ВИА «Орден Единорога» - Наталья Лукьянова

У Рэна никакого хандроза, конечно, не было, но перевернуть кассету… Он в нерешительности замер перед черной коробкой магнитофона.

— Ты что там заснул? Магнитофон первый раз в жизни видишь, что ли? — рассмеялся Пашка.

Рэну ничего не оставалось, кроме как неопределенно-утвердительно пожать плечами.

— Ты из какой-то глухой деревни, что ли? Это я не как шовинист спрашиваю, ты плохого не подумай, я сам не масквич, а так, для ясности.

— Из очень глухой деревни, — согласно кивнул Рэн.

— Угу… — глубокомысленно, но не очень доверчиво произнес Федоскин. — Ты там поди и про телевизор ничего не слышал?

— Не слышал.

— А Цоя откуда знаешь?

— Беата пела.

— Студенты-геологи несли в массы культуру шестидесятников…Да, ладно, не прикалывайся. Я, конечно, заметил, как ты краснеешь, когда случайно на голых теток на стенах взглядом напарываешься, но это ведь не от того, что ты жестоко оторван от всей массовой культуры вместе с голыми тетками, ведь нет? Не надрывай мое сердце! — Павел с интересом наблюдал за уникальным пареньком, тот слушал магнитофон как-то не между делом, а словно в концертном зале, всем своим существом и отвлекался с неохотой. — Кстати, года четыре назад я ездил на могилу Цоя. Мотоцикла у меня тогда еще не было, но я автостопом. Съездил. Постоял и поехал обратно. Вроде ничего и не было. А вроде и было что-то… Кстати, что, кроме визитов в интернаты ты еще предпринял, в милицию заявлял?

— А что, она этим занимается? — то ли съязвил, то ли искренне удивился Рэн.

— Милиция, она, милый друг, только что детей не рожает, а так всем занимается. Вон даже канкан в накрашенном виде на сцене танцует, как по телеку показывают: позови меня с собой, служба днем и ночью. Значит, не заявлял. Впрочем, вряд ли кто-то стал бы твое заявление разрабатывать, а теперь-то и вовсе кердык. Как бы самого тебя все-таки искать не начали, правда, я такую ориентировку на тебя сделал: лысый, хромой татарин, трех передних зубов нет, на левом ухе отметка от зубов, на спине татуировка «Нас не догонят! Заяц.», шепелявит, вечно молодой, вечно пьяный. Ну, а в больницах интересовался, хотя бы, ну или… — увидев на лице юноши катастрофическое недопонимание, Павел вздохнул и, не закончив фразы, пошел звонить сам, бормоча под нос: «песен еще не дописанных сколько, скажи, кукушка, пропой…».

«В городе мне жить или на выселках, камнем лежать или гореть звездо-ой…»— припевалось ему, когда он набирал телефон своего старого знакомого, Дюши Романова. Дюша по профессии был автомеханик, а подрабатывал в морге. Время от времени с большой голодухи, когда к родителям идти было стыдно, Пашка заходил к Дюше пить коньяк и закусывать фруктами: бананами, апельсинами, киви. Этого добра у Дюши было хоть завались — торгаши с рынка пользовались услугами Дюшиного холодильника, как рефрижератором для хранения экзотических плодов. Первое время, правда, Федоскину закусь просто в горло не лезла среди тамошних натюрмортов, потом привык, чем при случае старался произвести впечатление на девушек.

— Есть у твоей девушки какие-то особые приметы. Ну типа тех, которые я в твоем словесном описании указал? — поинтересовался он у появившегося в дверях Рэна, параллельно отметив, что тот еще бледноват и слаб после ранения, не дай еще Бог, сейчас вот так запросто найдется его подружка среди бананов. Жалко парня будет. Пашка передернулся внутренне, представив, каково ему будет сообщать парню дурные новости. — Шел бы, подрых, телек посмотрел. Я тут за тебя оперативно-розыскной деятельностью позанимаюсь, раз уж из седла тебя выбил.

— Шрамик от аппендицита. На животе.

— У-у, как далеко зашли ваши отношения, только в нашем мегалополисе каждой второй девчонки ее возраста делали такую операцию.

— А в нашей глухой деревне не принято делать таких грязных намеков и неуважительно относиться к чужим девушкам, — сталь в голосе Рэна заставила Павла молча извиняться, прижав ладонь к сердцу. Молча, потому что в этот момент телефон ответил.

— Да, у нее еще рисунок на правом плече, что-то типа клейма. У нас у всех четверых. Вот такой же, — Рэн задрал плотно облепляющую его футболку мента.

— Да видел я твою татуировку, и еще кое-что видел на твоей спине, когда мыли тебя, еще поговорим об этом. А сейчас иди-иди в комнату, дай с человеком поговорить. Да-да, Андрей Иванович, человек, это я про тебя. Нет, в этот раз я именно тебе звоню, а не Васе с третьей полки. Все равно он как ни звоню, покурить вышел.

