Смоленское направление - 4 - Алексей Борисов

- Спасибо Петер Клаусович. Вы прекрасно поработали, а теперь, как я обещал, держите фотографии артефакта.

Петер принял снимок и, подойдя поближе к окну, тут же схватился за увеличительное стекло. На фотографии был снят меч. Лежавшая рядом с ним градуированная рейка указывала его длину. Второе фото являлось увеличенным снимком лезвия, где было видно клеймо кузнеца, Данилы из Смоленска. На третьем снимке рукоять с крупным янтарём, вставленным в стальное кольцо.

- Какая сохранность! - Восхитился Дистергефт, - но где подтверждение о принадлежности предмета Штауфену?

- Я ждал этого вопроса. Вот снимок обратной стороны лезвия. Читайте монограмму.

- Потрясающе. Надпись на латыни немного затёрта, но читается. Никогда не слышал о "Ордене Меркурия". Скажите, вы видели клинок? Где он находится?

- Видел и даже держал в своих руках. Это один из предметов частной коллекции. Боюсь, ни вам, ни кому-либо другому её посмотреть не удастся. Во-первых, она очень далеко; а во-вторых, владелец пожелал остаться инкогнито.

- Может? - С надеждой в голосе спросил Петер и поджал губы, когда я отрицательно покачал головой.

- Мы слишком увлеклись. Есть дела насущные, и они никуда не денутся. Для начала, ознакомьтесь вот с этими бумагами, - я протянул Дистергефту папку, - в Имперском министерстве оккупированных восточных территорий создана интересная организация. В её состав входит ряд гражданских лиц аналогичных с вашей профессией. Скорее всего, вы их даже знаете. Эти учёные занимаются грабежом; шныряют по музеям, потрошат коллекции, вывозят библиотеки. Полномочия у них очень серьёзные. Понятно, что это не афишируется, но власти на местах в курсе, что они есть, так что грех не воспользоваться этим.

Я даже предположить не мог, насколько я угадал. Пробегая глазами по бумагам, Дистергефт брался за платок. От волнения у него выступал пот на лбу, а пенсне предательски соскакивало. Когда предварительное ознакомление было завершено, я продолжил:

- Обстановка такова, что очень скоро в Смоленске станут выпускать газетное издание. Как это будет обзываться: "Брехушка", "Обмани себя - продайся оккупантам" или как иначе - значения не имеет. Важно лишь то, что советские граждане оказались отрезаны от средств нашей массовой информации. Необходимо побороть страх, о котором вы, Петер Клаусович упоминали. Поэтому мы начинаем операцию под названием "Редакция приносит свои извинения о не доставке газеты в срок". Советские люди должны знать, что их не оставили.

Партию в два десятка газеты "Правда" спрятанную в потайной карман на спине пиджака Петер повёз на почту, оседлав новый велосипед уже следующим днём. Только теперь перед въездом в Хиславичи, он прятал его в лесу, пристёгивая специальным замком к дереву. Авдотья Никитична, получив газеты, подняла список подписчиков и разнесла "Правду" после работы по домам вместе с какими-то бланками из управы. К сожалению, подобное распространение прессы продолжения не получило. Кто-то испугался провокации, и большинство газет оказавшихся в гетто сами евреи принесли в комендатуру. Судьба этих несчастных была печальна. Сам же Дистергефт навестил госпиталь. Сочувствующий своим соотечественникам немец подозрений ни у кого не вызвал, тем более, что с собой он принёс кулёк наполненный зёрнами кофе. Врачи были в восторге, раненые раздували ноздри в попытках вдохнуть как можно больше столь забытого аромата. Естественно, напиток достался только офицерам. Солдаты довольствовались "вторым отжимом", это когда гущу заварили повторно. Об этом случае доложили, и из комендатуры примчался фотограф-любитель, недавний пациент госпиталя, запечатлевший Дистергефта на фоне выздоравливающих солдат. Вскоре этот снимок был опубликован в Рейхе, в газете "Атака".

Перед двумя путниками, вышедшими из леса на большак, открылось широкое холмистое поле, на котором сновали фигурки людей, вяжущие последние снопы. Высокий, широкоплечий мужчина и маленькая девочка с беретом, из-под которого выглядывали две косички, шли и о чём-то беседовали. Дорога, подобно ленте, извилисто петляла, обходя возвышенности и, казалось, что конца ей не видно. В первый день осени Петер Клаусович пришёл в Хиславичи вместе с Дайвой. В одной руке он нёс портфель, а второй держал девочку за ладошку. Одетая в белую блузку с галстуком и тёмно-синюю юбку, как её немецкие сверстницы из "Союза девочек", Дайва смотрелась бельмом на глазу среди поселковых детей. Улицы, за исключение предместья, отделённого от центра села оврагом пустовали. И если в русской части, где поселились оккупанты, и было, хоть какое-то движение, мальчишки кричали: - Смотрите! Немка, немка идёт, - бросив в проходящих несколько огрызков груши; то по окольной дороге к управе их встретила тишина.

