След нумизмата - Евгений Сартинов

-- Что скажешь? -- спросил один.

-- Не люблю я эти "Фотоны". Помню, охранял одну контору в старом здании, замучился с ними. Там на первом этаже хлебный магазин был, а тараканы по всему дому бегали. Пробежит один по излучателю, а у нас на пульте тревога. В конце концов мы "Фотон" на ночь отключать стали. Да там и наружной сигнализации хватало.

-- Ладно, пошли, пройдемся по дому, посмотрим окна и двери. Ерунда, конечно, ни один наружный датчик не сработал, и сразу на втором этаже, но все-таки...

-- И Киреев наш сегодня лютовал. А уж если Англ на мат перешел, то это что-то значит.

Силин лежал у беседующих как раз над головами и недоумевал: "Откуда здесь взялась сигнализация? Раньше-то ее не было".

Сигнализация на самом деле была всегда. Инфракрасный излучатель типа "Фотон" был ловко вмонтирован в красивое деревянное резное панно и нацеливался на коридор второго этажа. Просто до этого дня систему не включали, не посчитали нужным. По-другому решил Киреев. Зайдя перед отьездом в сторожку, Валерий Николаевич придирчиво осмотрел все оборудование, особенно то, что подключили сегодня, и задержал взгляд на небольшом пульте.

-- А почему "Фотон" отключен? -- спросил он.

Пара охранников, дежурившая с утра и уже получившая свою порцию взбучки, переглянулась.

-- Да не включали его никогда. Мы-то тут при чем?

-- И вообще, зачем он нужен? -- поддержал товарища второй охранник.

-- Хорошо, -- спокойно согласился Киреев, только глаза его заблестели ярче. -- Какие характеристики у "Фотона-2"?

После короткой паузы оба приятеля хором начали припоминать инструкцию.

-- Ну, инфракрасный излучатель типа "Фотон-2" работает на принципе смещения доплеровского эффекта, тип излучения -- лучевой барьер... -- начал первый.

-- Предназначен для закрытых помещений от пятнадцати до тридцати метров, выдерживает перепад температур от плюс десяти до плюс пятидесяти... -подхватил второй.

-- А еще? -- допытывался Киреев. Сам он датчик в руках не держал, но отработанная память хранила характеристики всех видов охранной сигнализации. Он решил уесть проштрафившихся подчиненных. Те молчали, и Киреев торжественно закончил свою речь: -- А еще он работает на обнаружение открытого пламени, ясно? Включайте.

Но это было днем, а сейчас, уже ночью, обойдя весь дом и не найдя никаких следов нарушителя, оба охранника вернулись в сторожку и, открыв по баночке пива, принялись обсуждать происшедшее.

-- Точно, какой-нибудь таракан, -- высказал свою точку зрения один из них.

-- А может, крыса. Мне Лысый рассказывал, что неделю назад они одну крысу поймали как раз на втором этаже.

-- Ну конечно, они не дуры, а у Балашовых, я думаю, будет что крысам похавать.

-- Да, остатки красной икры, трюфеля, балычок.

Охранники засмеялись. Они были ровесниками, обоим по двадцать пять лет, и оба уже два года трудились в "Сатурне". Роднили их также взгляды на жизнь, вкусы и привязанности.

-- Эх, оторваться бы в таком особнячке хоть месячишко, чтобы потом было что вспомнить! Да ведь, Серега?

Товарищ его усмехнулся:

-- Ну, на месяц не знаю, а ночку-то можно тут покувыркаться.

-- Это как? -- удивился напарник.

-- Все просто, Ванек. Пока хозяева за бугром, ночью под выходные завозим сюда телок, пойло, отключаем сигнализацию и устраиваем забег сразу во все стороны. Прикинь -- бассейн, сауна, эти два сексодрома на втором этаже! Житуха на миллион долларов!

-- А на пульте кто будет? -- осторожно спросил Иван. -- Не дай боже позвонит кто, или вот этот, -- он кивнул на фотографию Силина, прикрепленную скотчем к стене, -- объявится.

-- Это просто. Лысый тебе день должен?

-- Да.

-- Вот сюда его и воткнем, пусть пашет, негр. Ты кстати, все с той рыжей крутишь?

-- Эх, вспомнил! Я уж забыл, как ее и зовут. Не то Алла, не то..

-- Лена ее зовут, Элен. Телефончик дашь?

-- Бери, такого добра не жалко. У меня знаешь сейчас какой бабец!

Пока охранники строили радужные планы на будущее, Силин испытывал прямо противоположные чувства. Как никогда прежде, он чувствовал безысходность своего положения. Еще на пять суток в этой железной клетке без капли хлеба и крошки воды! Приступы ярости у него перемежались с минутами отчаяния.

К двум часам ночи Нумизмат понял: что-то неладное творится с ним самим. Ему становилось то мучительно жарко, то безнадежно холодно. Голова раскалывалась от боли, а в глаза словно кто-то насыпал горячего песку.

