Ожерелье для дьявола - Жюльетта Бенцони

Мария-Антуанетта действительно находилась в этой милой приятной комнате, которая называлась Комната цветочницы, потому что ее окна выходили на цветочные клумбы. Здесь королева приказала установить бильярд. Она играла с одной из дам своего окружения, когда Жиль вошел в эту комнату, и, готовясь выполнить особо трудный удар, сжала рот, наморщила лоб.

— Вы хотели видеть меня? — холодно промолвила королева, не отрывая глаза от оконечности кия, инкрустированного слоновой костью и золотом. — Так вот я. Говорите! О чем вы хотели мне сказать?

Поклон молодого человека был самим совершенством.

— Я глубоко благодарен королеве за оказанную мне честь. Но я осмелюсь просить принять меня наедине.

Мария-Антуанетта бросила кий и холодно смерила взглядом офицера.

— Я видела всегда, что вы пользуетесь благосклонностью короля, господин де Турнемин. Как офицер королевской гвардии вы должны бы знать, что я стараюсь держаться в пределах моего Трианона. Государственные дела наводят на меня скуку и затемняют небо.

— Речь идет не о государственных делах, а о делах Вашего Величества. Поэтому-то я и осмелился предстать перед вами.

— Ах так! А что это за бумага, которую мне передали? Откуда она?

Присутствовавшая здесь женщина, одетая точно так же, как и королева, уловила ее взгляд и поспешно удалилась в глубину комнаты к большой вазе с букетом роз.

— Из Рощи Венеры, Ваше Величество, я нашел ее там вчера, после полуночи.

— А?

Воцарилась кратковременная тишина, во время которой Турнемин смог самым полным образом убедиться в умении королевы владеть собой.

Если фраза Жиля ее и затронула, то она это совсем не показала или показала очень мало: легкое удивление, неуловимое беспокойство во взгляде — и все. С милой улыбкой она обратилась к мадам д'Оссен:

— Оставьте меня, дорогая Женевьева. Я думаю, что нужно действительно принять исповедь этого молодого человека наедине. Я к вам выйду в самом скором времени.

Когда белое пятно бесшумно выскользнуло за дверь, королева повернулась к посетителю.

Улыбка совершенно исчезла с ее лица.

— Ну, теперь говорите! Мы одни, и никто не может нас подслушать. Что вам известно о Роще Венеры и каким образом вы там оказались? Вы же там нашли письмо?

— Именно я. А что до того, как я там оказался, так я просто прогуливался, сударыня! — сказал 9Н с наигранной уверенностью, хотя вовсе таковой не чувствовал. Никакая человеческая сила не смогла бы заставить его признаться в возложенном на него королем поручении, поскольку это наверняка бы внесло осложнения в королевское семейство. — В летнюю жару это прохладное тихое местечко. Там приятно помечтать.

— Правда? Я и не подозревала, что господа из личной гвардии короля до такой степени сентиментальны и поэтичны. Ну ладно, допустим. Но говорите же! Что вы хотели мне сказать?

Под шапкой пепельных, высоко зачесанных волос королевы собиралась разразиться гроза.

Высокомерно вздернулась ее «австрийская» губа. Поставив на карту все. Жиль преклонил колено, гордо сохраняя прямым торс.

— Да соблаговолит королева простить мою смелость, и пусть она рассматривает меня как самого покорного, преданного и верного из всех ее слуг. Я посвятил мою жизнь служению моему королю и моей королеве, и то, с чем я сюда пришел, не имеет других целей.

— Я в этом никогда не сомневалась! — нетерпеливо прервала его королева. — Ну же, далее!

— Я должен сказать Вашему Величеству следующее. Госпожа де Ла Мотт-Валуа — авантюристка, она позорит дарованное ей случаем рождения благородное имя. Это недостойное создание нельзя даже подпускать к королевским птичьим дворам, не говоря уже о жилище королевы. Вам следует ее изгнать, изгнать как можно быстрее, иначе я полагаю, что она способна причинить ужасное зло Вашему Величеству!

— Зло? Мне? Это бедное создание, которое так стойко переносит свою ужасную бедность. Ее бедность трагична, ведь она носит такую славную фамилию. И вы так несправедливо ее в чем-то упрекаете! Но что она вам сделала, эта несчастная, что вы ее так сурово осуждаете? Я, признаться, желаю ей только добра.

— Мне? Совершенно ничего. А вот Вашему Величеству много. И я готов поклясться честью королевы. Госпожа де Ла Мотт гораздо менее преданна Вашему Величеству, нежели другой персоне королевской крови. Позволит ли королева задать ей всего лишь один-единственный вопрос?

— Задавайте!

— До своего отъезда в Швецию господин де Ферсен ничего не говорил Вашему Величеству касательно госпожи де Ла Мотт?

— Господин… Нет, ничего.

Внезапно королева поднесла руки к голове, как будто у нее закружилась голова. Голос ее прерывался.

— Аксель! Боже мой! Вы ведь его друг!

Она без сил опустилась на диванчик, заскрипевший от тяжести ее тела. С ужасом Жиль видел, как она бледнеет, как вздрагивают ее тонкие ноздри. Он склонился над ней.

— Ваше Величество плохо себя чувствует?

— Да! Впрочем, нет. Прошу вас, шевалье, позовите госпожу де Мизери или госпожу Кампан.

Кого-нибудь!

Первая горничная и супруга библиотекаря находились поблизости. Они пришли по первому зову Жиля, бросились к королеве, при этом госпожа Кампан не обошлась без того, чтобы не бросить на Жиля убийственный взгляд.

— Я же вам сказала, что надо беречь королеву!

Мария-Антуанетта слабо улыбнулась:

— Не будьте так суровы с этим молодым человеком. Отведите меня в спальню, я себя не слишком хорошо чувствую. Подождите здесь, шевалье. Я вас позо… Ах, быстрее!

Женщины почти отнесли королеву в боковую комнату, оставив недоумевающего Жиля ожидать. Действительно ли королева была больна? А может, она просто нашла удобный момент, чтобы прекратить не слишком приятный разговор?

Через некоторое время одна из этих женщин, наверное, это будет госпожа Кампан, почему-то невзлюбившая его, выйдет и объявит, что Ее Величество с сожалением переносит разговор на более позднее время, а это более позднее время может стать неопределенно долгим.

Однако очень скоро он вынужден был упрекнуть себя за эти дурные мысли, поскольку вышла госпожа Кампан, но не за тем, чтобы выпроводить его, а, напротив, ввести его в спальню, где закутанная в шаль королева полулежала на кушетке.

Она была уже не так бледна, но едва уловимый кисловатый запах в комнате свидетельствовал о том, что у Ее Величества был сердечный приступ. Этот запах исходил и от шелковых занавесей, и от мебели, несмотря на широко раскрытые окна и обильное опрыскивание душистой водой.

— Ваше Величество чувствует себя лучше? — прошептал Жиль, впечатленный темными кругами под глазами королевы.