Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

«Нет… нет… не может быть…»

Мальчик всё видел, всё слышал, всё понимал.

— Кто… кто вы? — донёсся голосок. Глазки случайно упали на труп девушки, и мальчик заплакал, повторяя «мама… мамочка…», плач его перешёл в рёв, когда он заметил обезображенное лицо отца.

— Мы так не договаривались, — встревожился Гай. — Боги запрещают убивать невинных детей.

— А если бы я сказал тебе, что он поносил Богов, ты убил бы его без колебаний? — сурово спросил Мортэ.

— Но он…

— …слишком мал? — Брови наёмника поднялись. — А Архикратор Николас уже был взрослым, когда в узилищах Эсморнии развращал девиц вдвое старше его?

— Нет, — признал Сцевола, угадав, куда клонит Мортэ.

— В любом случае ты уже убил, вопрос лишь в том, достойно ли Избранному Богами падать в дактиле[1] у финиша…

«Хаарон… Наш верный Хаарон… если бы ты знал, как жалко Нам это бедное существо, не познавшее вкус жизни! Но может ты и так это знаешь, и намеренно свёл нас? Пусть будет по-твоему. Если Мы поклялись богу возмездия, то не можем иначе».

Возможно, Сцевола справился бы без помощи Мортэ. Но Агиа Глифада — неприступное убежище, и приверженцы Старых Традиций ни за что не сдадут его без боя. Только если умрёт их лидер, будет шанс уничтожить их.

Вину аристархидов не измерить законом — её можно лишь омыть кровью. Вину в том, что долгие годы они лгали, алчные до власти софисты. В том, что недостойные называли себя слугами небес и говорили о Любви, когда руками Архикраторов несли огонь и разрушение. Плодили слухи о Четырёх Богах, будто те суть демоны… Их религия — религия преступлений, фальшивая маска, оправдывающая вседозволенность. Но истинная справедливость всех рассудит. Аврелий положил этому начало. Его, Сцеволы, предназначение — довершить начатое.

— Вы правы, Мортэ… вы абсолютно правы…

Севши около мальчика, Гай обнял его, безвольно поникшего над телом матери, и прижал к себе, крепко и нежно, как его когда-то прижимал к груди отец. Биение сердца отзывалось в затылке. Ему стоило огромных усилий утихомирить дрожащие пальцы. Мальчику же, казалось, было всё равно — он обливался слезами, вытирая мордочку о рукава магистра, пнуть или ударить Сцеволу не позволяли только утомлённость и страх, порождающие в его голосе надломленные мольбы. Одной рукой прижимая его к себе, другой Сцевола занёс кинжал над его правым плечом — дитя ничего не поймёт, когда клинок пройдет в его плоть, оно захлебнётся слезами и осядет на плечи Гая. «Ещё не поздно передумать», — шептал тот, другой Сцевола, получивший чин магистра оффиций, чтобы защищать граждан от преступников и охранять силу закона. — «Назад пути не будет».

Тот, другой Сцевола, забыл, что мосты сожжены.

Резко опуская кинжал на спину мальчишки, он закрыл глаза. Вот-вот парень напоследок всхлипнет и повиснет у него на груди, а Мортэ улыбнётся одной из коварных улыбок и скажет «твой долг уплачен», и Гай перестанет видеть людей-в-масках, его кошмары посетит лишь один маленький человечек. «Мама… мамочка… мама…» — как в бреду Сцевола слышал его завывание.

Что-то пошло не так. Мальчик кашлял, подавившись слезами, но был жив. Магистр открыл глаза. Запястье руки, державшей кинжал, схватил Мортэ, не разрешая клинку напиться юной крови.

Сцевола ничего не понимал.

— Долг уплачен, — промолвил Мортэ и громко рассмеялся.

— Но как… — Сцевола разжал пальцы. Кинжал выпал.

Не успел он произнести вопрос, мальчонка дёрнулся и, вывернувшись из его объятий, понёсся к двери. Ему никто не помешал.

— Полагаю, с вас достаточно, — подвёл черту ассасин. — Я выполню этот контракт, как договорились.

— Мы ведь должны были убить его… разве нет? — Сцевола встал, покачиваясь от волнения.

— Жертва уже принесена, — сказал Мортэ.

— Что вы имеете ввиду?

Собеседник больше не сказал ни слова. Повернувшись к собратьям, он направился к выходу, туда где исчез силуэт мальчишки, которому улыбнулось счастье остаться в живых. Боги смилостивились и над Сцеволой. Он не стал выставлять напоказ, сколько обрадован, что ребёнок не закончил, как его родители.

