Исповедь преступника - Александр Дюма-сын

— Боже мой, сударыня! — пылко воскликнул я, как только нашел возможность вставить слово, — я небогат и сочувствую вашему положению! Мать моя трудится и воспитывала меня на заработанные гроши. Однако теперь я сам уже на ногах и почел бы за счастье быть вам полезным.

— Вы доброе дитя! — произнесла графиня, взяв меня за руки. — Пока нам ничего не нужно. Если при отъезде случится недохватка, я обращусь к вам. Счастье еще, что квартира у нас даровая! Хозяин ее мой старый знакомый, уехал путешествовать и предложил нам свое помещение. Незавидное, правда, а все-таки экономия.

Вошла Иза, закутанная по-зимнему для прогулки. Мать, в свою очередь, пошла одеваться.

Мы снова остались вдвоем с девушкой, личико которой показалось мне усталым, даже страдальческим. Она села против окна и уныло смотрела на холодный, неприветливый день.

Сходство ее с Минати поразило меня еще больше, и сердце мое дрогнуло при мысли, что она может умереть такою же смертью, как мой школьный товарищ.

— Что вы на меня так смотрите? — спросила она.

— Вам нездоровится, и мне вас жалко!

— Голова кружится! Плохо спала.

— Зачем вы ездите на вечера? Это вас утомляет!

— Мама так хочет. И она права: надо.

— Почему же надо?

— Так!

— Кроме того, — продолжал я, — вы очень напоминаете мне одного товарища…

— Мальчика?

— Да, но он был хорошенький, как девочка.

— Как его звали?

— Андрэ Минати.

— Вот странно! Вы его знали?

— Да, мы вместе учились у г-на Фремин… Там он и умер.

— Мама! — крикнула Иза.

— Что тебе? — отозвалась графиня из другой комнаты.

Девушка начала что-то быстро сообщать матери по-польски, уголком глаза следя за мной. Напрасная предосторожность: я не понимал ни одного слова.

Мать ответила односложным словом, означавшим, по моему мнению, «нет».

— Итак, — обратилась ко мне Иза, точно переговоры с матерью не имели никакого отношения к нашим словам, — я очень рада, что напоминаю вам школьного товарища. Дольше будете обо мне помнить.

Появилась графиня.

— Пойдем скорее. Прогулка будет тебе полезна. Вы видели ее руки?

— Да.

— Посмотрите-ка хорошенько!

Она заставила меня полюбоваться красивыми руками Изы, затем горячо расцеловала их, говоря:

— Ты красавица!

Девушке, видимо, приятны были похвалы; румянец вспыхнул на ее щеках, она радостно улыбнулась. Усталости как не бывало.

Мы вышли вместе.

— Держись за перила, — предостерегала мать, — не поскользнись!

Я проводил дам до Елисейских полей, и все встречавшиеся мужчины обращали внимание на красоту Изы, оборачивались назад, а некоторые даже останавливались, точно окаменев от восторга, так что мы принуждены были обходить их, чтобы продолжать дорогу.

Иза, разумеется, понимала, что производит впечатление, и это ей, очевидно, нравилось.

Решено было, что Иза придет позировать ко мне в мастерскую на следующий день.

Простившись с ними, я отправился к матери и рассказал ей о моем новом знакомстве.

Девушке четырнадцать лет, и через неделю она уедет; матери моей и в голову не пришло, что с этой стороны грозит опасность. Да я и сам далек был от этой мысли, поэтому и рассказал ей все мои впечатления и недоумения.

Костюм пажа, грязная квартира, бедность, кокетство, невинность, мечты о каком-то троне, ломбард — я положительно терялся в этой путанице. Как понять такие дикие противоположности: нищета и балы, даровая квартира старого приятеля и надежда породниться с сиятельными лицами, ломбард и костюм пажа, вязанье кошельков, чтобы прокормиться, и спанье в перчатках?.. Я решительно недоумевал, так как не вращался в обществе, где подобные противоречия уживаются.

Моя мать также не умела объяснить мне этих несообразностей, а только, качая головой, говорила:

— У этой барыни, кажется, совсем нет здравого смысла! Бедная девочка! Что она готовит дочери, которая, по твоим словам, мила и красива!

Г-н Риц, которому я также рассказал о моем визите к графине и о вынесенном впечатлении, сказал мне следующее:

— Жизнь объяснит вам эти странности. Слепите хорошенький бюст с этой девицы, даже статую во весь рост, если мать предложит — чему я не удивлюсь, но забудьте думать о них. Право, не стоит.

На следующий день явились ко мне графиня с Изой, и я начал бюст, который под названием «Пробуждение» положил фундамент моей известности. В три дня я его окончил и снял слепки с рук и ног моей прелестной модели. «Бабушка», как фамильярно звала Иза свою мать, приходила в такой экстаз от красоты дочери, что, изъяви я желание вылепить ее всю с натуры, она бы позволила, как и предвидел мой старый учитель!

