Мелодия Второго Иерусалима - Александр Пышненко

я познакомился с этой женщиной (и: поэтессой (http://www.stihi.ru/readers.html?janin68.), знающий толк в несомненных авантюрах; долгий период пожившей в солнечной Испании (в Каталонии, недалеко от Барселоны), и, к сорока своим годам, вернувшись в Украину: на круги своя.

Она была страстным любителем приключений, секса без ограничений; обретя в том: едва ли не смысл жизни. В жизни она перепробовала много чего; впрочем, иногда в разговорах, что-то прорывается сквозь некоторые табу: «об этом широко не распространяться». Она любительница пудрить мозги своим мужикам, и оставалась, всегда, очень довольна собой, если у нее это получалось. Она много, как и всякая поэтесса, приукрашивала свою жизнь всевозможными прибамбасами. Она заверяла меня, что подрабатывает в Национальном банке: присматривает, в этом учреждении, за цветочными горшками. Иногда она кому-то звонит (говорит, что в посольство Испании) и долго разговаривает, с какой-то женщиной, на испанском языке. Это — интригует. Потом, я понял, что этот стиль поведения, очень разумный, для всякой опытной женщины: сделать своему мужчине приятно, чтобы он сделался более обходительным к ее потребностям. Жанне такой стиль поведения импонировал, как никому другому.

«Поможешь как-нибудь пробраться в Национальный банк, — в эту подозрительную, контору?», — напрашивался я, в гости, к нашим банкирам. — «Ты не грабить ее собрался? — шутила. — Туда не пропустят без документов», — продолжала, уже серьезно. — «Плохи мои дела. — Искраивал я, недовольную мину на лице. — Хотелось бы, вблизи, познакомиться с работой этого рассадника денежных знаков». — «А как ты насчет потратить немножко купюр в ближайшем супермаркете?» — спрашивала Жанна, чтоб сбить мой напор. На это стоило соглашаться. С деньгами своих мужчин, она не привыкла церемониться. Как, собственно, и со своими, тоже.

Жанна россиянка, с какими-то, незначительными примесями, польской крови, которую она унаследовала от одной, своей покойной бабушки, очевидно по материной линии. Она, также, взяла себе ее гордую, польскую фамилию, в качестве литературного псевдонима.

Крупные черты лица, выдают в ней россиянку до мозга костей, и, вообще, ее фигура склонна к легкой форме корпулентности; она — дама бальзаковского возраста, которая не потеряла живого интереса к жизни. То есть к мужчинам, как ее опорной части. Польское начало в ней, практически уже не проявляется. Отталкивающее, скрывается, дезавуируется, прячется от окружающих посредством обаяния и постоянного желания быть востребованной. Мы чувствуем обоюдно, примерно, одного и того же возраста «молодыми людьми», что помогает нам бесшабашно проводить время в путешествиях.

— Люблю таких мужчин, которым слегка за пятьдесят, — рассыпаясь в комплиментах, говорит Жанна. — Те, кто выглядят моложаво, как бы не чувствуют груза прожитых лет. У них: ничего никогда нигде не висит. А, ведь на тебе далеко за сто десять кэге живого веса!

— Ты безошибочно отыскиваешь подход к мужчинам. Что значит, огромный боевой опыт, — с ухмылкой, пытаюсь придать цену своим словам.

Отец, у нее, был летчик; чистокровный русак. Она считала, что всем обязана именно ему. Воспитывалась она в Архангельской области, у своих: дедушки и бабушки. Она посвятила этим воспоминаниям одно трогательное стихотворение. Она часто сравнивает себя с Алисой из сказки Кэрролла.

Окончила помимо каких-то обязательных институтов, еще какие-то испаноязычные курсы; училище народных промыслов; писала спичи донецким кавээнщикам. Отправлялась, ежегодно, вожатой в пионерские лагеря. Даже когда уже была замужем.

