Последнее лето - Николай Почивалин

- Ладно, ладно.

- Тебе, Андрей, - продолжал Забнев, - за то, что не донимал нагрузками, щадил...

- С октября кружок поведешь, - пообещал Быков.

- Николая Николаевича - за то, что с его отделением и забот я не знал. А супругу его - вас, Софья Емельяновна, - за то, что Саньку моего выучили, до техникума довели...

Малышев конфузливо покраснел, невзрачная худенькая Софья Емельяновна растроганно шмыгнула носом.

- Диплом я получил с вашей помощью. Вот за это и спасибо вам, закончил Забнев и, поклонившись, стоя выпил.

- А жену-то забыл! - хмыкнув, упрекнул Тарас Константинович.

- А жене, может, побольше, чем всем, спасибо, - просто сказал Забнев. Усаживаясь, он дотронулся до ее плеча, - Елена Сергеевна коротко, почти незаметно прижалась к его руке щекой.

И опять это была правда. Когда-то молоденькая медсестра выходила безногого комбата в тульском госпитале и потом, после войны, сама разыскала его - студента последнего курса техникума, тощим доходягой, на котором, как на вешалке, болталась вылинявшая гимнастерка. Она родила ему сына - второй в семье Александр гостил сейчас у бабушки в Туле, избавила вечно занятого мужа от всех обязанностей по дому и ухитрилась при этом остаться по-прежнему привлекательной; разрумянившаяся от скупой ласки мужа, от добрых слов и глотка коньяку, она благодарно смотрела на всех сияющими синими глазами.

Некоторая торжественность первых минут, хотя и смягченная шутками, рассеялась: мужчины, выпив и основательно закусив, разговорились, задымили папиросами, с ленцой посматривали на экран телевизора.

В дверь постучали; удержав на месте жену, Забнев вскочил, подхватил в углу костыли.

- Петр, наверно.

Подталкиваемый хозяином, Петр внес в растопыренных руках ящичек с клубникой "викторией", смущенно отказываясь:

- Да я на машине, спасибо. Во - как ляленьку...

довез!

- Не спорить! - весело прикрикнула Елена Сергеевна. - Штрафную ему, Саша!

- Давай-ка, Петр Петрович, держи. - Забнев вылил в фужер остатки коньяку.

Петр принял посудину, покосился на Тараса Константиновича, - тот, вроде бы случайно, наклонил кудлатую голову.

- Ну, с праздничком! - Петр прицелился и одним махом выпил, двинув большим, как все в нем, кадыком.

Ел он завидно, ворочая мощными челюстями, и все еще смущенно оправдывался:

- Оголодал я - без своей стряпухи.

- А если она не вернется? - словно невзначай спросил Забнев, незаметно, для шофера, подмигивая.

- Как так? - Петр начал жевать медленнее.

- Да как? Помоложе найдет.

Петр женился недавно - все присутствующие были у него на свадьбе и знали, что он немножко ревнует свою молоденькую жену: он был значительно старше ее. Похожая на девочку, плясунья и песенница, она уехала погостить к матери в город.

- Разыгрываете, да? - догадался Петр и успокоенно принялся за следующий кусок пирога.

Все улыбались, за Петра вступилась одна хозяйка.

- Дайте человеку поесть спокойно, вот привязались.

Ешьте вон лучше ягоды. Первые же!

Елена Сергеевна щелкнула выключателем - куполок абажура наполнился мягким зеленоватым светом, клубника в ящичке ярко заалела.

Забнев понюхал крупную, с белым бочком ягоду, съел ее, не очень одобрительно покачал головой.

- Нет, Тарас Константинович, - сорт менять надо.

Все-таки малосахаристая.

- Давай подумаем.

- А что? Съездим в Подмосковье. У них там "мице шиндлер" водится - куст почти полкилограмма дает. И вид, и вкус! Капризен к почве - так у нас земли не хуже.

Может, еще и получше. - Забнев, увлекаясь, тряхнул светлыми прядями. Или сорт "абрикос". В книгах так и указывают: исключительно высокие вкусовые качества!

- Саша, Саша, - попеняла жена. - Опять лекция? Не увлекайся.

- Это он по инерции, после экзаменов, - усмехнулся, украдкой позевывая, Быков.

- Ты свои обязанности хозяина забываешь, - напомнила Елена Сергеевна.

- Слушаюсь, исправляюсь! - Забнев наклонился, выудил из-под стола бутылку "столичной".

Сославшись на то, что ему еще нужно подумать о выступлении на завтрашнем партсобрании, Тарас Константинович, не слушая возражений, попрощался. Насчет выступления он, конечно, немного схитрил - такие вещи нужно делать утром, на свежую голову. Просто устал, сказалась и рюмочка коньяку, которую он теперь разрешал себе только в исключительных случаях. Да и не хотелось к тому же стеснять в такой день и других:

народ собрался молодой, крепкий, бутылочка армянского, как он убедился, была только началом...