В Хиславиах к тому времени существовало гетто со всеми его правилами и на дорогу выглядывали в основном старики, которые уже ничего не боялись. Пройдя мимо беседки госпиталя, Петер поприветствовал вышедшего покурить врача и, приняв его приглашение, присел на лавочку. Дайва пристроилась чуть в стороне.

- Петер, - начал разговор врач, - у вас дочка - красавица.

- Племянница, - поправил его собеседник.

- Извините. Зря вы водите её по улице. Заместитель коменданта Майс любит устраивать публичные казни. Я вам как педиатр говорю, это зрелище не для детской головки.

- Что делать, - посетовал Дистергефт, - начался учебный год. Иду узнавать, будет ли работать школа?

В этот момент к госпиталю подъехал автомобиль. Из "фиата", прозванного в народе за компактность "мышкой", выскочил солдат. Обежав машину сзади, видимо, чтобы не загораживать своим телом "царю и богу" Хиславичей в одном лице, архитектуру бревенчатого дома, открыл дверь, вытягиваясь в струну. Спустя пару секунд, из салона высунулись начищенные до блеска сапоги, а затем вальяжно вылез и сам пассажир. Начальник района Шванде. Брезгливо посмотрев на автомобиль, немец прошёл рядом с беседкой по дорожке к крыльцу и как только денщик-водитель подсуетился с дверью, исчез в приёмном покое госпиталя.

- Бог шельму метит, - усмехнулся врач, - Шванде подхватил какую-то заразу ещё в Польше. За порошками приехал, тварь. Иногда, Петер, я сомневаюсь, что у таких, - кивок в сторону двери, - есть мать. Вот и всё, - врач привстал с лавочки, - пойду ассистировать, сейчас привезут новых раненых. Говорят, под Ельней творится ад. Ребята передавали спасибо за кофе.

Управа находилась в коротком переулке, который все называли по фамилии первого владельца дома. Здание бросалось в глаза ещё с улицы, своим просторным, "в двенадцать столбов и двенадцать венцов" особняком, широким двором, как и положено обнесённым забором из отёсанных досок и ярко-красных ворот, вот уже много лет висевших на почернелых дубовых вереях. Отчего их не покрасили, вместе с воротами, наверняка таким вопросом задавался ни один десяток проходивших здесь людей. Тем не менее, у каждого строения есть своя неразгаданная тайна. Эта объяснялась просто - с приходом советов, хозяин дома выкрасил ворота, стараясь подчеркнуть свою принадлежность к новой власти, но это ему не помогло. Сначала его раскулачили, а затем, отправили рыть канал, где он и сгинул. Дом остался за колхозом, где разместилось правление и, потеряв хозяина, всё осталось по-прежнему. Тыном двор выходил на небольшую пустошь, где с самой весны обычно росли лопух с крапивой. За ней простиралось колхозное поле. А с северной стороны, как раз где соприкасались эти участки земли, был глубокий овраг, который терялся в сизой полыни и постепенно раздавался в стороны, пока не достигал леса, затем распадался, образуя лощину, поросшую по краям репейником. В начале этого оврага было глинище, там брала глину для стен и печей вся деревня, потому почти всегда летом дорога под окнами в переулке была словно окрашена. И стоит задуматься, случайно ли у хозяина дома была фамилия Краснов? В управе Петер Клаусович задержался недолго. Как бывший учитель, Евгений Владимирович уже озаботился у начальства на предмет возобновления работы школ. Ответ был отрицательный, но не окончательный. Красная Армия вела наступление на Ельню и Рославль, и немецкому командованию было не до проблем каких-то школьников. Хиславичи вновь могли стать прифронтовой зоной, но вслух об этом не говорили. Расставаясь, Ржецкий попросил на обратном пути заглянуть к фельдшеру, жившему недалеко от госпиталя. Кто-то активно строчил доносы в комендатуру, подкидывая их в курилку. Отличительная черта кляуз, со слов полицая-переводчика читавшего их Майсу, состояла в каллиграфическом почерке и правильно расставленных знаках препинания. Исповедь стукача Евгений Владимирович не видел, а то б сам или с помощью учительницы русского языка вмиг бы определил негодяя. Но то, что уже стали доносить являлось тревожным звоночком. Фельдшер перед самой войной подал заявление о вступлении в партию, и кто знает, будет ли в следующем доносе информация о нём? Из управы, перейдя дорогу, Петер заглянул в комендатуру. На приём к коменданту Долерману необходимо было записаться, сообщив цель аудиенции. Задумавшись, Дистергефт сказал секретарю два слова: "покупка машины". Тот с удивление посмотрел на него, и стал выводить пером буковки в журнале посещений. Едва он успел поставить точку, как зазвонил телефон. Секретарь представился и соединил абонента с Долерманом. За дверью стали слышны слова: "Не имею возможности", "Все койки заняты", "Я не майор медицинской службы (Oberstabsarzt)", "Будет исполнено".