Доктор Смерть - Виктория Дьякова

— Тогда кто же стоит за Бруннером?

— Скорей всего, это сами американцы, кто-то из их высокопоставленных чинов. А Скорцени и Науйокс вынуждены пока им безоговорочно подчиняться. Возможно, как временный компромисс, Науйокс и согласился на то, чтобы вывести Бруннера из-под удара, как ты говоришь, ради того, чтобы вытащить Скорцени. Но не более того. Когда Скорцени оказался на свободе, я уверен, условия поменялись. Во всяком случае, что касается тебя. Иначе ты бы уже ощущала, что тобой интересуются компетентные организации. И не французы, конечно.

— Хорошо, что касается меня, — Маренн откинулась в кресле. — А что касается психического оружия? Этого препарата? Как остановить исследования Бруннера? Как остановить его опыты, издевательства над людьми? Ведь все то, что я увидела в его лаборатории в Аушвице — чудовищно. Я не забуду этого никогда. И он продолжает всем этим заниматься.

— Аушвиц остался в прошлом, — обойдя ее кресло, Вальтер положил руки ей на плечи, — это, правда, к счастью. Но война не закончилась. Она продолжается. Германия разгромлена, но теперь бывшие союзники воюют между собой. Это так называемая «холодная» война, без взрывов, без сражений. Но она в любую минуту может перерасти в противостояние, которое будет даже пострашнее того, что было раньше. Вспомни о Хиросиме. Вспомни о достижениях нашего доктора Брауна. Он теперь тоже у американцев, и они также используют все его исследования, несмотря на то, что большинство населения США враждебно настроено к бывшим нацистам. Политика — дело грязное, в ней собирается в кучу вся нечисть, какая только есть, и варится в одном котле. Остановить эти процессы нам не под силу.

— Но надо попытаться остановить хотя бы одного Бруннера? Как? — она вскинула голову, взглянув на него. — Возможно ли?

— Я рад бы тебе помочь, — Вальтер вздохнул, — как помог в Берлине в сорок четвертом. Но теперь мое слово ничего не значит. Но есть человек, который как и прежде, может решить судьбу Бруннера или оказать на нее существенное влияние. Невзирая ни на Науйокса, ни на Скорцени, ни на их покровителей — американцев. Я помогу тебе его найти.

— Кто это? — Маренн насторожилась.

— Твой старый друг, Генрих Мюллер, шеф гестапо. Вот уж кто никогда не испытывал к Бруннеру симпатий и будет рад помочь.

— Генрих? Он жив? — Маренн с трудом верила в то, что услышала.

— Он жив. Но у него теперь другое имя, другой род занятий, хотя бы формально, и даже другая семья.

— Я знаю, — Маренн кивнула. — Эльза осталась в ФРГ. Она носит траур, и не вышла замуж.

— Женщины могут позволить себе жить чувствами. Мужчинам это не удается почти никогда. Особенно если совсем недавно они возглавляли такую организацию, как гестапо. Генрих вынужден скрываться. Но он не утратил влияния. Вся его агентура — при нем. Он сумеет поставить Бруннера на место, доделать то, что не получилось в сорок пятом, когда помешали большевики. Гестапо — бессмертно, — Шелленберг усмехнулся. — Вспомни, как он говорил тебе в Берлине: гестапо, милочка, тебя обидело, гестапо тебя и спасет. Гестапо будет всегда. Оказалось, это не шутки, хоть я и сам не верил ему до конца. Ему даже не нужны американцы. Он сам себе хозяин. И потому ты можешь на него положиться.

— Золото партии? — догадалась Маренн. — Мюллер прихватил сбережения погибшего Бормана? Ты с ним поддерживаешь связи?

— Если я все-таки не утратил до конца влияния и обо мне вспоминают, то только благодаря Мюллеру. Мы были с ним жесткими соперниками в рейхе, да в том и не было ничего странного, наши службы конкурировали. Но врагами мы не были никогда. Теперь же конкуренция позади, наступило время сотрудничества. И если кто-то приведет в исполнение мой план по восстановлению Германии и возрождению ее прежнего положения в мировом раскладе сил, то это будут скорее даже не Скорцени и Науйокс, а Мюллер. Ты же знаешь, в политике, а уж в разведке тем более, всегда надо иметь запасные ходы. И чем больше — тем лучше. Иначе проиграешь.

— Как мне найти Мюллера?

— Этого не нужно делать. Я сообщу ему. Он сам тебя найдет.

Под окном остановилась машина. Шелленберг взглянул на часы.

— Пора.

— Что? — Маренн выпрямилась. — Уже все? Это Ильзе приехала?

— Нет, Ильзе приедет только вечером, — он ласково провел рукой по ее щеке. — Это такси.

— Для меня?

— Для нас. Я заказал номер в гостинице в Милане. Мы поедем туда. Я не хочу, чтобы, вернувшись, Ильзе заметила смятую постель. Мы можем больше никогда не увидеться, Маренн. Никогда, — он посмотрел ей прямо в глаза. — Я не хочу обижать Ильзе. Она и так все поймет. Но хотя бы не увидит.

— Да, хорошо. Я и сама подумала об этом.

Маренн надела шляпу, опустила вуалетку на глаза и взяла перчатки.

«Мы можем больше никогда не увидеться, Маренн». Его объятия, его страстные поцелуи — все это было недавно, каких-то две недели назад. И — все. Больше никогда не будет. Никогда. День тридцать первого марта выдался ветреным и холодным. Солнце не показывалось из-за туч. Мелкий, промозглый дождь со снегом капал не переставая. Прислонившись лбом к оконному стеклу в просторном холле клиники Форнака в Турине, Маренн безучастно наблюдала, как на улице машины и пешеходы месят, разбрызгивая, грязь. На душе у нее было горько. Как врач, она понимала, что Вальтер обречен, что он умирает, спасти его уже невозможно, но все же, как могла, старалась поддержать затухающую надежду в его жене и сыне.

Два дня назад тревожный телефонный звонок разорвал ночную тишину в ее доме в Париже, и голос Ильзе, без всяких конспираций — какие уж конспирации, — отчаянно прокричал:

— Приезжайте, он умирает!

Сначала она не поверила ей. Но сразу же выехала в Турин. Переговорив на месте с врачами, поняла — шансов нет. И все-таки не могла заставить себя поверить. Перед глазами мелькали картины прошлого. Вот он, молодой, в сером элегантном костюме, таким она увидела его впервые, ему еще не было тридцати, вот в черной генеральской форме, за рабочим столом на Беркаерштрассе, строгий, сдержанный, вот…

Нет! Еще каких-то две недели назад. Она помнит его горячее тело, его ласку. Она помнит, что он любил се. И помнит — как любил. Вышел врач. Страшная весть, неизбежная — он умер. Как ни готовься, ее невозможно воспринять спокойно. Ильзе вскрикивает, закрывает лицо руками. Маренн прижимает к себе рыдающую женщину.

— Не плачьте, не плачьте, — уговаривает она, сама едва сдерживая слезы. — Я не оставлю вас, не оставлю…

Потом выходит на улицу. Ветер и дождь бьют ей в лицо, но она не обращает на это никакого внимания. Ей кажется, что за стеной дождя она видит его лицо. Оно скользит по лужам, плывет по мокрым стенам домов, вспыхивает неожиданным светом фар из-за поворота. Как нестерпимо болит сердце, и кажется, нечем дышать…