Земля воды - Грэм Свифт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стэн Бут счастлив. Его юный подмастерье счастлив. Так точно, счастлив. Ибо как еще объяснить (возможно ли, чтобы новому помощнику, такому исполнительному и надежному, и в самом деле нравилась его работа?) эти странные песни, это не в склад не в лад, но весьма довольное урчание, которое доносится иногда сквозь грохот подъемника и шлеп-шлеп-шлепанье вынутого ила? (Кто и когда, скажите на милость, слышал о веселом дерьмокопе?)
Стоит ли удивляться, что Стэн Бут то и дело где-то ближе к полудню дает себе волю оставить «Розу» со всей ее надсадно лязгающей машинерией под столь надежным и внимательным присмотром и, сев в положенный по штату на землечерпалке ялик (и тем самым бросив на произвол судьбы своего доверчивого напарника), направить путь свой в сторону ближайшего прибрежного паба.
Потому что Стэн Бут, он тоже человек пьющий…
Скорей, скорей по кочковатому, зачерствевшему за лето берегу Узы. Мимо неоконченных канав, дренажного оборудования, праздностоящего бульдозера, не говоря уже о паре наспех сляпанных в 1940 году бетонных дотов, до которых, согласно давно устоявшемуся общему мнению, дело, судя по всему, не дойдет. Потом остановка и – мигом вон из седел.
Потому, что не мы одни притормозили напротив «Розы II»: потому, что у воды под дамбой стоит – без седока, но прямо – мотоцикл марки «Velosette», каковой мотоцикл, честно говоря, можно было бы узнать издалека, не подъезжая вплотную.
Итак, предчувствие меня не обмануло. Никто, однако, не спешит с поздравлениями. У отца, несмотря на раскрасневшееся от быстрой езды лицо, по-прежнему вид человека, столкнувшегося нос к носу с призраком. Мы заглядываем с дамбы вниз и обмениваемся понимающими взглядами. Мотоцикл стоит на страже у объекта, который не может быть ничем иным, кроме как импровизированным причалом: в берег вогнаны два столбика из стальных уголков, и с каждого свисает чалка. Вне всякого сомнения, придумка немногочисленной – на две души – команды «Розы», чтоб не грести, когда позволяет прилив, всю дорогу до причала на Стейтовой переправе. А прилив как раз позволяет. Потому что вода высокая, и позеленевшие от сырости концы чалок лениво змеятся по этой самой воде, которая никак не решит, в какую сторону ей течь. Нетрудно догадаться, что ялик, притулившийся у корпуса землечерпалки со стороны стоящей рядом баржи-дерьмовозки, тот самый, который чуть времени назад был зачален за столб на берегу.
На землечерпалке ни единого признака жизни. С того времени, как Дик умчался по дороге на Гилдси, забросив за спину мешок, прошло больше часа. Три большие морские чайки уселись на неподвижном подъемнике. Не тратя времени даром, отец набирает полную грудь воздуха, прикладывает ладони ко рту и издает тот же крик, что звучал из окна моей спальни. «Ди-и-и-и-ик!» На сей раз добротный и вполне профессиональный крик человека, привыкшего окликать лихтеры на затянутом туманом Лиме, и ясное дело, что в тихий ленивый летний вечер не услышать его даже и на том берегу никак нельзя. Но Дик не выходит. Крик резонирует, как будто в большой пустой комнате.
Он кричит опять, немного выждав, как будто заранее, на крайний случай, расписал между криками десятисекундные интервалы. Чаячье трио, не отрываясь от подъемника, небрежно расправляет крылья; потом вдруг с клекотом срывается в полет. И тут мы его замечаем. То есть мы видим некую фигуру – и это Дик, ошибки быть не может, – которая воздвигается из корабельных недр и плетется, как разбуженный от зимней спячки, но не успевший продрать глаза зверь, к ближайшему поручню.
Лица мы не видим, как и выражения лица (у Дика – выражение лица?). Но гадать о том, почему его заносит на ходу и почему так странно шатается у него на плечах голова, когда он смотрит на нас через реку, не приходится. Он подносит ко рту предмет, который может быть только бутылкой, и делает – напоказ – смачный затяжной глоток.
«Ди-ик! Ди-ик – бога ради, мальчик мой, вернись!»
Но Дик следует иным, воистину отеческим указаниям. В случае крайней необходимости…
Он швыряет пустую бутылку через плечо и ныряет обратно в корабельное нутро, словно бы для того, чтобы вынуть из укромного местечка еще одну. Чайки падают вниз, закладывают вираж и возвращаются на свой нашест. Землечерпалка, плавучее дерьмо, задравши в нерабочую позицию подъемник, дарит нас кособокой, ржавые зубы наружу, ухмылкой.