Дома он сразу лег, с одобрением прислушиваясь к голосам за стеной и представляя продолжение застолья.

Жаль, что не досидел до песни - обычно ее начинают Малышевы, у них красивые голоса. Когда они садятся рядом, касаясь друг друга плечами, негромко и согласно заводят "Тонкую рябину", невыразительные их лица мгновенно преображаются. Потом в песню вольется высокий и ликующий - как трель жаворонка в майском небе - голос хозяйки, потом, повременив, сдержанный басок Быкова, а Петр, подперев голову огромными кулачищами, будет шумно и жалобно вздыхать. Славный народ!..

Взошла луна, четко очертив - в раскрытом окне - контуры березки; в комнате стало призрачно, серебристоголубовато. Голоса за стеной, оказывается, уже стихли, сколько Тарас Константинович ни вслушивался, тоже, значит, разошлись, всем вставать рано. Зато в тишине явственно обозначились другие звуки: сердитый девичий шепот и вслед за тем отчетливый шлепок: так обычно бьют по слишком настойчивой руке.

Все это было настолько похоже на свое, давнее, что Тарас Константинович тихонько засмеялся. Когда-то, еще при царе Горохе, он вот так же сидел под чужими окнами со своей девушкой. Она так же возмущалась, дралась, а потом, стихнув в его железных руках, сама впервые дала ему полураскрытые, пахнувшие парным молоком и семечками губы...

Возмущенный шепоток прервался, словно захлебнулся, - Тарас Константинович глубоко и удовлетворенно вздохнул. Жизнь шла своим чередом.

6

Заседали в помещении столовой. Все четыре окна были открыты, - на улице, за крышами домов, мягко закатывалось солнце; носились на велосипедах мальчишки, смешно подпрыгивая на педалях; тянулись к клубу принаряженные девчата.

Собственно говоря, доклада в его прямом значении не было: Тарас Константинович просто, обстоятельно рассказал собранию о том, что сделано по подготовке к уборке, и теперь внимательно слушал выступления. Говорили коротко, по существу - чувствовался стиль Быкова.

Стоя на одной ноге и придерживаясь рукой за край стола, - хотя, как и всякий раз, его дружно предупреждали: "сиди, сиди!" - Забнев кивнул в сторону заведующего центральным отделением:

- Мы с Николай Николаичем объехали нынче все участки. Прикинули. В среднем на круг яблони дадут по сто - сто десять центнеров с гектара. Так, Николай Николаич?

- Так, - смутившись оттого, что все оглянулись, подтвердил Малышев.

- Тогда помножьте эти центнеры на восемьсот пятьдесят гектаров наших основных садов...

Цифра по совхозу получалась почти астрономическая, по столовой поплыл шумок; с некоторым сомнением взглянул на Забнева и Тарас Константинович не перехватывает ли?

- Так, товарищи! - Перестав держаться за стол, главный агроном азартно взмахнул рукой. - Такого урожая мы еще никогда не получали. Теперь самое главное - собрать все это богатство.

Собрание, по всем признакам шедшее к концу, снова всколыхнулось. Опять заговорили о расширении упаковочного сарая, о таре - корзинах и ящиках, о стружке, лестницах, о плохих дорогах и о необходимости пересмотреть договоры на поставку яблок. Тарас Константинович, делая пометки, довольно посапывал; становилось ясно, что кое за ч-ем придется ехать в область цыганить, как называл он про себя такие поездки, - своими силами тут не обойдешься.

Летние работы в садах совпадали по времени с уборкой зерновых, разговорились и коммунисты других, иеплодовых отделений, или, как их в шутку называли в совхозе, сухопутных. Попросил слова и Игонькин. Притомившиеся от внимания люди оживились, как если бы перекур объявили.

Все выступали с места, - Игонькин, представительный и сосредоточенно-нахмуренный, вышел к столу президиума, налил в стакан воды и с видимым удовольствием выпил. Тарас Константинович посмотрел на него с легкой неприязнью и завистью одновременно. У самого у него давно во рту пересохло, а вот не догадался, не до того было...

- В дни, когда наша страна... - как всегда торжественно, с запева, начал Игонькин.

Кто-то вроде бы по необходимости выразительно кашлянул; Тарас Константинович не без интереса покосился на Быкова - они сидели плечом к плечу: по выбритой скуле секретаря катился, взбухая, желвак.

Тарас Константинович в этом отношении был закаленным. За долгие годы на больших и малых заседаниях он научился мгновенно отключаться, едва становилось ясно, что кто-то попусту балабонит, думал в это время о чем-то своем, и так же натренированно при первой же дельной фразе подключался снова. Игонькин поговорить был мастак, - Тарас Константинович глубокомысленно прикрыл ладонью глаза, усмехнулся. Брось, как говорят, этого Игонькиыа на масло - он так же бойко, заглянув в книжечку, будет докладывать: "Первым сортом выпущено столько-то, вологодским - столько-то, все в ажуре..."