Дневник - Чак Паланик

А этот мужчина из Оушн-Парк взбалтывает вино в бокале и говорит:

— Надеюсь, номер 313 в тот миг был не занят.

Снаружи, в ее машине, есть лом. Они могут снова выломать дверной проем за пять минут. Это всего лишь простенок — и все, говорит она мужчине. Всего лишь сумасшествие мистера Уилмота.

Когда она просовывает нос в дыру и втягивает воздух, обои пахнут миллионом окурков, отправленных сюда на смерть. В дыре можно учуять запах корицы, пыли и краски. Откуда-то из темноты доносится шум холодильника. Тикают часы.

По стенам кругами написаны все те же тирады. Во всех домах для отдыха. Выведенные большой спиралью, витки которой начинаются у потолка и спускаются к полу, так что приходится стать посреди комнаты и читать, поворачиваясь, пока не закружится голова. Пока не затошнит. В свете брелка с ключами слова:

«…убиты невзирая на ваши средства и положение…»

— Смотрите, — говорит она. — Вон ваша плита. Точно в том месте, где вы говорили, — и она отступает назад, передавая ему фонарик.

Каждый подрядчик, рассказывает Мисти, подписывает свой труд. Метит территорию. Отдельщики пишут на накате, прежде чем постелить поверх твердый паркет или ковровое покрытие. Пишут на стенах перед обоями или обивкой. У всех внутри стен такие вещи: подборка картинок, молитв, имен. Дат. Временная капсула. Или еще хуже, можно обнаружить свинцовые трубы, асбест, токсичный раствор, плохую проводку. Опухоли мозга. Часовые бомбы.

В доказательство того, что любое вложение не останется твоим навечно.

Всего, что не хочешь знать никогда в жизни, но не решаешься забыть.

Энджел Делапорт читает, притершись лицом к дыре:

— "…я люблю свою жену и люблю своего ребенка…", — читает. — «…я не собираюсь наблюдать как вы сталкиваете мою семью дальше и дальше в пропасть недоразвитые паразиты…»

Он пригибается к стене, выворачивая лицо у отверстия, и замечает:

— Какой прозрачный почерк. В его написании буквы «р» в словах «направились» и «жирная сраная чушка» верхний изгиб высоко выдается и нависает над остальной частью слова. Это значит, что в жизни он очень любящий, заботливый человек, — говорит. — Видите «б» в слове «убьют»? То, как удлинена верхняя палочка, говорит о том, что он чем-то обеспокоен.

Выкручивая лицо у отверстия, Энджел Делапорт разбирает:

— "…остров Уэйтензи убьет всех и каждого из детей Божьих если это значит спасти наших собственных…"

Рассказывает, что тонкая вытянутая заглавная «У» говорит о том, что у Питера утонченный острый разум, но он до смерти боится матери.

Ключи звенят, когда он водит туда-сюда фонариком и читает:

— "…я танцевал с вашей зубной щеткой торчащей в моем грязном очке…"

Его лицо отдергивается от обоев, и он говорит:

— Угу, там моя плита, точно.

Допивает остатки вина, громко полоща им рот. Глотает со словами:

— Я же знал, что у меня в этом доме была кухня.

А бедная Мисти просит прощения. Она вскроет дверной проем. А мистеру Делапорту, скорее всего, не помещает сегодня вычистить зубы. И потом еще сделать прививку от столбняка. А может, вколоть и гамма-глобулина.

Мистер Делапорт касается пальцем заметного сырого пятна у отверстия в стене. Прикладывает ко рту бокал и, скосив глаза, обнаруживает, что тот пуст. Он трогает темное влажное пятно на голубых обоях. Потом корчит гримасу отвращения и вытирает палец о полу халата, говорит:

— Надеюсь, мистер Уилмот хорошо обеспечен и застрахован.

— Мистер Уилмот в последнее время лежит в больнице без сознания, — отвечает Мисти.

Вытаскивая из кармана халата пачку сигарет, он вытряхивает одну и интересуется:

— И вы теперь заведуете его ремонтной фирмой?

А Мисти пытается выдавить смех.

— Я жирная сраная чушка, — говорит она.

А мужчина, мистер Делапорт, переспрашивает:

— Пардон?

— Я миссис Питер Уилмот.

Мисти Мария Уилмот, подлинное гнусное скотское чудище во плоти. Она говорит ему:

— Я работала в Уэйтензийской гостинице сегодня утром, когда вы позвонили.

Энджел Делапорт кивает, глядя на пустой бокал. Запотевшее стекло захватано пальцами. Он поднимает бокал между ними и предлагает:

— Хотите, принесу вам выпить?

Смотрит туда, где она прижалась щекой к стене столовой, где не удержала слезу и запачкала его обои в голубую полоску. Влажный отпечаток ее глаза, лучиков у глаза, ее orbicularis oculi за решеткой из них. По-прежнему держа в пальцах незажженную сигарету, он берет в другую руку белый плюшевый пояс халата и трет пятно от слезы. И говорит:

— Я дам вам книгу. Она называется «Графология». Ну, знаете, анализ почерка.

