Дневник - Чак Паланик

Просто на заметку: она все еще тебя любит. Она бы не стала мучить тебя, если бы не любила.

Ах ты, мудак. Ты чувствуешь?

2 июля

НУ ЛАДНО, ЛАДНО. МАТЬ ТВОЮ ТАК.

Просто на заметку: большая часть всей этой каши — вина Мисти. Бедной маленькой Мисти Марии Клейнмэн. Маленькой затворницы, продукта развода и почти полного отсутствия родительницы в доме.

Все в колледже, все ее подруги на курсе изящных искусств говорили ей:

«Не смей».

«Нет», говорили ей друзья. Только не Питер Уилмот. Только не «пидор ходячий».

Восточная школа искусств, Академия изящных искусств Мидоус, Художественный институт Уилсона — ходили слухи, что Питера Уилмота выперли из них из всех.

Тебя выперли.

На какой бы худфак в одиннадцати штатах не поступил Питер, он не посещал занятия. Он ни минуты не проводил в студии. Уилмоты наверняка были богаты, потому что он проучился почти пять лет, а его портфолио все еще был пуст. Питер круглые сутки только и делал, что флиртовал с женщинами. У нашего Питера Уилмота были длинные черные волосы, и он носил эдакие растянутые грязно-синие свитера, вязанные кабельным узлом. Шов вечно расползался на плече, а подол свисал в промежности.

Полные, худые, молодые или пожилые женщины, — Питер надевал дрянной синий свитер и весь день шатался по кампусу,[6] флиртуя с каждой студенткой. Мерзкий Питер Уилмот. Подруги Мисти однажды указали ей на него в свитере, распускавшемся на локтях и в подоле.

На тебя в свитере.

Единственной разницей между Питером и бездомным экс-пациентом психушки с ограниченным доступом к мылу были его украшения. А может, нет. Это были всего лишь странные затертые старые брошки и ожерелья из поддельных самоцветов. Усыпанные фальшивым жемчугом и самоцветами, эти большие древние поцарапанные грозди цветных стекляшек свисали спереди Питерова свитера. Большие бабушкины броши. Новая брошка каждый день. Иногда — большое кольцо поддельных изумрудов. Следом — снежинка из вырезанных из стекла бриллиантов и рубинов, проволочные части которой позеленели от его пота.

От твоего пота.

Бижутерия.

На заметку, впервые Мисти встретила Питера на художественной выставке первокурсников, когда она и ее подруги разглядывали картину с домом из нетесаного камня. С одной стороны дом открывался в большую стеклянную комнату, в набитую пальмами оранжерею. Сквозь окна можно было разглядеть пианино. Рассмотреть читающего книгу человека. Крошечный персональный рай. Ее подруги говорили, как мило он выглядит, гамма и все такое, а потом кто-то сказал:

— Не оглядывайтесь, но сюда направился пидор ходячий.

Мисти переспросила:

— Как-как?

А кто-то ответил:

— Питер Уилмот.

Еще кто-то добавил:

— Глаз не поднимать.

Все подруги говорили — Мисти, не давай ему даже повода. Всякий раз, когда Питер входил в помещение, каждая женщина припоминала причину выйти. От него вроде и не воняло, но все равно все пытались спрятать руки за спиной. Он не пялился ни на чьи буфера, но почти все женщины все равно складывали руки на груди. Глядя на любую женщину, говорящую с Питером Уилмотом, можно было заметить, как ее мышца frontalis собирает лоб в складки — в знак того, что она боится. Верхние веки Питера бывали полуопущены, что было больше похоже на обозленность, а не на поиски любви.

А потом, тем вечером в галерее, друзья Мисти разбежались.

И тогда она осталась наедине с Питером с его немытыми волосами, свитером и старой бижутерией, и он перекатился на каблуки, уперев кулаки в бедра, и посмотрел на картину, со словами:

— Так что?

Не глядя на нее, спросил:

— Собираешься струсить и сбежать со своими друзьишками?

Он говорил это, выпятив грудь. Его верхние веки были полуопущены, а челюсть двигалась взад-вперед. Зубы скрипели друг о друга. Он развернулся и привалился к стене с такой силой, что картина позади него перекосилась. Он откинулся назад, расправив плечи по стене, сунув руки в карманы джинсов. Питер закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Медленно выдохнул, открыл глаза, глядя на нее, и спросил:

— Так что? Твое мнение?

— Насчет картины? — переспросила Мисти. С домом нетесаного камня. Она потянулась и выровняла ее.

А Питер глянул вбок, не поворачивая голову. Перекатил глаза, чтобы посмотреть на картину у плеча, и сказал:

— Я вырос в доме по соседству с этим. Тип с книгой — это Брэтт Питерсен.

