите, то приезжайте сейчас. Так извещение вы все-таки прочтите и на совещании будьте обязательно. А насчет того, чтобы понять, так я думаю, что два таких старика, как мы с вами, как-нибудь друг в друге разберутся. Приезжайте. Жду. Разрешите прислать за вами машину?

— Нет, уж увольте!. Извините, я сам. М-да!.

— Ну, как хотите, Иван Алексеевич. Буду ждать.

Борода профессора, занимавшая весь экран, исчезла.

В кабинет стучали. Нажатием кнопки министр, не сходя с места, открыл дверь. На пороге стоял секретарь.

Он, улыбаясь, подошел, обменялся рукопожатием с министром и развернул папку.

— Разрешите доложить?

Министр сел в кресло и сказал:

— Выкладывайте, Федор Степанович, слушаю вас.

— Теплоход «Ленин», выполняя ваш приказ, направился к острову Аренида и сообщил, что вошел в полосу ощутимого ветра, дующего в сторону интересующего нас острова.

— Так.

— По консультации трех академиков, горение воздуха — вещь невозможная, ибо реакция соединения азота с кислородом вызывает поглощение тепла, а не выделение. Следовательно, образование окиси азота должно сопровождаться затратой громадного количества энергии.

— Так.

— Письмо низовым и районным партийным организациям о проведении разъяснительной кампании среди населения и необходимости возглавить настроение масс подготовлено.

— Так.

— За границей еще не осознано значение событий. Однако биржи реагируют первыми. В частности, тому способствуют грандиозные спекулятивные операции известного капиталиста Вельта. Очень поднялись акции метрополитенов и других подземных сооружений, скупаемые неизвестными лицами.

— Так.

— Пограничная охрана готова ко всему. Совещание ученых состоится в девять ноль-ноль утра. Все, товарищ уполномоченный правительства.

Василий Климентьевич задумался:

— Все это закономерно, даже консультация академиков. Итак, первое: доставьте мне звукозапись известного вам разговора. Сейчас ко мне приедет профессор Иван Алексеевич Кленов, которого, как я вам поручил, вы должны были пригласить ко мне в конце этой недели и, по-видимому, не успели. Как только он покажется, предупредите меня, чтобы я мог его встретить. Позаботьтесь, чтобы нам не помешали. Для профессора закажите черный кофе, он любит его. Это второе. И третье. Возьмите вот этот листок. Здесь перечень мероприятий, проведение которых следует немедленно подготовить. Но спокойно, без спешки, без шумихи, не торопясь, по-боевому! Понятно?

— Понятно, товарищ уполномоченный правительства! Будет исполнено.

— Так. Хорошо, Федор Степанович. Кстати, вчерашнее постановление правительства не лишило меня имени и отчества.

— Секретарь смутился:

— Простите, Василий Климентьевич.

— Ну, хорошо. Так-то лучше.

Профессор Иван Алексеевич Кленов приехал к министру через двадцать минут. Василий Климентьевич встретил его в передней и был удивлен происшедшими с профессором переменами.

Кленов так согнулся, что совсем перестал чувствоваться его высокий рост. Приехал он с палочкой, на которую опирался неуклюже, неумело. Волосы его были спутаны, борода разделилась на две неравные части. Осунувшееся лицо было растерянно. Снимая с помощью Василия Климентьевича пальто, профессор тяжело дышал.

Кроме приветствия, Сергеев и Клёнов не обменялись ни словом. Василий Климентьевич ввел Кленова в кабинет. Это была большая светлая комната с портретами ученых и деятелей искусства. В нишах стояли вращающиеся книжные шкафы. Окна только наполовину были закрыты скатывающимся в валик гибким стеклом.

Увидев, что Кленов поежился, министр незаметно нажал кнопку, и гибкое стекло бесшумно затянуло все окна.

Оба молчали. Наконец Кленов поднялся с кресла, оперся руками о стол и согнул спину.

— М-да!. Уважаемый товарищ министр. Разрешите доложить, что я явился к вам, как к представителю руководства партии, как к члену правительства. М-да! Я пришел жаловаться на некоторую, я бы сказал, преступную бездеятельность правительственных организаций, напряженная бдительность которых, казалось, не подлежала бы сомнению. М-да!. Не подлежала. Наконец, я явился к вам требовать наказания… возмездия… сурового и безжалостного.

Министр незаметно пододвинул стакан с водой. Кленов залпом выпил его и продолжал:

— Я обратился в соответствующее место с заявлением, с требованием немедленного изъятия вредного для общества человека! М-да!. Изъятия… И что же? Лица, достойные всяческого доверия, носящие высокие знаки отличия, вежливенько выпроваживают меня вон! М-да!. Меня выпроваживали. Я требую… Я осмеливаюсь квалифицировать это как неуважение к моему авторитету как гражданина!

— Так, — сказал министр. — Кого же и в чем вы обвинили, профессор?

— Как? Вы не знаете? Я имею честь сообщить вам, что он вынужден был сам себе ампутировать руку! М-да!

— Ампутация?

— Да, именно ампутация! Вина, преступление, злой умысел очевидны. Подумать только, ампутация! Такой поистине замечательный человек! Василий Климентьевич, ведь это же человек с глазами ястреба, с сердцем льва и руками… руками женщины! Василий Климентьевич, это ужасно!.

Профессор, обессиленный, почти упал на стул.

— Но это не все… не все, товарищ министр. Здесь имело место покушение на жизнь… М-да!. Молодой, талантливой и упорной девушки. Покушение, которое не удалось просто из-за старческой слабости, из-за невозможности убить еще и третьего человека. Но не только это злодейское покушение… Не только! Имеет еще место сокрытие от социалистического отечества одного из величайших достижений человечества. Я требую справедливого возмездия, беспощадного наказания!

— Кого же, Иван Алексеевич?

— Меня, уважаемый гражданин министр! — Профессор величественно поднялся. — Я не осмелюсь отныне называть вас товарищем, Василий Климентьевич, ибо я преступник! Я настаиваю на том, что имел честь уже вам сообщить. Но только скорее, бога ради, скорее возьмите меня! Я не в силах больше бороться с собой. Рука… Девушка — живой мне укор, а ее работа — несчастье человечества!

— Вы уверены в этом, Иван Алексеевич?

— Вполне. Или, может быть, не вполне… Я был уверен все время, что аккумулятор — несчастье человечества. Много лет…