Борьба за мир - Федор Панферов

Николай Кораблев внимательно посмотрел на Коронова, щупая его глазами, думая:

«А какой же пост ему предоставить? Сторож? Хорош будет». — И неожиданно сказал:

— Становитесь-ка, Евстигней Ильич, во главе лесорубов. Нам ведь очень много лесу понадобится. И снох своих прихватите туда в качестве стряпух.

Коронов тряхнул кудрявой головой.

— Это как — во главе?

Николай Кораблев встал из-за стола и, боясь, что Коронов откажется от предложения, настойчиво и почти сурово произнес:

— Вы ведь… вас ведь очень почитают в улице… старатели. Без них ни вы, ни мы ничего не сделаем. Соберите-ка их и втяните в это дело.

Коронов чуть подождал и низко поклонился.

— Кланяюсь за доверие большое, Николай Степанович. И вы благодарите, — обратился он к снохам.

Люба поклонилась, а Варвара гордо повела своей красивой головой, но на пороге ее в плечо толкнул Коронов, и она, повернувшись, хмуро произнесла:

— Что ж. И мы той;.

— Что «тож»? Ты, гордыня! — прикрикнул он на нее.

Тогда Варвара, играя глазами, стянула с головы косынку так, чтобы были видны ее розовые, в сережках, уши, и пропела, обращаясь к Николаю Кораблеву:

— Батюшка все учит меня деликатности, а какая она, не знаю. Ну и вот, — она вся вспыхнула, маня к себе женской призывной улыбкой, дразня старика, делая ему это назло.

— Вот черти какие они у меня, — скрывая раздражение, старик засмеялся.

А Варвара вдруг тихонько охнула, повернулась было к двери и снова посмотрела на Николая Кораблева. И, уже не в силах оторвать от него глаз, сказала серьезно и просто:

— Благодарю.

Это все заметили. Люба больно ущипнула Варвару, шепнув:

— Ох, псовка!

Коронов растерялся, пробормотал:

— Идти, что ль, нам аль тут подождать? Ну, в самом деле идти.

С этого часа он дневал и ночевал на строительной площадке, то пропадая на лесозаготовках, то руководя разгрузкой бревен на станции… и копошился заботливо, кропотливо, как воробей около гнезда, вовлекая в это дело и земляков своих, звонко покрикивая:

— Поддавай жару! Поддавай, братки! Запрягай Урал-батюшку. Запрягай, как на то зовет наш коренник, Николай Степанович!

Строительная площадка находилась километрах в семи от города Чиркуль, рядом с маленькой станцией. Совсем недавно площадка была покрыта непроходимым сосновым бором. В бору, кроме белки, глухаря и лося, жили еще и пятнистые олени. За это время лес был спят, пни выкорчеваны, и на месте глухого бора уже росли основы моторного и литейного цехов, цеха коробки скоростей, строились бараки, жилые дома, столовые, клубы.

— А-ах-ах! — вскрикивал Коронов, взбираясь на гору земли, выкинутую экскаватором из котлована. — Лежала земля, как мертвец в гробу. Пришел человек, трах по крышке: «Вставай, земля, служи мне». Разрази меня на этом месте, туз! — кричал он, ни к кому не обращаясь, а просто радуясь, глядя на то, как со всех сторон, поднимая пыль, несутся грузовые машины, пыхтят паровозы, двигаются люди, как с высоты, растопыря когти, точно коршуны, падают деррики. — Давай, жару поддавай! Эх, вы-ы-ы, люди-человеки, — и крутил головой, хлопал в ладоши так, точно убивал комара, а завидя Николая Кораблева, кидался к нему, тряс его руку и все так же торжественно и радостно выкрикивал: — Крой-валяй! Тащи в гору кладь эту со всю Русь. Тащи, Николай Степанович!

Николай Кораблев проверяюще спрашивал:

— Тащить?

— Тащи, чтобы у всех чертей глаза лопнули.

— Одному?

— Ну. Все, как единая скала, подпирать тебя будем.

И никто не знал, кроме Нади, девушки, потерявшей отца и мать где-то под Смоленском, как мучительно жил Николай Кораблев вне строительной площадки. Обычно, возвращаясь поздно ночью, он заглядывал в комнату Нади и виновато просил:

— Надюша, прости уж меня, но чайку бы мне.

— А он уже готов, чаек-то ваш, — и Надя, не стесняясь его, как дочь отца, выкидывала из-под одеяла босые, еще совсем детские ноги, надевала халатик, шла на кухоньку и несла оттуда горячий чай, малиновое варенье, сухари и сахар.

Варенье каждый раз подавалось к столу, несмотря на то, что Николай Кораблев не дотрагивался до него, а только посматривал, как оно красиво переливается при электрическом свете, и иногда даже советовал больше его не подавать. Но Надя протестовала:

— Знаю, что не кушаете, Николай Степанович, но так красивей, с вареньем. Смотрите, как оно блештит, — и слово «блестит» она всегда произносила на своем родном белорусском языке.