А потом он громко, чересчур громко, объявил:

— Мне нужно знать, выйдешь ли ты за меня замуж.

Вот так Питер сделал предложение.

Так ты сделал предложение. Впервые.

Он был с острова, рассказывали все. Остров Уэйтензи, целый музей восковых фигур, куча эдаких старых добрых семейств, живущих со времен Мэйфлауэрского[7] пакта. Эдакие древние родовые древа, где все всем двоюродные родственники через поколение. Где никто не приобретал новое столовое серебро уже лет двести. С каждым блюдом они ели что-нибудь мясное, и всем парням оттуда вроде бы полагалось носить все те же потертые старые украшения. Что-то вроде традиции местной моды. Старинные крытые гонтом каменные дома, которые высятся над Дубовой, Каштановой, Заболонной улицей, омытые соленым ветром.

Даже их чистокровные охотничьи псы по происхождению были кузенами.

Люди говорили, что на острове Уэйтензи все своеобразного музейного качества. Кособокий старинный паромчик, вмещающий шесть машин. Три квартала зданий красного кирпича по Лавочной улице: бакалейщик, старая библиотека с городской часовой ратушей, магазины. Старая дощатая обивка и террасы, опоясывающие древнюю закрытую Уэйтензийскую гостиницу. Уэйтензийская церковь, вся из витражей и гранита.

Тогда, на худфаковской выставке, на Питере была брошь в виде кольца грязно-синих поддельных самоцветов. Внутри был круг фальшивого жемчуга. Некоторых синеньких камешков на месте не было, и пустые ячейки скалились острыми зубками. Металлические части были из серебра, но погнутые и почерневшие. Острие длинной булавки торчало сбоку и вроде было покрыто ржавчиной.

Питер, держа в руках большой пластиковый стакан пива с оттиском какой-то спортивной команды, сделал глоток. Он сказал:

— Если ты не станешь рассматривать предложение выйти за меня, то мне нет смысла приглашать тебя на ужин, так?

Глянул в потолок, потом на нее, и пояснил:

— Я обнаружил, что такой подход позволяет каждому сберечь хренову кучу времени.

— Просто на заметку, — сказала ему Мисти. — Этот дом не существует. Я его выдумала.

Сказала тебе Мисти.

А ты ответил:

— Ты помнишь этот дом, потому что он по-прежнему в твоем сердце.

А Мисти сказала:

— Откуда ты, бля, можешь знать, что в моем чертовом сердце?

Большие каменные дома. Мох на деревьях. Волны океана, которые шипят и бьются об утесы коричневых скал. Все это было в ее белом грязном оборванном сердечке.

Может быть потому, что Мисти осталась стоять рядом, а может потому, что ты решил — она толстая, одинокая и убегать не станет, ты глянул на брошку на своей груди и улыбнулся. Глянул на нее и сказал:

— Нравится?

А Мисти спросила:

— Сколько ей лет?

А ты ответил:

— Много.

— А из каких она камней? — спросила она.

А ты ответил:

— Из синих.

Просто на заметку: нелегко было полюбить Питера Уилмота. Тебя.

Мисти спросила:

— Откуда ты?

А Питер легонько встряхнул головой, ухмыляясь в пол. Жуя нижнюю губу. Оглядел немногих оставшихся в галерее, сузив глаза, посмотрел на Мисти и спросил:

— Обещаешь не кривиться, если я тебе кое-что покажу?

Она оглянулась через плечо на друзей: те ушли к картине, висевшей на противоположной стене, но продолжали наблюдать.

А Питер сказал шепотом, все еще привалившись задницей к стене, склонился к ней и прошептал:

— Чтобы создать настоящее искусство, нужно страдание.

Просто на заметку, однажды Питер спросил Мисти, чем ей нравится та живопись, которая нравится. Почему, например, жуткая батальная сцена вроде «Герники» Пикассо оказывается прекрасной, а картина с двумя целующимися единорогами в цветущем саду кажется дерьмом.

Кто — нибудь вообще отдает себе отчет, почему ему что-то нравится?

Почему люди что-то делают?

Там, в галерее, где подглядывали ее друзья, должна была висеть и картина Питера, так что Мисти согласилась:

— Ну. Покажи мне свое настоящее искусство.

А Питер сербнул пива и вручил пластиковый стакан ей. Сказал:

— Помни. Ты обещала.

Он схватил двумя руками полураспущенный подол свитера и потянул его вверх. Подъемом театральной кулисы. Как занавес. Под свитером показался его впалый живот с произрастающей посередине дорожкой волос. Потом пупок. Показались волосы, торчащие в стороны между двух розовеющих сосков.