Штурмуя небеса - Джей Стивенс

Эти два последних теста были выполнены в двух разных стилях. Первый напоминал стандартную школьную серию вопросов, каждый ответ был либо правильным либо нет. Вопросы были вроде: «Вы часто мечтаете? Любите ли вы общаться с людьми младше вас по возрасту? Вас не преследуют мысли, что на улице за вами наблюдают?» Во втором случае использовались нейтральные рисунки, вроде чернильных клякс или картинок. ТАТ, например, состоял из девятнадцати черных и белых рисунков, которые вас просили объяснить. Предполагалось, что работа воображения в данном случае связана с подсознательным.

Хотя фактическая ценность этих тестов оставалась под большим вопросом, они имели огромную популярность. Когда Америка в 1941 году вступила во вторую мировую войну, психологические тесты стали важной частью терапевтического арсенала. Четырнадцать миллионов призывников были тестированы с обескураживающим результатом — 14 % оказались не годны к службе в армии из-за невротических расстройств. Эта цифра потрясла послевоенную Америку, которая под звуки победного марша вступала в «американский век». Как же восстанавливать послевоенную Европу, противостоять коммунистам и увеличивать валовой национальный продукт, когда 14 % американцев, будучи здоровыми телом, оказались нездоровы духом? И разве можно такое вообще допустить?

Конгресс считал, что этого допускать нельзя, представители здравоохранения тоже так считали — и это рефреном звучало во всех тогдашних репортажах.

Отчасти шумиха в прессе была повторением той шумихи, что всколыхнула Америку после Первой мировой войны. Однако имелось одно существенное отличие: опыт годов экономической депрессии, который приучил граждан к мысли о вмешательстве государства в нужный момент. И действительно, поставленный перед фактом, что общественное здоровье оказалось значительно более слабым, чем предполагалось до сих пор, Конгресс ответил «Актом национального душевного здоровья», ставшим законом 3 июля 1946 года. Первые ассигнования, скромные два миллиона четыреста тысяч долларов, были направлены на изучение диагностики, причин и опасностей психоневрологических расстройств, воспитание кадров психологов и психиатров и устройство клиник по всей стране.

Дальше цифры говорят сами за себя. В 1940-м в Америке едва ли набралось бы три тысячи психиатров. Спустя десять лет их было уже семь с половиной тысяч. В 1951 году Американская психологическая ассоциация насчитывала восемь с половиной тысяч членов — в двенадцать раз больше, чем в 1940 году. В 1956 году в ней состояло уже больше пятнадцати тысяч человек. Ассигнования росли еще быстрее. В 1964 году вместо скромных двух миллионов четырехсот тысяч на эти цели выделялось уже сто семьдесят шесть миллионов долларов.

Такова арифметика прогресса двадцатого века. Там, где еще десять лет назад люди были первопроходцами, теперь над проблемой трудились тысячи искушенных умов. Возможно, результаты были немного хаотичны, но в целом они работали. Доказательством этого служит «Манхэттенский проект». И если уж человек смог постичь невидимые частицы и использовать солнечную энергию, почему бы не предположить, что перед ним не устоят психические болезни, сумасшествие и депрессии.

Уильям Меннинджер, председатель АПА

В то время как голубь выделывал кульбиты в вестибюле отеля «Пенсильвания», американские психологи выбрали военного психиатра, бригадного генерала Уильяма Меннинджера своим знаменосцем. В 1948 году Меннинджер, которого пресса описывала как человека, который в отличие от многих других психологов не был ни «чудаком» ни «отстраненным от жизни» ученым, занимал высшие должности в психологических учреждениях. Со своего высокого поста он призывал своих коллег, которых в то время было не более пяти тысяч, позабыть свою привычную клиентуру, состоящую из невротичных богатых вдов и здоровых представителей богемы, и сконцентрироваться на обычном человеке, для которого это было действительно важно. Война, писал Меннинджер, преподала нам два великих урока. Во-первых, выяснилось, что в стране гораздо больше людей, страдающих различными психоневрологическими расстройствами, чем кто-нибудь мог предполагать. Во-вторых — от напряжения и нагрузок может пострадать здоровье даже самого здорового и нормального человека. «Есть ли надежда, — обращался он к залу в тот день в отеле «Пенсильвания», — что медицинская наука, в которой психиатрия все еще находится на правах Золушки, сможет сделать шаг вперед и предложить свои терапевтические средства миру, полному бед и болезней?»

