Опоздавшая - Оливия Голдсмит

— Пришлите счет на мое имя, — сказала она со злобой, которая придала ей достаточно энергии, чтобы выйти через дверь к лифту и спуститься в вестибюль. Как им не стыдно заставлять платить за такие новости? Губы ее дрожали. Нет, она не заплачет! Она никогда не плачет. Она выйдет из здания на Парк-авеню… Тент над подъездом хлопал на ветру, начинал моросить дождик, затягивающий Нью-Йорк грязно-серой дымкой, похожей на дым от подмоченного костра.

«Все правильно, — думала Карен. — Я не сумею поймать такси и добраться до Пэн Стейшн». Надо было послушаться Джефри и взять машину с шофером. Но Карен не любила заставлять водителя ждать. И не из-за дешевой экономии — просто она чувствовала себя неловко перед ним. Сама идея доехать на автобусе или, того хуже, на метро казалась столь отвратительной, что Карен оступилась и чуть не упала. Надо было взять машину, а не выкобениваться. И не только чтобы доехать сюда, а затем отсюда до станции, но на весь путь — до Лонг-Айленда. «Что, черт возьми, с тобой случилось, Карен Каан, новая знаменитость? Это, наверное, влияние моего отца». Карен почувствовала прилив жалости к себе, и вместе с ним ослабла ее решительность, возникшая на волне раздражения.

— Пожалуйста, — сказала она жалобно, — ну пожалуйста!

Ее мольба была услышана. Такси подкатило к навесу, из него выбрались двое мужчин, и машина оказалась свободной. Она с облегчением забралась в нее и перевела дыхание.

— К Пэн Стейшн, — приказала она водителю, одетому в какой-то балахон и круглую шапочку без козырька, как будто был из Богом забытой африканской страны, которую невозможно отыскать на карте. Тот согласно кивнул, из чего она по крайней мере могла заключить, что он не знает только язык, но хотя бы знает дорогу.

Карен откинулась на ужасно неудобном сиденье. Какая ирония, что единственная ее молитва была о такси. «Такова моя удача. Когда добрая фея готова выполнить мое заветное желание, я прошу о такси. Жаль, что я не попросила о ребенке».

Она посмотрела на часы. Старинные и массивные золотые мужские часы фирмы Ролекс — единственная вещь, с которой ее крупные руки казались изящными. Машина пробивала себе дорогу сквозь обычную для центра города зону боевых действий машин всех видов и сортов. Она не успеет к 4:07. Она опоздает.

Ну и что из этого. Она, как обычно, опаздывала. Джефри говорил, что это потому, что она хватается за все сразу. Несмотря на долгие годы совместной жизни, Белл всегда приходила в ярость от ее опозданий. Белл называла это хамством и, поджав губы, выговаривала: «Никогда нельзя опаздывать!» Временами эти поучения Белл звучали как нотации провинциальной школьной учительницы, кем она и была, когда впервые встретила своего будущего мужа. После удочерения Карен Белл уже не преподавала, по крайней мере официально. Зато она учила Карен: учила одеваться, аккуратно стелить постель с простынями, «потому что пододеяльники — это только для ленивых женщин», тщательно чистить дорогие кожаные ботинки, вощить сапоги, сидеть за столом, писать ответы на письма, штопать чулки, правильно пришивать пуговицы. И преподала еще тысячу маленьких, но незабываемых уроков. В своем роде Белл была прирожденным педагогом.

Может быть, в этом и была ее проблема с материнством, — думала Карен. — У нее были только мы двое. Поэтому для нас с Лизой все оказалось слишком концентрированно, слишком интенсивно. Белл следовало бы ежегодно распределять свою энергию на класс из тридцати детишек, может быть тогда это ослабило бы давление, которое она оказывала на Карен и ее младшую сестру Лизу. Но если бы Белл продолжала работать в школе, смогла бы она тогда зачать ребенка?

Карен заставила себя прервать размышления. «Я тоже сваливаю вину за свое бесплодие на работу». Она еще раз напомнила себе, что по мнению врачей ее возраст тут ни при чем, по-видимому, это — врожденный порок. И все-таки Карен не могла отделаться от мыслей, что если бы они с Джефри попытались это сделать раньше, если бы приложили больше усилий в постели, а не в карьере, то все могло бы и получиться. Карен не терпела возражений. «Если в ответ на просьбу не хочешь услышать «нет», то добейся «да» — поучала она сослуживцев. Теперь же ей ничего не остается, как только смириться с «нет».

Конечно, они могли бы прибегнуть к искусственному оплодотворению, но Карен знала, что Джефри будет возражать, да и сама того не хотела. В конце концов, когда столько женщин отказываются от детей и столько голодных и бездомных в мире, как может она позволить себе тратить тысячи долларов на то, чтобы иметь ребенка, у которого будут две матери, со всеми вытекающими и для нее, и для другой женщины последствиями? Нет, это не срабатывает. Да и нет никаких гарантий, что все получится как надо.

«Но если бы я попыталась раньше, — думала Карен, — если бы…»

«Это сумасшествие, — остановила она себя. — Навязчивая мания самоосуждения женщины, неспособной достичь желаемого. Посмотри на Конни Чанг. Упивалась ли она ненавистью к себе прошлым вечером? Ты доведешь себя до припадка, остановись».

Такси резко затормозило позади автобуса, плюющегося черным дымом, из-за которого на нее пялились морды с рекламы Джона Уэйтца. До Пэн Стейшн оставалось еще три долгих квартала и три перекрестка Тридцать третьей улицы, на которых под таким дождем будет ужасная давка. «Мать твою!..» — выругалась Карен и, наклонившись, прижалась лицом к отверстию в пуленепробиваемый перегородке, отделяющей ее от водителя.

— Сколько будет стоить до Лонг-Айленда? — спросила она.

— До Дж. Ф. К.? — переспросил водитель с приятным певучим акцентом пакистанца.

— Нет, До Рокуил Центра. В Лонг-Айленде. Немного дальше Дж. Ф. К., — солгала Карен. Но она была в отчаянном положении и к тому же сомневалась, хватит ли у нее денег расплатиться за поездку.

Еще одна гримаса успеха: Карен годами не заглядывала в свой банк. Деньги получал ее секретарь, и наличных на карманные расходы ей постоянно не хватало. Она стала делать заначки из стодолларовых купюр, которые перегибала несколько раз и прятала в застегивающиеся на молнии отделения всех своих кошельков. На непредвиденные расходы.

Она заглянула, нет ли заначки в этой сумочке, и, слава Богу, деньги были на месте. Она достала купюру, развернула, разгладила складки сгибов и показала ее водителю, наполовину пропихнув в окошко платы за проезд. Тот жадно посмотрел на деньги и включил счетчик.

— Как поедем? — спросил он. Акцент был все-таки не пакистанским. А это странное болеро на нем было по-настоящему интересно.

Оно было сделано из файя… Нет, он не был пакистанцем. Может быть, афганец? Но те вроде бы ездят на верблюдах, а не на бьюиках.