Встречи - Борис Рощин

Первым на упреки председателя колхоза металлург откликнулся, мужчина из себя видный и совсем еще не старый.

— Мы, конечно, не против помощи колхозу, — сказал он, — но по силе-возможности каждого из нас. Лично я, прежде чем «бездельничать и в огороде забавляться», как вы сказали, товарищ председатель, тридцать один год у мартена простоял. За это время в том месте, где стоял я, несколько кладок из огнеупорного кирпича выгорело. А я без замены. Два инфаркта у меня уже было, но если назрела такая острая нужда включить меня в звено на сенокос, включайте…

Следом за металлургом Сергей Алексеевич Воронин поднялся.

— Вы, товарищ председатель, можете, конечно же, поворачиваться к нам передом или задом, — несколько отлично от металлурга начал свою речь писатель, — можете даже раздавить наши заборы и огороды бульдозером, если имеете такое право, не знаю. Но твердо знаю: никто не давал вам права хамить! Никто не давал и никогда не даст вам права вот так разговаривать с людьми, которые старше вас и по возрасту, и по трудовому стажу…

Короче говоря, Сергей Алексеевич завелся, а когда он заведется, остановить его трудно. Выдал председателю колхоза все, что наболело, и более того.

После памятного того собрания отношения писателя Воронина с председателем колхоза начали помаленьку улучшаться. Встретились как-то на деревенской улице, поздоровались, разговорились. Сергей Алексеевич подарил председателю свою новую книгу. Прочел ее председатель, а потом и в дом к писателю пришел. Книга-то, оказывается, о колхозной их жизни написана. Более того, все действующие лица в ней — спицинские! Только под другими именами и фамилиями выведены. Есть о чем поговорить и поспорить.

Я люблю бывать в Спицино в воронинском доме. Многие повести и рассказы Сергея Алексеевича рождались в этой псковской деревушке на моих глазах. Писателю не надо искать своих героев на стороне, выдумывать для них жизни, он живет среди них. Они — герои всех его книг.

НУЖНЫЕ ЛЮДИ

Сергей Алексеевич Воронин сидел в летнем своем деревенском рабочем кабинете, думал. Письменный стол, на котором стояла пишущая машинка и лежал чистый лист бумаги и за которым обдумывал сейчас писатель сюжет своего рассказа, сколочен был им самолично из старого заборного горбыля, а сверху обит фанерой. Стены кабинета за неимением досок обшиты были Сергеем Алексеевичем коробочным картоном. В недалеком прошлом теперешний кабинет являлся обычным хлевом, и Сергей Алексеевич потратил целое лето, переоборудуя коровье жилище под писательское рабочее помещение. Возможно, от сочетания слова «хлев» со словом «писатель» кое-кто и поморщится. Но писатель Воронин прожил большую и сложную жизнь, в которой доводилось ему наблюдать и хлева человеческие. Легкий запах перепревшего коровяка не только не вызывал у него отрицательных эмоций, но и будил воспоминания далекого детства…

В щель над оконной занавеской Сергей Алексеевич видел угол своей баньки, которую приобрел недавно у соседей за пятьдесят рублей. «По-черному» банька, довоенной еще постройки, но переборку и перевозку выдержала хорошо, пришлось только нижние венцы обновить да обшить баньку толем, чтобы ветер в щели не задувал. Хорошо бы, конечно, утеплить баньку тесом, а внутри отделать осиновой доской, как принято в деревне. Пол в кабинете, что под ногами «играет», заменить «тридцаткой», на потолок вагонку пустить и без всякой там краски, чтобы рисунок дерева глаз радовал. Крышу пора обновлять, шифер нужен, фундамент сыплется, мешка бы три цемента. А где взять материал? Да еще писателю. В колхозе? В колхозе каждая доска на счету, колхоз стройматериалы сам днем с огнем ищет. Сунулся было за материалами в Гдов, Псков, и там ничего. Продавцы в магазинах только усмехаются в ответ на наивные писательские вопросы. Почаще и подольше, дескать, в магазинах толкаться надобно, тогда подобных дурацких вопросов задавать не станете. Но ежели в магазинах пропадать, когда же тогда писать, работой своей заниматься? Отбросил однажды писатель Воронин скромность, зашел в Пскове к соответствующему областному начальнику, представился как лауреат Государственной премии, книгу свою начальнику подарил. А когда разговор о трех мешках цемента зашел и двух кубометрах теса, самому неловко стало. Начальник же себя так просто обиженным почел. Ожидал, видимо, от лауреата масштабного разговора о великих стройках страны или, на худой конец, крупнейших в области. О чем ином серьезном: делах международных, например. Посоветовал писателю мягко: «Вы, дорогой Сергей Алексеевич, внимательнее к жизни приглядывайтесь. Соломенных крыш в деревнях теперь не увидите, драночные и те исчезают. Шифер, железо, черепица на смену идут…»