Отец поворачивается ко мне. «Твоя очередь».
Он стоит, переводя дыхание, и глядит на мои собственные упражнения в глоткодерстве с видом сержанта-инструктора, который оценивает способности новобранца.
Мои вопли (ты слышал их, Дик?) тают в воздухе.
«Никакого толку. Давай обратно на переправу. Возьмем лодку и сами за ним съездим».
Мы подбираем велосипеды. Садимся и едем вдоль берега, на сей раз Уза слева.
На Стейтовой переправе переправа давно уже не действует. Новый трехопорный мост, выстроенный в середине тридцатых к северу от деревни, оставил от прежнего, столетиями проверенного способа перебраться на тот берег одни воспоминания. Остались несколько домишек, судоремонтная мастерская, пристань и, бок о бок со старым паромным причалом, бревенчато-кирпичная « Переправа-Инн».
Засыпанный окалиной дворик «Переправы» почти пуст, но время самое то, и припаркованный под залихватским углом серый «форд» с закрытым кузовом и парой американских пилоток на заднем сиденье есть явственный симптом присутствия буйной банды наших американских союзников. Мы оставляем велосипеды у выбеленной стены Инна – где на эмалированной, в пятнах ржавчины табличке все еще можно разобрать призрачные цены на перевоз – и идем к двери в бар. Но едва мы трогаемся с места, откуда ни возьмись, обваливается страшный грохот, растирая в порошок вечернюю ленивую тишь, и мы застываем на месте.
Сверху по течению несется гвалт и скрежет, как будто раз за разом рвет, выворачивает наизнанку неведомого механического монстра. А потом из этого хаоса, под аккомпанемент разнообразных пронзительно-сиплых звуков, вырастает настойчивый ритмичный лязг: чунг-ха-чунг-ха-чунг-ха! Завелась землечерпалка. Дик запустил землечерпалку.
Пару секунд мы стоим во дворике, под вросшей в стену вывеской заведения, будто примороженные тем, что услышали. И снова, с удвоенным рвением, поворачиваем к двери. Но открывать ее нам нужды нет. Потому что – кто в сей же самый момент вываливается нам навстречу, преследуемый по пятам двумя стриженными под ежик и одетыми в летнюю парадно-выходную (короткий рукав) бойцами ВВС США, как не Стэн Бут, капитан «Розы II», с туманом во взоре и с перегаром в выхлопе.
Он пялится сквозь нас – на источник звука, который сумел привести в действие даже его набрякшие кабацким виски чувства, – и только после того, как увиденное им за нашими спинами совпадает с услышанным (подъемник опущен и вертится; над земле черпалкой рассасываются в воздухе облачка маслянистого дыма), он замечает нас, как две прорехи на пейзаже.
«Какого?..»
Но – погодите минутку – разве он раньше не встречал этого человека? Это ведь Хенри Крик, так? Тот, который от лица сына… Искра понимания в тандеме с легкой рябью облегчения пробегают по лицу капитана землечерпалки.
«Мистер Крик, я знаю, что ваш парень слегка… – (там, где должно быть ключевое слово, он постукивает себя толстым пальцем по виску), – но он, что, воскресенья от будней отличить не в состоянии?»
Он осекается на полуслове, внезапно утратив уверенность, и оглядывается на собравшуюся компанию.
«С'одня ж воскресенье, так?»
Мы соглашаемся. Спору нет, сегодня воскресенье.
«И эт' он там на борту, так?»
Есть в выражении наших лиц нечто такое, отчего его собственное никак не может расплыться в безмятежности.
Мы снова соглашаемся.
«Так какого же?..»
На пороге «Переправы» (лицензией на содержание обладает, как гласит надпись на дверной перемычке, Дж. М. Тодд) отец пытается совладать с неподъемной задачей – объяснить, что к чему. Пытается. Сдается. Гримасничая и заикаясь, выталкивает вперед меня (отдавая тем самым должное моей школярской изобретательности, умению доходчиво прикинуть хвост к носу).
«Объясни ему, Том, объясни ты ему ради бога».
Я открываю рот. Пробегаю про себя дюжину возможных отправных точек; я предвижу замешательство и неверие; я осознаю полную невозможность втиснуть в несколько фраз действительные причины того, почему мой брат (мой – чей?) оказался августовским вечером на борту «Розы II». Я останавливаюсь на самом кратком варианте лжи.
«У него чердак съехал».
(Прости меня, Дик.)
«Съехал чердак. Надрался, на мотоцикл, и сюда. Мы и п-понятия не имеем – (ага, наконец-то хоть слово правды), что он там может натворить».
Стэн Бут темнеет лицом, хмурится. За его спиной пара чистеньких мальчиков из ВВС США задумалась, судя по всему, над странной английской фразой насчет чердака.