… С этой татуировкой вышла целая история. И первой трудностью было: придумать название группе. По справке Шеза название должно было быть или кратким и емким, или растянутым до беспредельности, но сокращаемым («Гражданская оборона»— «Гроб»). По звучанию ярким до ослепительности или изысканным до полной потери ориентации, или наоборот грубым как удар парового молота по пальцу. По смысловой окраске: либо откровенно страшненьким («Крематорий», «Сектор Газа», «Коррозия металла», «Айрон Мэйдэн», «ДДТ»), либо нескрываемо упадочными («Сплин»), или полными двусмысленных намеков, а может и откровенно пошлым («РВ», то есть «Реакция Вассермана», «Дэ Трах») или как бы ни о чем и обо всем сразу («Кино»,»Аквариум», «Алиса», «Агата Кристи», «Мумий Тролль»). Последнее название вызвало весьма неоднозначную реакцию у Аделаида. С одной стороны: употребление слова «тролль»— бесконечно приятно, с другой — что-то там такое сомнительное, связанной с мумией: то ли тролль, принадлежащий мумии, то ли мумия тролля мужского рода…

Так же удивило и порадовало друзей наименование «Король и шут». Однако со своим застопорило. Мозговой скрежет, фонтаны безумных идей и никакого консенсуса. Или наоборот: все нравится, а выбрать никак.

Проблему разрешил опять же Аделаид, для которого и проблемы-то как таковой не было: о чем может быть разговор, если с ними самый настоящий Единорог. Все равно, любой, кто увидит их выступление, будет говорить о них: это та группа, с которыми единорог. И, если священное животное, конечно, позволит… Священное животное позволило, и именоваться они стали не много, ни мало: «Орден Единорога». Шез, правда, настоял, чтобы полностью это звучало: ВИА «Орден единорога». Так, на его взгляд появлялся хоть какой-то элемент прикола.

Еще один «элемент прикола»был обнаружен им позднее: если «Орден Единорога»совсем сократить, то получалось «О! Е!», ну, вроде как по-английски «Oh! Yes!»За уши, конечно, притянуто. Но без всего этого Шезу трудновато было смириться с тем, что они называются не «Рвотный рефлекс», например.

По словам Аделаида, покровительство Единорога просто засыпало новоявленный «Орден»благами и льготами, правда, для полного соответствия необходимо было еще скрепить все это дело печатью. И Аделаид браво предлагал свои услуги в изготовлении клейма.

«Клейма?!»— дворянин и христианин О, Ди Мэй выразил решительный протест против этого «атрибута рабов и скота». Как ни странно, Санди Сан его не поддержал: в своих путешествиях он привык не чураться никаких талисманов, и хотя главным и священным для него оставался христианский крест, а так же святые мощи в рукояти меча, однако на дне его поясных кошельков завалялся не один языческий оберег. И Луи и Шез к татуировкам относились и вовсе с энтузиазмом.

Рэн ожидал, что хотя бы Бэт его поддержит, но ту, как ни странно вовсе не напугало соприкосновение раскаленного металла с нежной кожей плеча, напротив, глаза девушки вспыхнули азартом и благоговением ребенка, которому предложили новую игру, или дикаря, в предвкушении еще неизвестного, но кровавого ритуала.

Оруженосец надеялся, что его друзья одумаются, пока Аделаид будет заниматься ювелирной работой, но как оказалось, проблема с клише решалась проще: единорожек просто нагрел в костре свое по виду золотое копытце и приложил к плечу воспринимающего происходящее с рожей серьезной и прочувствованной Санди. То же самое он проделал с Аделаидом и обоими духами. След остался!

Причем, знак совершенно не имел вида банального ожога: в центре подковки из переплетенных тонко прорисованных рунических знаков на фоне сияющей над морем звезды изображен был единорог. Причем, это только говорится «изображен», потому как по виду он был совершенно как настоящий, мало того, изображение обладало голографическим эффектом.

Тут Рэн сдался. К тому же, его со всей компетентностью и горячностью уверили, что ни Трое, ни Единственная не будут ничего иметь против.

А когда подставил единорожке плечо, не почувствовал никакой боли. Правда, ощущение от прикосновения было все-таки сильное. Но оно не имело никакого отношения ни к боли, ни к наслаждению. Что-то распахнулось: огромное, неописуемое и обдало словно ветром. Что-то на мгновение стало понятно, доступно, возможно…

«Знаешь, каждую ночь я вижу во сне море…

Знаешь, каждую ночь я слышу во сне песню…»— тихонько пела Земфира, когда Пашка вошел в комнату. «Квартирант»лежал на полу, задумчиво подперев лицо ладонями и улыбался. Федоскин готов был поклясться: улыбка на лице этого сурового парня была нежная. Услышав шаги, тот встревожено обернулся, но вначале спросил чуть смущенно: