Королевские бастарды - Поль Феваль

Вором он быть не мог, потому что их огромный пес, что постоянно нес ночную службу, бродил по двору совершенно спокойно; не был это и привратник или кто-нибудь из слуг: их Клотильда узнала бы сразу.

Так кто же это?

И какая необходимость выгнала из дому этого ночного работягу, что трудился над чем-то во дворе, не желая дожидаться рассвета?

В помощь любопытству Клотильды были ее юные глаза. Она не узнала работника, потому что никогда прежде его не видела, но, приглядываясь, поняла, что он делает. Он приподнимал одну из плит дорожки, что вела от боковой двери к калитке.

Вскоре Клотильда увидела открывшийся тайничок; незнакомец наклонился над ним, что-то вытащил и спрятал этот предмет у себя под одеждой.

Собака, наблюдавшая за ним, очень напоминала присяжного свидетеля.

Потом Клотильда заметила, что в тайничок бросили нечто, весьма похожее на связку бумаг.

Любопытство ее было доведено до крайности, и она не потратила много времени на то, чтобы решить для себя, как поступить. Решение пришло мгновенно: она отправится туда сама и все выяснит, чем бы это ей ни грозило.

Что она надеялась найти? Клотильда об этом не задумывалась.

Ее давно окружали опасности и одолевало беспокойство, а ночной темноты она бояться отвыкла.

Наш незнакомец не положил еще на место плиты, а Клотильда уже торопливо и бесшумно спускалась по черной лестнице, которая вела к боковой двери. Наудачу она прихватила с собой небольшой крючок, с помощью которого обычно шнуровала ботинки: рычаг, конечно, не очень надежный, но все же лучше, чем ничего.

Когда она открыла дверь, во дворе уже никого не было. Она пошла по дорожке, выложенной гранитными плитами, пытаясь угадать, какую из них приподнимали.

Клотильда не знала заветного числа одиннадцать, а плит тут было великое множество – не очень больших квадратных, устилавших дорожку, ведшую вокруг всего двора.

Однако Клотильде повезло.

Влажные круглые собачьи следы темнели на плитах; но вот их цепочка оборвалась: это собака уселась перед открытым тайником.

Клотильда, не раздумывая, опустилась на колени и попробовала приподнять следующую плиту. Мы не станем утверждать, что ей это удалось столь же быстро, как полковнику, но в конце концов с помощью своего крючка она ее все-таки подняла.

В глубине тайника лежали три листка бумаги.

Спустя минуту девушка была уже у себя в спальне – задохнувшаяся от бега и с колотящимся сердцем.

Интересно, что бы вы ощущали, окажись вы на ее месте? Вам было бы совестно?

А вот Клотильда не чувствовала ни малейших угрызений совести.

Сев у лампы, она развернула первый листок бумаги и прочитала:

«Свидетельство о браке, заключенном в Бриа (Селькерк), Шотландия, между Вильямом-Жоржем-Генрихом Фиц-Роем Стюартом де Клар де Сузей и девицей Франсуазой-Жанной-Анжелой де Тюпинье де Боже 4 августа 1828 года».

Не знаю, как передать выражение, что появилось на подвижном личике впечатлительной девушки, но что это было не удивление – знаю точно.

Ясные глаза ее потемнели, когда она прочитала имя госпожи герцогини, а с губ сорвались слова:

– Я не права, я не должна была ненавидеть его матушку!

И она швырнула документ на кровать. Раздумье, а может быть, и гнев проложили складку между ее бровей.

Второй листок, который она развернула, оказался свидетельством о рождении Альберта-Вильяма-Генриха Стюарта Фиц-Роя де Клар, сына герцога Вильяма и Анжелы, рожденного в Глазго 30 мая 1829 года.

– Альберт! – прошептала она. – Так значит, Жорж не герцог де Клар! Что ж, тем лучше! Да-да, это просто замечательно! Мои догадки были верны.

И улыбка вновь вернулась на ее прелестные губки. Оставался еще один листок; Клотильда развернула и его.

Но едва начав читать, она задохнулась от волнения.

– Клотильда! – произнесла она вслух. – Клотильда де Клар. Сегодня вечером я была ею. Ее именем я подписала брачный контракт.

Она попыталась усмехнуться, но не смогла и прошептала:

– А теперь! Останусь я Клотильдой или нет?

Третий документ тоже был свидетельством о рождении; он гласил:

«Клотильда-Мари-Элизабет Моран Стюарт Фиц-Рой де Клар, дочь Этьена-Николя Морана Стюарта Фиц-Роя и Мари-Клотильды Гордон де Ванган, рожденная в Париже 20 июня 1837года…»

— Мне по крайней мере на год, а то и на два больше, – размышляла вслух Клотильда. – Это не я… совершенно точно не я!

К этому свидетельству был приколот булавкой маленький листок почтовой бумаги. Клотильда с большим трудом разобрала буквы, написанные дрожащей рукой.

«Любимая моя доченька, мы с тобой бедствовали вместе. Частенько я голодал, оставляя тебе последний кусочек хлеба. Вспоминаешь ли ты меня, бедного своего отца?

Сколько ты наплакалась, бедная моя девочка! Ведь я бил тебя, тебя, которую любил больше жизни! Но теперь ты наверняка уже убедилась, что я был прав. Я чувствовал, что скоро уйду в мир иной и оставлю тебя одну, и хотел, чтобы у тебя был знак, но не явный, а тайный, ибо вокруг множество врагов… Если ты когда-нибудь прочитаешь мою записку, Тильда, моя девочка (а только Господь Бог знает, как я на это уповаю), то это будет означать, что ты не забыла своей молитвы, что она стала твоим достоянием и что в недалеком будущем ты вновь обретешь свое настоящее имя. Прости же меня за то, что я бывал груб с тобой».

Слезы навернулись на глаза Клотильды, хотя письмо это ни о чем ей не напомнило.

Через несколько мгновений она уже справилась со своим волнением, улыбнулась сквозь слезы и встала.

– Нет, я не Клотильда, – повторила она. – Письмо не имеет ко мне ни малейшего отношения. Это не мое прошлое, не мои воспоминания. Старенький кюре из церкви Сен-Поль как-то спрашивал меня о молитве, но я никогда не знала ее… Но кто же истинная Клотильда?

На этот вопрос ответа у нее не было. Впрочем, одно имя все же пришло ей на ум, но она не произнесла его, и на лице ее отразилось презрение, смешанное с враждебностью.

– Однажды, – прошептала она, помолчав, – она приходила сюда со своим отцом Эшалотом и сказала мне: «Когда-то и меня звали Тильдой…»

Снаружи уже слышался шум просыпающегося города; глухо бормоча, он протирал глаза.

Вид у девушки теперь был самый решительный.

– Будь что будет, – сказала она, – бумаги эти надо беречь как зеницу ока, и я их сберегу. Бедный мой Клеман тоже находится в стороне от всех этих событий, поскольку он принц лишь милостью женщины, которая безжалостно отправляет его навстречу любой опасности… а он еще называет ее матерью! Да, он любит ее больше меня… И что-то мне подсказывает, что есть еще одна женщина, любимая им… Господи, как же я несчастна!