Конечно, не обходилось без преувеличений. Отталкиваясь от сомнительной цифры в четырнадцать процентов, некоторые психиатры утверждали, что ненормален практически любой человек (или, по крайней мере, потенциально ненормален). «Тайм», в общем приступе лихорадки, цитировала высказывания одного психиатра, заявившего, что во всей стране найдется едва ли один миллион нормальных людей. Под нормальными подразумевались люди, «не страдающие беспокойством, не предающиеся порокам, не имеющие страхов и предубеждений».

Особое внимание уделялось детям, «этой благодатной почве, в которой различного рода помешательства и отклонения пускают корни и быстро прорастают, словно сорняки, уничтожая все нормальное, что есть в человеке». Было приблизительно подсчитано, что ежегодно около восьмисот сорока тысяч детей начинают страдать неврозами, и это не считая разрушительного влияния, которое они оказывают на спокойное мирное детство их сверстников. Согласно «Ньюсуику», умелый психиатр мог обнаруживать эти «сорняки» в ребенке начиная с возраста в один — два года. Доктор Лео Картер писал о таких детях: «…тихие, замкнутые, слишком добросовестные. Или они могут быть, напротив, очень раздражительными, чувствительными и ни с чем не соглашающимися… дети, склонные к шизофрении, выглядят грустными, капризными, легко сердятся, у них отсутствует чувство юмора, они молчаливы, скрытны, подозрительны, невнимательны, непостоянны и быстро утомляются».

Временами создавалось впечатление, что в психологическом словаре найдутся определения для любого человеческого поведения. Счастье называлось эйфорией, энтузиазм — манией. Было доказано, что творчество — просто социально приемлемый выход для неврозов. Гомосексуализм и прочие сексуальные отклонения были показателями психопатии. Так же как и «алкоголизм, тяга к наркотикам… бродяжничество, попрошайничество и неспособность к стойким привязанностям». То, что раньше называлось стариковским чудачеством, теперь именовалось старческим маразмом.

В погоне за славой и богатством была потеряна строгая, почти религиозная приверженность великим теориям, будь то фрейдизм или бихевиоризм. Теперь существовал десяток новых направлений. Новые данные текли рекой. Когда в 1956 году вышло первое издание «Архивов общей психологии», издатель Рой Гринкер обещал публиковать «статьи по всем отраслям, будь то психология, морфология, физиология, биохимия, эндокринология, психосоматика, психиатрия, детская психиатрия, психоанализ, социология, антропология… все, что может привести к созданию единой науки о человеческом поведении». Так было написано в предисловии к первому изданию.

От слияния психологии с нейрологией, которая тогда только зарождалась, ожидали многого. В конце сороковых были обнаружены и картографированы различные мозговые центры. Олдос Хаксли совершил памятный визит в лабораторию Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Там было множество кошек и обезьян. Сидящие в клетках животные, нажимая на рычаг, получали стимуляцию своих мозговых «центров удовольствия» легкими электрическими разрядами. Это приводило подопытных животных в такой экстаз, что некоторые нажимали на рычаг по восемь тысяч раз в час, пока не наступало изнеможение от нервного истощения и нехватки пищи. «Очевидно, мы уже близки к тому, чтобы воссоздать мусульманский рай, где оргазм длится в течение шестисот лет», — писал другу Хаксли.

Но даже большее значение, чем картографирование мозговых центров, имело открытие химии мозга. До конца сороковых считалось, что мозг — удивительно сложная система, «волшебный ткацкий станок… в котором миллионы сверхбыстрых челноков ткут постоянно меняющийся узор».[33] Но затем, начиная с открытия норадреналина в 1946 году, был обнаружен целый класс химических посредников, работающих как вещества-медиаторы и передающих импульсы от клетки к клетке. Наличие химических посредников подняло несколько интересных вопросов. Не могли ли сумасшествие, психозы и так далее быть результатом нарушений метаболизма? Или не могли ли эти химические вещества в результате определенной мутации превращаться в нечто другое? Вопросы были интересными, но ответа на них не было. Как сказал один ученый, «человек, который откроет химическую подоплеку сумасшествия, может считать, что Нобелевская премия у него в кармане».