Воля небес - Александр Прозоров

– Благодарствую, – выпил Басарга и вправду с удовольствием.

– Баня уже топится, боярин, – торопливо отчитался Тумрум. – Однако же пять дней без дела стояла, насквозь промерзла. Ныне уже поздно. Боюсь, до полуночи согреться не успеет.

– И что? – вернул ключнице ковш подьячий.

– Так нельзя после полуночи мыться! Банщик с нежитью запарит.

– Разве монахи не говорили вам, что нежити не существует? – хмыкнул Басарга.

– Дык, нам они сказывали, – пожал плечами Тумрум. – Пусть банщикам попробуют рассказать!

– Рад, что так меня встречаете, люди, – кивнул дворне боярин Леонтьев. – Сегодня к ужину староста меда хмельного даст, дабы радость подольше продлилась. Надеюсь, застолья еще не было?

– Не было, не было! – загудела дворня.

– Значит, сегодня он будет праздничным! Можете отдыхать, – разрешил боярин, идя меж кланяющихся людей к крыльцу, кивнул старосте, зовя за собой: – Тумрум!

– Твоя опочивальня готова, покои протоплены, вино, чернила и бумага на месте, лично проверил… – семеня сзади, снова отчитался Тумрум.

– Что это было? – поинтересовался, поднимаясь по ступеням Басарга. – Раньше ты меня хлебом-солью и толпою не встречал.

– Дык, боярин, ты ныне первый раз о приезде своем упредил! Мы же готовы хоть…

– Ни к чему, – перебил его подьячий.

– Прости, боярин, однако же баня согреться не успеет, – еще раз попытался угадать желание хозяина староста. – Токмо поздней ночью. Не гневайся, но попариться лучше будет на рассвете.

– Пусть будет на рассвете, – отмахнулся Басарга. – Вели собрать мне стол в покоях и расскажи, как ныне дела в приюте. Какие у детей успехи, как там учителя? Как себя новый показал, какового я по весне прислал?

– Смилуйся, боярин! – взмолился староста. – Я хозяйством занимаюсь! Тягло считаю, подати собираю, тони проверяю. По твоему повелению еду на приют выделяю, серебро из податей на расходы… Но каково они там управляются, судить не по моему разуму. Да, кстати! – спохватился он. – Книжница монастырская сегодня как раз задержалась. Та, что чтению и счету учит. Ее поспрошать надобно, она ведает.

– Коли может, зови, – разрешил Басарга. – Ступай, я выйду к столу.

С тех времен, когда в хозяйских покоях пряталась от посторонних глаз беглая княжна, в доме сохранилась обстановка, непривычная для обычных усадеб: отдельная вместительная трапезная и несколько спален, помимо господской. Поэтому, пройдя мимо склонившейся в поклоне женщины и усевшись за стол, боярин распорядился:

– Темень на улице, Тумрум. Книжнице теперь уже поздно домой возвращаться. Вели одну из спален для нее застелить.

– Не беспокойся, боярин, – не распрямляясь, ответила женщина. – Я в людской где-нибудь прилягу.

– Нет! – решительно мотнул головой Басарга. – Ты письмо и счет ведаешь, воинов будущих учишь да за детей отвечаешь. Почитай, розмысел по службе. В людской общей тебе спать невместно. Тумрум, пусть в крайней опочивальне ляжет.

– Сейчас распоряжусь. – Староста понизил голос: – Может, девке, как стол накрывать закончит, задержаться велеть? Дабы не так холодно почивать…

– Ты, никак, обезумел, Тумрум? – вскинул брови подьячий. – Нешто я басурманин какой, девок позорить?!

– Прости, боярин, – склонил голову Тумрум, – но твое добровольное воздержание от мирских радостей…

– Ступай, – холодно ответил ему Басарга.

Староста замолчал, поклонился еще ниже и выскользнул из трапезной. Вскоре следом вышла и дворовая девка, принесшая снедь. Боярин налил вина, встал и вышел из-за стола:

– Тут только один кубок. Не побрезгуешь?

– А как же ты? – Женщина, приняв бокал, сделала несколько глотков. – Сладкое. Сам вкусить не желаешь?

– Я знаю способ лучше. – Боярин сдвинул платок с ее волос и крепко поцеловал в губы…

Проснулся Басарга один. Он даже не заметил, когда Матрена выскользнула из его постели. На губах еще ощущался терпкий вкус ее поцелуев, на подушке сохранился аромат ее волос, руки помнили тепло ее мягкого тела. Но сама книжница исчезла. Она умела исчезать, мало беспокоясь его мнением и намерениями. Когда-то книжница сказала, что знает: они никогда не будут вместе. Она – купеческая дочка, он – царский боярин. Она знает и смирилась…

Хотя порою подьячему Леонтьеву казалось, что им просто пользовались. Игрались, как дорогой игрушкой: бережно, но с большим удовольствием. Матрена любила его – и могла наслаждаться близостью. Она желала от него детей – и она их растила. Она хотела быть рядом – и была рядом всегда, покуда Басарга находился в усадьбе. И, похоже, книжница стремилась сохранить их тайну даже больше, нежели он сам, дабы не разрушить хрупкого равновесия.