Подчинённые Мортэ подняли тела и последовали за своим главным. Проводив их спешный уход, недоумевающий Сцевола уселся на кресло, головная боль, нашедшая спустя пару секунд, сдавила лоб и стиснула мышцы глаз. «Почему Мортэ потребовал три жизни, а взял только две?» Догадка грозно твердила ему, что ассасин увидел его страх и волнение, и жизнь мальца была куплена его честью. Сцевола рассчитывал, что Хаарон прольёт свет на это странное недоразумение. «А что если Мы осрамили себя?»

В местах, где лежали мертвецы, ковёр запятнала кровь.

Придётся менять его, так просто уже не отмоешь. А жаль — его подарил брат при их последней встрече; маленький кусочек их семейной виллы в Альбонте, тот самый, на котором они играли фигурками легионеров…

С первыми лучами солнца, проломившими вериги дождя, в гостиную спустился Хаарон. Он хлопал в ладони, покрывая магистра довольными кивками. Гаю пришло в голову, что возможно авгур пропустил судьбу третьей жертвы и ещё не знает о его провале. Он поднялся медлительно и неохотно, глянув на авгура со многозначительным вздохом.

— Мы не справились. — «Ничего нельзя скрывать от жреца». — Мы не убили его, как должны были. Прости Нас. Всё кончено.

— Нет, — жрец подошёл ближе и заглянул Сцеволе в глаза. — Твоя светлость справилась. Я видел.

— Не понимаем… цена — три жертвы…

— С Богами не заключают договоров. — Хаарон раскинул руки и посмотрел сквозь потолок. — Им, в большинстве случаев, нет нужды потчевать себя душами смертных.

— Тогда к чему была смерть тех двоих?

Его правая рука указала в его сторону.

— Она была нужна тебе, твоя светлость, дабы ты прошёл испытание на цель. — Он спрятал руки в карманах балахона. — Ты был готов убить и то невинное дитя, всецело отдавшись воле Богов, вопреки тому, ради чего ты служишь государству. И так, как я и сказал твоей светлости сегодня утром, ты перестал уповать на себя.

— Кажется, Мы начинаем понимать твои загадки.

— Боги знают, что твоя светлость очень скоро погасит огни Тимьянового Острова, и у нашей Амфиктионии появится надежда на будущее. Однако у твоей светлости ещё очень много работы…

— Да, — согласился Сцевола. — Мы пока не знаем, как быть с сенаторами и что говорить им. Боимся, что Наше желание уберечь Амфиктионию не поймут, как Мы бы того хотели…

— Главное, смысл, который ты вложишь. Не этому ли учили твою светлость в школе ораторов?

— Этому, но и другому, — возразил он.

— Тогда чему?

— Учили, что единственное, чем мы можем дорожить и чью репутацию бескорыстно защищать на судилищах, это семья. Когда придёт День сбора урожая, Мы желаем видеть брата подле Нас, как последнего и наилюбимейшего родича. Каков толк в Нашей миссии, если мы встретимся по разные стороны баррикад?

Веки жреца дёрнулись.

— Но твой брат — безбожник, — с презрением сказал он.

— Магнус всегда поддерживал Нас. — «Ты не любишь Нашего брата, но всему вопреки он тоже избран, хотя и пока не догадывается об этом».

— Доверять ему глупо…

— Но это Наше решение, о жрец, — настаивал магистр оффиций. — Боги властны над Нашей душой и сердцем, но они не властны над узами крови. И даже Мы не властны! Разве не кровью нашего рода Мы поклялись уничтожить Старые Традиции?

— Будь по-твоему, — Хаарон отступил к удивлению Сцеволы. — Но братская любовь погубит твою светлость.

— Мы помним семейный дом, — добавил Гай уже тихо и ненавязчиво, решив, что предыдущая его реплика прозвучала вульгарно, — помним, как отец говорил о древних героях, о Валенте Аверкросе и Камронде Аквинтаре, о том, как вдвоём и только вдвоём они привели Амфиктионию к славе. Отец готовил нас обоих к великой судьбе, сам будучи глубоко почитающим Богов. И у Нас нет выбора, хотим Мы этого или нет.

— Неправда, — отозвался жрец. — Но, если ты намерен твёрдо следовать кровным узам, пусть так. Я всего лишь слуга Богов, а они, коль захотят, сами заговорят, когда придет время.