— Ах, Надюша, — искренне восхищаясь ею, произносил Николай Кораблев, отхлебывая горячий, густой чай. — Спасибо тебе за ласку твою; не ты — я, наверное, совсем бы закис.

— Ну что вы! О вас Иван Иванович говорит, что вы человек с металлом в груди. Я, конечно, возражаю. Верно, смешно это — с металлом? Что у вас там, кастрюля, что ль, или сковородка? Правда, смешно? — и, наливая ему новый стакан чаю, Надя неизменно предлагала, зная, что ему это надо, иначе он не заснет: — Давайте карточки посмотрим, пока чай-то пьете? — И она бежала в соседнюю комнату, несла оттуда кипу фотокарточек и, выбрав одну — любимую, показывая ее Николаю Кораблеву, говорила: — А смотрите-ка, Витька (они оба Виктора звали Витькой) будто еще вырос.

— Пожалуй, пожалуй. Ну, конечно, вырос, — поддаваясь ей, говорил он. — Ему теперь ведь уже больше года.

— А Татьяна Яковлевна, как она вас любит!

— Да? Любит, Надюша?

— Очень. Вас ведь нельзя не любить. А Мария Петровна, смотрите, какая она гордая. Но я все равно ее полюбила бы. Тяжело вам? — прерывала Надя, видя, как его лицо покрывалось глубокими морщинами.

— Да. Ведь они у меня такие хорошие… И это тяжело, знаешь… Ну вот, например, если бы ты любила. Впрочем, ты ведь еще ребенок, и тебе этого не понять.

— Ну да, не понять, — резко произносила она и, уже командуя: — Посмотрели своих, а теперь спать, спать, — и уходила к себе, не ложась до тех пор, пока не засыпал он.

А утром, поднимаясь чуть свет, Николай Кораблев завтракал и шел на строительную площадку, неизменно такой же спокойный, уравновешенный, каким, очевидно, и полагается быть политику или хозяйственнику. Вне дома, заглушая тоску по семье, внутренне находясь в одном и том же состоянии, глубоко веря, что завод будет построен, что на это у народа сил хватит, он, однако, с каждым человеком вел себя по-разному: на иного прораба или начальника участка преувеличенно громко покрикивал, зная, что, если на него не накричать, он ничего не сделает; иного прораба или начальника участка расхваливал, зная, что, если его не похвалить, он ничего не сделает; с иными был сердечен, добр, зная, что, если так с ними не поступить, у них «отвалятся руки».

Так он вел себя с людьми и бил в одну и ту же точку — ускорить строительство завода, наладить строительную машину так, чтобы она работала без задоринок… Злые же языки, как всегда, говорили пакостное:

— Ну, ему что? У него под боком вон какая девочка — Надька!

Сегодня, как и всегда, вместе с Иваном Ивановичем (они жили в одном домике) Николай Кораблев пришел поздно и попросил Надю, чтобы та подала ему чай. Но не успела она принести чайник и варенье, как раздался тревожный зов сирены и резкий телефонный звонок. Николай Кораблев кинулся к телефону и в дверях увидел встревоженного Ивана Ивановича.

— Беда! Прорвалась гора Ай-Тулак, — проговорил Николай Кораблев, кладя трубку, укоризненно глядя на Ивана Ивановича.

Иван Иванович смертельно побледнел. Он знал, что в небывало короткий срок все грунты на строительной площадке были исследованы. Исследование вел временно назначенный начальником геологической группы инженер-металлург Альтман, человек с остреньким, как у ежа, носиком, с большими серыми глазами и с непослушной прической, которую он то и дело обеими руками поправлял, как это делают женщины перед зеркалом. Иван Иванович знал Альтмана давно как смелого, умного, энергичного инженера и считал его своим учеником, что не отрицал и сам Альтман. И вот недавно Альтман сказал:

— Все боле-мене благополучно. Но там, где гора Ай-Тулак налезает, как наплыв, видимо существует подземное озеро. Надо бы доисследовать. Потребуется недельки две-три.

В другое время Иван Иванович пожертвовал бы этими двумя-тремя недельками, а теперь «все кипело», да, по правде сказать, он и всегда-то не совсем доверял исследователям грунтов, называя их «копунами», тем более он не доверял Альтману, зная, что тот не геолог, а металлург.

— У вас все озера да болота, — сердито фыркнул он и, даже не сообщив об этом Николаю Кораблеву, посоветовал отдать распоряжение рыть под горой Ай-Тулак котлован для электростанции.

— Вода? — уже дрожа в коленях, переспросил он.

— Вода, — на ходу бросил Николай Кораблев и, накинув на плечи плащ, выскочил из домика, жалея, что не удалось попить крепкого чаю и побеседовать с Надей о семье.