Дневник архимандрита Антонина (Капустина). 1850 - архимандрит Антонин Капустин

Среда, 24 мая

О. Симеону{113} приснопамятному на именины великое многолетие! Собрал все отпечатанные листы своего «Круга» и отправил их к цензору вместе с рукописью. Набирается уже последняя проповедь. Скоро наступит торжество, паче всякаго доселе бывшего.

Четверток, 25 м<ая>

Ради близящегося экзамена, в классе стал продолжать чтение герменевтики по старым лекциям, кое-как, с грехом пополам. Признаюсь, так наскучила герменевтика, что я невольно радуюсь за свое афинство, избавляющее меня от подобных химер…

Суббота, 27 мая

Ждут вел<икого> князя Костантина Николаевича{114}. Некоторые говорят даже, что он уже приехал. На всенощную ходил в крестовую церковь Михайловскую{115} слушать канон того же вышесказанного напева. Прелесть, да и только. Приглашал с собою идти Петра, но он сказал, что придет после, а теперь ему нужно еще идти купаться… А??! примем к сведению…

Воскресение, 28 мая

И сегодня «сын» мой выкинул такую же штуку. Под различными предлогами отговорился идти со мною в Лавру, чтобы идти немного спустя с тем, с кем нужно… Нехай и так! Что сеешь, то и пожнешь!.. В Лавре я нашел, что Владыка с шести часов в церкви сидит совсем одетый и ждет великого князя, чтоб начать обедню. Но князь не явился ни в 7, ни в 8, ни в 9, ни в 10 часов. В 11, не дождавшись его, начали служить. По окончании службы Владыка еще остался ждать в церкви. Я от утомления пошел до хаты, но чуть лишь сел на стул, раздался звон во вся, и народ зашумел. Все двинулось к Св<ятым> вратам. Долго там стояли, наконец хоругви двинулись назад, и мы увидели в<еликого> князя. Сверх чаяния он явился пред нами тощим и худым, а вдобавок всего с черкесскою шапкою. После литии он поклонился святыне большой церкви, потом заходил к Преосвященному митрополиту и минут через 5 вышел от него и, сопровождаемый духовенством (без митрополита, однако ж) и бесчисленным народом, обратно вышел из Лавры и поехал в Софийский и Михайловский. После обеда в трапезе, с о. ректором выехал домой. Что было за сим, не вем.

Понедельник, 29 мая

Сегодня великий князь делает смотр и закладывает новый бастион крепости{116}. Мой Петро, разумеется, находится при нем. В семинарии ради гостя закрыто учение. Мы учимся, несмотря ни на что. Макар суетится, не зная, как выполнить поручение своего настоятеля, – отыскать чичероне для одного из адъютантов в<еликого> князя. Старцы Иоанникий и Иануарий{117} пешеходствовали до внутрь самых пещер видети царственного гостя. Один Семен{118} устоял против общего влечения.

Вторник, 30 мая

Занимался некиими делами, а какими, примерно сказать – не знаю. Бросив их, ушел в Михайловский монастырь на акафист.

После оного и обедни пил еще раз чай у наместника, где при этом были еще две дамы, и из них одна – названная Преосвященным Иеремиею{119} Благочинною Михайловского монастыря, ради жительства ее, прямо монастыря, – сказалась довольно сведущею даже и о моей недостойности. Приходил также один иеромонах смоленский, проживший 6 лет на Афоне. Кажется, к обеду я возвратился восвояси… Неправда. Остался тут и простоял всенощную ради Пасхальнаго канона.

Среда, 31 мая

Отдание ПАСХИ. У нас опять нет учения. Авва Иоанникий служил раннюю обедню, на коей и я был и в коей в последний раз слышал в России Святую песнь Воскресения Христова. Вечером был на всенощной. Сегодня последовало вожделенное окончание печатания 1-й части моего «Круга», как значится о том на заглавном листе оного.

Июнь

Четверток, 1 ч<исло>

О. ректор служил где-то на празднике, вероятно во Флоровском{120}. Вследствие сего я служил раннюю обедню, в начале которой зело посрамился, позабыв сделать предначертательное молитвословие, хотя всего более думал о нем. Горе моей рассеянности! – Вот и лето настало, а дела моего все нет! А я было думал прежде, что уеду от экзамена… О. Иоанникий прорицает даже, что я выеду не ранее, как в сентябре или, по крайней мере, уже в августе. Ну! уж на это я не согласен! Вообще будущность рисуется великолепно. Москва… Питер… Одесса…

Пятница, 2 июня

Полагаю, что существовал и в эту пятницу, как было в предшествовавшие ей. Равно не припомню ничего из целого дня.