"Неужели я простыл? -- с ужасом думал Силин, вытирая с лица холодный пот. -- А что, очень даже может быть. Шесть часов в холодной одежде под сквознячком, классные условия, чтобы сдохнуть. Господи, только этого мне еще не хватало! Все козыри на стороне счастливчика Балашова. Неужели я загнусь в этой трубе, так ничего и не добившись? Приедут господа, а из отдушин такой приятный трупный запах. Здравствуйте, мадам и месье, вас приветствует веселый труп по имени крыса Фрося. Ха-ха-ха!.."

Мысли его постепенно начали мешаться, остались только самые простейшие чувства и эмоции: голод, жажда, боль. Сразу пересохло в горле, оно задеревенело, каждый глоток воздуха будто рашпилем раздирал гортань. Силин нашарил в темноте бутыль, поднял ее, чуть встряхнул и убедился, что она пуста. Тогда он пополз дальше, вдоль трубы, к давно отброшенной запасной баклажке. Михаил ногами подтянул ее к себе и с надеждой встряхнул. На самом донышке что-то слабо плеснуло, и он жадно припал к горлышку губами. Теплая влага прокатилась по горлу живительной волной, Нумизмат еле заставил себя оторваться от бутылки и оставить хоть немного. Нашарив в темноте сумку, Михаил подложил ее себе под голову. Что-то жесткое мешало ему обрести покой. Покопавшись в своих запасах, Силин понял, что это пистолет. Холодная тяжелая сталь породила предательскую мысль о самоубийстве.

"Тогда не будет никаких мук, только вечный покой и тишина", -- шептал Нумизмату чей-то издевательски-ласковый голос. Силин представил себе, как это будет: вспышка, грохот, и разлетающаяся вдребезги башка забрызгивает кровью и мозгами всю эту железную конуру на радость Балашову. Именно последняя мысль заставила его отложить оружие в сторону.

-- Слишком жирно вам будет, господа, -- пробормотал он еле слышно, -- хрен вам, родные и милые.

Болезнь смешала время и пространство в один жуткий комок боли. К утру он допил воду, временами теряя сознание. Силина начал одолевать кашель, в бессознательном состоянии он уже не контролировал себя. Хрипловатый, надсадный грудной лай жутковатым завыванием раздавался по комнатам из отдушин вентиляции. Ему безмерно повезло, что Ерхов в этот день позволил себе и подчиненным отдохнуть. Под вечер, чтобы хоть немножко утолить жажду, Силин начал высасывать влагу, впитавшуюся в одежду. Толку от этого было мало, противный вкус мокрых тряпок вызвал в желудке сильные спазмы голода, но это хоть чуть-чуть освежало пересохший рот.

Всю последующую ночь Нумизмата одолевали кошмары. Мучительное забытье плавно перетекало в сон, и из подвалов памяти один за другим поднимались призраки. Чаще всего снились убитые им люди: сосед-милиционер, антиквар, молодая пара из "газели". Логики в снах-ужасах не было никакой. Окровавленный Жучков мог играть в шахматы с еще живым, ухмыляющимся Гараней, а шофер владельца "Золотого бара" с перерезанным горлом и открытыми глазами неподвижно стоял за спиной убитого антиквара. Иногда всплывало безносое, морщинистое лицо Васяна. Дядька подмигивал кустистыми бровями, щерился беззубым ртом, все что-то пытался сказать своим тихим, бесцветным голосом, но Силин отмахивался от него, пытался оттолкнуть руками. Движения эти получались замедленные, словно не воздух окружал его, а невидимая и упругая вода, а руки Нумизмата казались сделанными из ваты.

Из каждого кошмара Силин выныривал в холодном поту, пару раз даже с криком. Очнувшись и переведя дух, Нумизмат из последних сил сжимал кулаки и костерил себя последними словами. Раньше покойнички были ему предельно безразличны. Ну убил и убил, что такого? Убил ради большой цели. Проклятая болезнь, проникнув в подсознание, освободила живущих там призраков.

Существовал и еще один вид сновидений, возрождающий мертвецов. Время от времени Нумизмат видел в своих снах героев черной тетради. Болезненного Соболевского, пытающегося в вине утопить открывшуюся страсть к воровству, жалкого, стоящего на коленях перед плачущей женой. Затем саму Соболевскую, обглоданную собаками и застывшую в уродливой позе на снегу. Сквозь кровавую маску ее лица медленно прорастало другое, широкое, с массивными бакенбардами и усами, с перекошенным ударом ртом и полузакрытым левым глазом. Бывший квартальный надзиратель словно мучительно пытался сказать что-то лично ему, Силину, как нумизмат нумизмату. Затем все перемешивалось, и хихикающий в кулачок Пинчук, сидя около буржуйки с миской пшенной каши, о чем-то весело разговаривал с завернувшимся в плед болезненно-худощавым Бураевым, а интеллигентный врач Мезенцев с ужасом подглядывал из-за кустов, как его бывшая любовница княгиня Щербатова, расстреляв все патроны, пускает последнюю пулю себе в висок.