До замужества, она проживала в Донецке. С мужем — в Житомирской области. Я это понял, рассматривая ее семейный альбом. После — с матерью и отчимом-профессором на Донбассе.

С замужеством, у нее не сложилось, из-за отсутствия детей.

…С тех пор, Жанна путешествует…

…Поддавшись какому-то социальному призыву, она, вслед за ордой донецких захватчиков (заполонивших собою Киев и Украину), «припутешествовала» в Ирпень; нашла занятие по душе — ландшафтный дизайн. И — меня, естественно.

Короче, мы живем и путешествуем, вместе не первый год.

…В Одессу мы прибываем уже в сумерках, отыскиваем отвечающую самым скромным запросам гостиничку, закупаем в ближайшем гастрономе продуктов на два дня, — и, — в потемках, — устраиваем ужин при свечах.

Славный праздник себе, который навсегда поселяется в нас, — пусть простит мне, почти святой Эрнест за такое сравнение (это в его стиле). Другие слова, просто не приходят в голову при этих обстоятельствах, особенно, когда речь заходит об Одессе-маме. Чтобы отобразить всю гамму переполняющих чувств.

Одесский говорок, таки да! Даже не сам говорок, как таковой, а именно то, гурманское, послевкусие от него, остающееся в памяти об этом событии…

Единожды, мне посчастливилось услышать, — на конечной остановке какого-то там, одесского транспорта, — когда общались между собою два коренных одессита, простые водители. Сложно передать свое внутреннее состояние, когда я их слушал. Это: внутренний восторг и овации. Это — эстрадное выступление всех артистов-одесситов: Карцева, Ильченко и Жванецкого на одном концерте! С шумом морского прибоя, одномоментно, послышатся голоса: Утесова и Марка Бернеса… О шаландах полных кефали.

Да, что там?.. Идешь по городу, словно путешествуешь по страницам любимых книг. Пастельные, теплые полутона, разливаются перед взором во всю ширь Пушкинской улицы. Разукрашенные ажурными тенями тротуары от нависших платанов. Они словно исполины-атланты, которые подняли над головами свои могучие руки, с растопыренными пальцами, чтоб поддерживать небосвод, голубой.

Я фотографирую все подряд — голубую синагогу; надпись: «Человек без матраса жалок» на какой-то случайной стене; Остапа Бендера и Кису Воробьянинова из папье-маше у кафе-шантана; дворы и дворики, в которые заглядываю.

Вокруг — тучные стада выпасающейся романтики. Той самой, легко узнаваемой. Когда мы были пацанами в 70-х годах прошлого столетия, мы увлекались блатными шлягерами: "Одесситов", которые были записаны на моем магнитофоне «Воронеж», который безнадежно сжег один мой одноклассник.

…Ходим по Малой Арнаутской (вся контрабанда делалась именно здесь!), и Мясоедовской, о ее «маленьким дворикам», которые подметают «старенькие дворники» для того: "чтоб сияла улица моя"…

На пути к памятнику Дюку и Потемкинской лестнице (на ней всегда будешь высматривать детскую колясочку, увиденную однажды в кинофильме «Броненосец «Потемкин»»); к Морскому вокзалу, минуя Привоз, еще раньше Оперный театр. Не забыть о «Гамбринусе», о котором прочитал в одноименном рассказе, когда-то давно у А.И. Куприна, у которого брал много в свою литературную будущность.

Вся Дерибасовская — сплошной уютный кабачок, — красивые столики стоят прямо на улице. К стволам деревьев над головою прикреплены скворечни, к которым приложена потешная надпись: "Дача".

Я, облачен, в футболку: «Я люблю Одессу», купленную за какую-то сотню гривен на ступеньках какого-то запыленного перехода, у одной бойкой, толстой, одесской торговки.

После того, как однажды на Крещатике, я, в шутку, «угрожал» Жанне, что однажды наряжусь в «вышиванку», — она постоянно заботится, чтобы у меня имелся приличный набор футболок. Любая одежда мне к лицу, поэтому проблем у нее нет.