Суббота, 3 июня

Утром стало известно, что о. Даниил утвержден инспектором академии. Вчера получено об этом по бумаге в Правлении нашем и у Владыки. После класса и обеда мало-несколько чем-то занялся. Потом – часа в три, пошел с Петром в Феофанию, которой и достигли благополучно часов в 6-ть. Сверх чаяния, пустынника тамошнего{121} не застали дома. Едва так захватили деда{122}. За батюшкой нарочно приезжали из Голосиева, чтоб он служил там завтра. Вот мы и остались вдвоем домовничать, на память былым временам. После чаю скоро и заснули.

Воскресение, 4 июня

Во сне меня куда-то позвали в чужой дом. Дом превратился в баню. Я разделся в передней комнате. Прошедши в другую, я узнал, что меня будут бить палками по распоряжению, как будто чьему-то, незаконному и тайному. Экзекутором – наш банщик Семен. Я с горем и отчаянием приготовился терпеть и думал: столько раз Бог миловал меня, ужели теперь он не избавит меня от напасти?… Между тем вместо того, чтоб бить, Семен стал мазать мне спину смолою – то, что должно следовать за биением уже. Засим я вышел в переднюю и нашел, что там уже лежат действительно избитые какие-то два профессора семинарские, из коих один как будто Оглоблин{123}. Они горько жалуются на своевольное беззаконное дело с ними. Я спрашивал Семена: как и кто и по чьему приказанию привел меня сюда? Он долго отнекивался, наконец сказал: это велел сделать профессор, кажется, Соловьев{124} (забыл уже теперь фамилию), но не столько он, сколько жена его. Я крепко озлобился и непременно хотел жаловаться митрополиту. Вместе с избитыми начал писать жалобу, но только что начал, как и позабыл, о чем и что писать. Идучи домой мимо дома о. Антония я подумал: зайду и обругаю его на чем свет стоит. Как он смеет так самовольничать? Поравнявшись с книжною лавкою Лаврскою, я нашел себя перед отпертыми дверями церкви. Служилась обедня. Диакон Антоний{125} на амвоне читает Евангелие. Подумал я: долго ждать, пока кончится обедня… да притом же о. Антоний может сказать, что он не причиною случившемуся со мною… Наконец что ж? ведь случившагося не переменишь уже, а вдобавок всего меня и не били… Ну его! Так подумал я и пошел себе в Братство…{126}

Вставши, напились с парнем чаю и занялись он – уроком, я – чтением истории Русской Церкви. Вскоре приехал батюшка о. Феофан и поразил меня следующею новостию: Владыка получил уже и обо мне указ, такой же, какой некогда об о. Феофане, с тем только различием, что меня не вызовут в Петербург. Сразу и неприятность! Но это еще ничто. Владыка чрезвычайно сердит теперь на обоих нас и вместе с батюшкою о. Парфением бранят нас всячески. Долго вчера объявлял о. Феофан Владыке дела наши и кое-как развел гнев его. Чего он бежит, – говорил старец обо мне, – он обиделся, что я не сделал его инспектором, но какже мне было обойти Даниила? Ведь это нельзя! Я его хотел рекомендовать в ректора куда-нибудь в семинарию. Уж в ректора академии я его не мог прочить. Я не отнимаю у него достоинств, но…» и т. далее. Спасибо за это, старцу Божию, но… После обеда прибыл Данило{127} и привез батюшке письмо из Питера, коим извещалось, что в Риме есть уже диакон с полным клиром и певчими, и что следовательно остается батюшке только, не заботясь ни о чем, собираться в дорогу и ехать. Отправив Петра с Данилою, я остался ночевать и нескоро заснул, тревожимый миллионом мыслей.

Понедельник, 5 июня

В 5 часов уже шумел самовар. В 6-ть мы с батюшкой и дедом пошли по направлению к Киеву. В Голосиевском лесу{128} расстались, и я полетел, сколько позволяло бескрылие, восвояси. Зашел по дороге к авве михайловскому и известил его о своем деле. В 9-ть часов был уже дома и еще раз засел к самовару о. Иоанникия. Потом писал в Петербург к Димитрию Васильевичу Поленову{129}, причем препроводил и рекомендательную обо мне к нему цидулку добрейшего Феодора Васильевича{130}. Вечером немножко проехались с о. Нектарием и заехали купаться. Встретили шестиконного архимандрита{131} на крыльце, сидящим с Иваном Андреевичем{132} и утешающим сего последнего в его напастях. Искупавшись, засели за стол и давай желать екатеринославскому ректору{133} безмерное число всевозможных благ. Так как было уже поздно, когда мы перестали желать, и монастырь Братский обретен был нами на запоре, то мы и пустились искать ночлега в семинарии, врата которой, для всех других запертые, пред инспектором оной всегда долгом и честью и удовольствием считают явиться нараспашку.