Пребывание их в Париже продолжалось, и у них вошло в привычку посещать меня ежедневно.

Иза чувствовала себя в моей мастерской как дома, смеялась, играла, работала, пела, спала; кончилось тем, что она вошла в сущность моей работы, жизни, моих мыслей. Даже постоянное присутствие матери не тяготило меня. Ее нескончаемая, непрерывная болтовня убаюкивала меня, как мотив восточной мелодии, к которой ухо привыкает. Мне было хорошо с ними, и я однажды сказал:

— Хотелось бы мне таким образом всю жизнь прожить!

— И мне также! — подхватила Иза. — Мама, не остаться ли нам в Париже?

— Ты знаешь, что это невозможно! Что из тебя будет?

— Я вырасту и выйду замуж за г-на Клемансо. Ведь вы возьмете меня?

— Разумеется.

— Хороша пара! — заметила мать. — Оба бедны!

— На что нам богатство? — спросила девушка.

— К тому времени у меня будут хорошие средства! — возразил я.

— Слушайте, — обратилась ко мне Иза, — если я не найду обещанного мамой короля или принца, я буду вашей женой, честное слово. Решено?

— Решено!

— Интересно, если это сбудется!

И она весело засмеялась.

— А пока, — вмешалась мать, — завтра мы уедем и, вероятно, больше не вернемся.

При прощанье графиня сказала мне:

— Милое дитя, я с вами не стесняюсь, как будто вы родной… Конечно, я могла бы обратиться к другим, но вы первый предложили мне… Словом, денег у нас маловато… Надо купить кое-что для Изы. Одолжите мне пятьсот франков, я немедленно вышлю их вам из Варшавы…

Я с восторгом исполнил ее просьбу; это одолжение являлось лишним звеном в наших отношениях, и я радовался, что могу услужить Изе.

Я ответил, что на следующий день принесу деньги, и пригласил обеих дам отобедать в ресторане.

В шесть часов мы сошлись в Пале-Ройяле; я заказал прекрасный обед и под салфетку прибора графини сунул билет в 500 франков. За столом старуха выпила и стала еще болтливее; опытный человек на моем месте, прислушавшись к ее разговору, нашел бы многое подозрительным, но я только и думал о присутствии Изы и грустил о предстоящей разлуке с нею. Она же была весела и беспечна, как птичка: шалила, пела, то и дело повторяя между прочим: «Когда я буду богата, то сделаю то-то и то-то» — точно и сомнения не могло быть в ее будущем богатстве.

Я проводил их домой, обещал выслать бюст и портреты; решено было переписываться. Графиня выразила уверенность, что доставит мне кучу заказов от высокопоставленных лиц и, в конце концов, поцеловала меня.

Иза протянула мне обе ручки:

— До свидания, муженек мой!

— До свидания, женушка!

Мы произнесли это серьезно, но со слезами на глазах…

По крайней мере, я считал себя связанным… поверите ли, друг мой? Работая с этого дня, я надеялся на осуществление детской мечты в будущем, и она стала моей целью.

Недаром я поклялся жениться только по любви и сохранить душевную и телесную чистоту для этой идеальной любви. Таковы были мои юношеские грезы, и знакомство с Изой дало им новую пищу; идеал мой принял осязательную форму.

Однако надо заметить, что мой обет монашеской чистоты служил темой насмешек и любопытства в кружке моих товарищей-художников. Меня называли Нарциссом, Иосифом и т. д., сталкивали с красивыми легкомысленными женщинами, присылали мне натурщиц из падших созданий. Я любовался их красотой, лепил с них статуи и на все их заигрывания отвечал, что мне некогда терять время на пустяки.

После отъезда Изы я сделал статую Клавдии; шумный успех ее заставил моих товарищей устроить мне овации и задать пир в мою честь. В основе лежал злодейский заговор против моей сдержанности, не дававшей им покоя!

За обедом меня напоили, но как только г-н Риц удалился, стали подтрунивать надо мной и приставали до тех пор, пока я, словно в каком-то безумии, бросил пригоршню золота на стол и предложил невероятное пари.

Неужели это был тот самый застенчивый, наивный Пьер Клемансо? Возможно ли, чтобы несколько стаканов вина превратили его в дикого зверя, в хвастуна? Увы, это было так, хотя только на время опьянения.

Кто сказал, что Бог дал человеку свободную волю? Кому из смертных отдавал Господь отчет в своих планах и действиях? Может быть, первый человек, вышедший непосредственно из рук Творца, был одарен свободой воли, но мы знаем, как он употребил ее… С Каина свобода воли исчезает: он не властен в своих поступках и подчиняется физиологическому закону наследственности. Каин положил начало роковой невменяемости инстинктов!