Перекусив и выйдя на крыльцо, боярин Леонтьев буквально остолбенел от неожиданного зрелища. В двух сотнях саженей от усадьбы, между сиротским приютом и лесом, между макушками двух сосен были натянуты веревки, к земле от стволов шли ванты, в двух местах на деревьях крепились реи. И по всей этой веревочной паутине бодро и весело шныряли мальчишки, похоже, не просто не боясь, но еще и гоняясь наперегонки.

– Вот, черт! – только и выдохнул Басарга. – Это что еще за ткацкий станок?

– Дык, учитель, о коем ты намедни спрашивал, повелел соорудить, – с охотой сообщил староста. – На твой приказ сослался иноземец. Нешто ты сего делать не велел?

– Сейчас узнаю… – сбежал с крыльца подьячий и отправился к школе.

«Дом призрения» за десять лет тоже успел окрепнуть и разрастись. Часовня в нем стала церковью, дом с комнатой для занятий превратился в настоящие хоромы, в которых этих комнат было уже больше десятка. Перед частоколом вытянулся тир длиной в три сотни шагов, с мишенями из соломы с одной стороны и барьером с тесовым навесом с другой. Здесь имелась и площадка для занятий с оружием, где можно биться против чучел или сражаться отряд против отряда, и круг для выездки лошадей. Теперь вот – еще и сухопутный корабль вырос с живыми сосновыми мачтами.

– Не дрейфь, Егорка! – закинув руки за спину и задрав голову, мужчина громко подбадривал застывшего на верху лестницы мальчонку: – Веревка крепкая! Две руки у тебя да две ноги. Чем-нибудь да зацепишься! Давай, вперед пошел!

Зипун красный, борода на две косички заплетена, на голове – лисий треух, на руках – заячьи руковицы. Мужик как мужик. Правда, говорил воспитатель с акцентом.

– Не жмурься, я все вижу! Вниз, вниз, Егорка, посмотри! Страшно? Ну, а коли страшно, так пошел вперед! На то ты и мужик, чтобы через ужас свой со смехом переступать! А ну, пошел, не то к девкам в светелку переведу! Баба ты али мужик?! Ты воевать хочешь али рукодельничать? Плакать разрешаю, а вперед один черт иди!

Мальчик посмотрел на мужика, перехватился двумя руками за верхнюю веревку, переставил ноги на нижнюю, стал медленно перебираться с дерева на дерево.

– Вниз, вниз смотреть не забывай! – опять потребовал воспитатель. – Ты со страхом бороться должен, со страхом! Без страха и мартышка по веткам скакать умеет. Мужик же через страх переступать должен!

– Карст Роде? – теперь уже уверенно окликнул воспитателя Басарга. – Чего над детьми издеваешься?

– Ничего, ничего, – хмыкнул датчанин и вскинул руку, прикрывая глаза от солнца. – Сегодня поплачет, через неделю забегает. А лет через десять свечку за меня поставит, что на вантах и крышах без страха рубиться научил! Коли один раз умение жизнь спасет, уже уроки сии того стоить будут.

– Навигации ты их тоже на деревьях учишь али спуститься разрешаешь?

– Рано им еще навигацию учить, – наконец соизволил повернуться пират, удивленно вскрикнул и поклонился, скинув треух и помахав им, словно шляпой: – Мой господин?

– Так что с навигацией? – требовательно переспросил боярин Леонтьев.

– Старших сей премудрости учу, каковым больше десяти исполнилось. – Роде нахлобучил шапку обратно. – Они хоть понимают, зачем наука такая нужна, и прилежание имеют. Этим же пока токмо игры интересны да баловство. Пусть сперва счет и буквы выучат да к прилежанию привыкнут. Покамест хватит с них вантов да стрельбы из лука. Это то самое мастерство, что не в голову, а в руки закладывается. Дабы потом сами что нужно делали. И, знамо, на мечах деревянных тоже помаленьку дерутся.

– А старшие, как, прилежны?

– Так старших полдня то в седле гоняют, то с мечами и бердышами драться, то пищали тяжелые таскать. Да еще и я со своими веревками, – осклабился датчанин. – Им за стол сесть да перышками порисовать за счастье кажется! На Матрену и игумена с его псалтырем молиться готовы. Ну, и моя навигация тоже в радость, пока не ошибаются.

– А коли ошибаются?

– Я за каждую ошибку по два витка «через сосну» требую, – жизнерадостно ухмыльнулся Карст Роде. – За то время, пока лучина горит. Коли не успеет провинившийся, то второй раз бежать отсылаю.