Когда возвращался Сергей Алексеевич из Пскова в Спицино (без стройматериалов, конечно же), посматривал из окна автобуса на деревушки, что на пути встречались, с особым вниманием, словно впервые деревню видел. Прав начальник! В самых захудалых деревеньках крыши под шифером, а то и под оцинкованным железом. Многие дома вагонкой обшиты, покрашены в цвет, глазу приятный, возле каждого дома банька. И заборы вокруг домов встречаются не из горбыля даже, а из добротного тесу, а то и обрезной доски. Не с неба же в самом деле падают стройматериалы на деревни? Но где ему-то, писателю, доску взять? Ему легче повесть написать, чем несколько мешков цемента достать. Из Японии вон недавно запрос пришел, интересуются, что новенького появилось у русского писателя господина Воронина? Греки рассказами интересуются, немцы, поляки, французы… Свои читатели письма шлют. Всем дай новенькое, а рассказы ведь не блины. Третий день вот сидит над листом бумаги, ничего путного выдавить не может. Правда, в какой-то момент наклюнулся было интересный образ, сочное редкостное словцо в памяти всплыло. Тут бы успеть подцепить пером образ, бросить его вчерне на бумагу, а там бы пошла привычная работа, может, и стронулся бы рассказ. Но в самый этот момент за окном (парниковой застекленной рамой, подаренной писателю Петром Бессоновым, соседом) истошно и хрипло заорал, пробуя голос, петушок. Сергей Алексеевич чертыхнулся и бросил ручку на стол. Потом раздраженно толкнул ногой дверь, крикнул:

— Кыш! Кыш, проклятые!

— Гриша, лови! — вопил на улице чей-то незнакомый голосок. — Лови, Гриша! Аут! Ура-а!

— Кончайте галдеть! — заревел Сергей Алексеевич. — Дайте мне работать! Черт знает что такое!

Шум за парниковой рамой поутих, но ненадолго. Да и как умолкнуть голосам в воронинском доме, когда только внуков за окном резвится четверо, и с каждым по два-три деревенских приятеля, две сестры Марии Григорьевны из соседней деревни пришли семьями в гости, дочка с зятем из Ленинграда приехала, племянники тоже подъехать должны.

— Нет, этот содом никогда не кончится! — проговорил Сергей Алексеевич, плотнее затворяя дверь кабинета. — Придется утром часа на два раньше вставать. Тишины мне не дождаться.

Писатель вновь сделал попытку сосредоточиться. Но рассказ не давался. Сюжет рвался и тут и там, характеры героев не прорисовывались, от суконного их языка самому становилось тошно. Галдеж за окном не умолкал.

— Может быть, и хорошо, что голоса вокруг и смех? — вслух подумал Сергей Алексеевич, настраиваясь вдруг на философский лад. — Что бы у нас с Манечкой за жизнь была без этого смеха? Вся-то жизнь на земле нашей грешной ради смеха детского. Только бы плача не было… А петушку горластому осенью первому секир-башка будет. Цыпленка «табака» неплохо из него сделать. Надо ту сковородку с винтовой крышкой, которую в хозяйственном видел, обязательно купить. На постном маслице «табачка» сработать, потом лучок в том же маслице обжарить. И все это под малосольный огурчик, с помидорками…

В этом месте своих размышлений Сергей Алексеевич вспомнил вдруг о Петьке Бессонове, том самом, который подарил ему парниковую раму для кабинета. Вот кто может помочь стронуть рассказ, а то и в иное сюжетное русло его направить.

Петр Иванович Бессонов (среди деревенских — просто Петька Бессонов) сидел на крыльце своего дома неподалеку от воронинской избы. Курил. Думал. Широкий щетинистый подбородок Петьки подпирал жилистый кулак, громадный козырек черной кепки типа «аэродром» покоился на его сухом хрящеватом носу. Кепку эту, или кепи, как величал ее Петька, нашел он на обочине шоссе возле деревни. Сдуло, видно, шелоником с головы проезжего кавказца, что гарцуют на «Жигулях» и «Волгах» у Псковского базара. В послевоенные годы Петька Бессонов бросил вызов консервативным вкусам сельчан, первым в деревне надев фетровую шляпу. Теперь он вновь стал законодателем моды — редко в каком деревенском окне не отодвигается занавеска, когда Петька проходит мимо в своем «аэродроме».