А Мисти, которая в свое время искренне считала, что дом Уилмотов, шестнадцать акров на Буковой улице, означает долгую и счастливую жизнь, спрашивает:

— Не хотите снять место на лето? — смотрит на его винный бокал и продолжает:

— Большой старый каменный дом. Не на континенте, а на острове?

А Энджел Делапорт оглядывается на нее через плечо, на бедра Мисти, потом на ее грудь, обтянутую розовой униформой, потом на лицо. Щурится, покачивает головой и говорит:

— Не переживайте, волосы у вас не такие уж серые.

Вся его щека и лоб вокруг глаза присыпаны белой гипсовой пылью.

А Мисти, твоя жена, тянется к нему, раскрыв пальцы. Держит руку ладонью вверх, — кожа покрасневшая, покрыта сыпью, — и предлагает:

— Слушайте, если вы не верите, что я это я, — говорит она. — Можете понюхать мою руку.

30 июня

ТВОЯ БЕДНАЯ ЖЕНА носится из столовой в музыкальную комнату, хватая серебряные подсвечники, позолоченные часики, дрезденские статуэтки, и заталкивая их в наволочку. Мисти Мария Уилмот, отработав утреннюю смену, теперь обчищает большой дом Уилмотов на Буковой улице. Будто чертов грабитель в собственном доме, ворует серебряные портсигары, шкатулки и табакерки. Собирает с каминных полок и тумбочек у кроватей солонки и безделушки резной слоновой кости. Таскает туда-сюда наволочку, тяжелую и гремящую позолоченными бронзовыми соусницами и расписными фарфоровыми блюдами.

По — прежнему одетая в розовую пластиковую униформу с влажными пятнами пота в подмышках. К ее груди приколот именной значок, по милости которого каждый незнакомец из гостиницы зовет ее Мисти. Твоя бедная жена. Она работает по той же паршивой общепитской специальности, что и ее мамочка.

И жили они долго и несчастливо.

После этого бежит домой паковать вещи. Скачет туда-сюда со связкой ключей, которая гремит, как якорная цепь. Со связкой ключей, которая напоминает гроздь железного винограда. Тут короткие и длинные ключи. Резные ключи с причудливыми желобками. Медные и стальные ключи. Несколько полых ключей, пустых внутри, как ствол оружия, — некоторые из них размером с пистолет, который взбешенные жены прячут в подвязке, чтобы пристрелить идиота-муженька.

Мисти сует ключи в замочные скважины, проверяя, повернутся ли они. Пробует замки на шкафах и закрытых дверях, Пробует ключ за ключом. Ткнуть-покрутить. Сунуть-провернуть. И, всякий раз, когда замок отщелкивается, она сваливает внутрь наволочку: часы в золотой оправе, серебряные кольца для салфеток и компотницы свинцового хрусталя, — и запирает дверь.

Сегодня день переезда. Еще один самый долгий день в году.

Все в большом доме на Восточной Буковой по идее должны паковать вещи, да как бы не так. Твоя дочь спускается по лестнице, не захватив практически никакой одежды на всю оставшуюся жизнь. А твоя ненормальная мать продолжает уборку. Она таскает где-то по дому старый пылесос; стоя на четвереньках, выбирает нитки и комки пуха из ковров и скармливает их шлангу. Будто оно чертовски важно — как выглядят ковры. Будто семья Уилмотов когда-нибудь поселится тут снова.

А твоя бедная жена, наша глупая девочка, которая прибыла сюда миллион лет назад из трейлерного парка где-то в Джорджии, не знает за что хвататься.

Не скажешь, что семье Уилмотов это не светило давно. Не бывает так, что просыпаешься однажды утром и обнаруживаешь, что фонд доверия пуст. Что все семейные средства исчезли.

Сейчас только полдень, и она старается отложить второй глоток. Второй никогда не сравнится с первым. Первый — такое совершенство. Просто передышка. Вроде компании для нее. Осталось всего четыре часа до момента, когда съемщик придет за ключами. Мистер Делапорт. Когда им придется освободить помещение.

На с амом деле, смысл вовсе не в том, чтобы напиться. Один бокал вина, и она отхлебнула всего раз, ну два. И все же — просто знать, что он под рукой. Просто знать, что бокал еще как минимум наполовину полон. Это утешение.

После второго глотка она примет пару аспирина. Еще пара глотков, еще пара аспирина — и так она сможет прожить сегодняшний день.

В большом доме Уилмотов на Восточной Буковой улице, тут же, на внутренней стороне входной двери, можно обнаружить что-то вроде граффити. Твоя жена таскает туда-сюда наволочку с награбленным, когда замечает это: слова, нацарапанные на внутренней стороне двери. Там карандашные пометки по белой краске, имена и даты. Начиная с уровня колена, заметны темные горизонтальные штрихи, а вдоль каждого — имя и число.