Время жить и время умирать - Эрих Мария Ремарк

– Живо! Все сюда! Раскапывать! Кого недостает?

Никто не ответил. Вопрос был чересчур идиотский. Гребер и Зауэр принялись убирать мусор и камни. Дело продвигалось медленно. Мешали железные прутья и крупные глыбы. Оба почти ничего не видели. Лишь блеклое небо да пламя разрывов.

Гребер отгреб штукатурку и пополз вдоль рухнувшей части подвала. Лицо он держал почти вплотную к обломкам, руками шарил вокруг. Напряженно прислушивался, чтобы сквозь грохот различить крики или стоны, а одновременно ощупывал обломки – вдруг наткнется на человека. Так лучше, чем действовать наобум. При контузиях главное – время.

Внезапно он почувствовал руку, она шевельнулась.

– Нашел одного! – крикнул он. Принялся раскапывать обломки, разыскивая голову. Не мог найти, подергал руку. – Где ты? Скажи что-нибудь! Давай! Где ты?

– Здесь, – прошептал контуженый прямо возле его уха, когда стрельба на миг умолкла. – Не тяни. Меня зажало. – Рука опять шевельнулась. Гребер отчаянно разгребал штукатурку. Нашел лицо. Нащупал рот.

– Сюда! – позвал он. – Помогите мне!

В углу хватало места всего для трех-четырех человек, иначе работать невозможно. Гребер услышал голос Штайнбреннера:

– Давай сюда! Следи, чтобы лицо опять не засыпало! Начнем вон оттуда!

Гребер посторонился. Остальные торопливо копали в темноте.

– Кто это? – спросил Зауэр.

– Не знаю. – Гребер наклонился. – Ты кто?

Контуженый что-то сказал. Но Гребер не сумел разобрать. Рядом с ним работали другие. Выворачивали и оттаскивали обломки.

– Он еще жив? – спросил Штайнбреннер.

Гребер провел ладонью по лицу. Оно не двигалось.

– Не знаю, – сказал он. – Несколько минут назад был жив.

Грохот возобновился. Гребер нагнулся к лицу контуженого.

– Сейчас мы тебя достанем! – крикнул он. – Ты меня понимаешь?

Ему показалось, он вроде как чувствует на щеке дыхание, но уверенности не было. Рядом пыхтели Штайнбреннер, Зауэр и Шнайдер.

– Он перестал отвечать.

– Дальше не пробиться. – Зауэр ткнул в завал лопатой, раздался звон. – Тут стальные балки, а камни слишком большие. Нужен свет и инструменты.

– Какой еще свет! – завопил Мюкке. – Кто включит фонарь, будет расстрелян!

Они и сами понимали, что во время воздушного налета свет означает самоубийство.

– Вот сволочь! – выругался Шнайдер. – Все-то он знает!

– Дальше не пробиться. Надо ждать, пока развиднеется.

– Да.

Гребер привалился к стене. Смотрел в небо, с которого в подвал обрушивался рев. Он ничего не различал. Только слышал невидимую, яростную смерть. Обычное дело. Он уже не раз вот так ждал, бывало и хуже.

Он осторожно провел ладонью по незнакомому лицу. Теперь оно было свободно от грязи и пыли. Нащупал рот. Потом зубы. Ощутил пальцами слабый укус. Зубы куснули сильнее, потом разжались.

– Он еще жив, – сказал Гребер.

– Скажи ему, двое пошли искать инструмент.

Гребер еще раз провел ладонью по губам. Они уже не шевелились. Разыскал в обломках руку и крепко ее стиснул. Рука тоже не ответила. Гребер не выпускал ее, больше он ничего сделать не мог. Сидел и ждал, когда кончится налет.

Принесли инструмент, контуженого откопали. Это оказался Ламмерс. Тщедушный человек в очках. Очки тоже нашлись. Лежали метром дальше на полу, даже не разбились. Но Ламмерс умер.

Гребер со Шнайдером заступили в караул. Мглистый воздух пах разрывами. Церковь с одного боку обвалилась. Как и дом ротного. Гребер спросил себя, жив ли Раэ. Потом увидел в сумраке за домом его тощую, долговязую фигуру; он наблюдал за расчисткой завалов у церкви. Часть раненых засыпало. Остальные лежали снаружи. Прямо на земле, на одеялах и плащ-палатках. Никто не стонал. Глаза смотрели в небо. Не в ожидании помощи, а со страхом. Гребер миновал свежие воронки. Зловонные, на фоне снега они казались непроглядно-черными, словно не имели дна. Неподалеку от бугра с могилами тоже была воронка, поменьше размером.

– Можно использовать ее вместо могилы, – сказал Шнайдер. – Покойников у нас достаточно.

Гребер покачал головой:

– Где взять землю, чтобы ее засыпать?

– Сроем с краев.

– Без толку. Яма все равно останется глубже, чем все вокруг. Проще выкопать новые могилы.

Шнайдер поскреб рыжую бородку.

– Могилы обязательно должны быть с холмиком?

– Наверно, нет. Просто мы так привыкли.

Они зашагали дальше. Гребер заметил, что креста на могиле Райке больше нет. Взрывы зашвырнули его куда-то в ночь.

Шнайдер неожиданно замер и прислушался.

– Плакал твой отпуск, – сказал он.

Оба навострили уши. Фронт вдруг ожил. У горизонта зависли осветительные ракеты. Артиллерийская канонада стала сильнее и ритмичнее. Загромыхали фугасы.

– Шквальный огонь, – сказал Шнайдер. – Иначе говоря, нас опять двинут на передовую. Накрылся отпуск!

– Да.

Они продолжали прислушиваться. Шнайдер не ошибся. То, что они слышали, не походило на частную атаку. Это была мощная артиллерийская подготовка на беспокойном фронте. Вероятно, на рассвете начнется общее наступление. Поднявшийся за ночь туман становился все гуще. Под его прикрытием русские пойдут вперед, как две недели назад, когда рота потеряла сорок два человека.

Отпуск тю-тю. Гребер и так-то не верил в него по-настоящему. Даже родителям не написал. С тех пор как стал солдатом, домой он ездил всего дважды, последний раз, казалось, был так давно, что утратил всякую реальность. Без малого два года миновало. Или двадцать лет. Все едино. Он даже разочарования не чувствовал. Только пустоту.

– В какую сторону пойдешь? – спросил он у Шнайдера.

– Мне без разницы. Направо?

– Ладно. Тогда я налево.

Быстро сгущаясь, наплывал туман. Бредешь как в мутном молочном супе. Он достигал уже до подбородка, клубился холодом, бурлил. Голова Шнайдера уплывала на нем прочь. Гребер зашагал налево, по широкой дуге вокруг деревни. Время от времени погружался в туман с головой. Потом снова выныривал и видел на краю молочного колыхания разноцветные вспышки фронта. Стрельба усиливалась.

Он не знал, сколько прошел, когда услыхал несколько одиночных выстрелов. Шнайдер, подумал он. Вероятно, занервничал. Потом опять послышались выстрелы, но теперь еще и крики. Он пригнулся, затаился в тумане и ждал, с автоматом на изготовку. Крики приближались. Кто-то звал его по имени. Он ответил.

– Ты где?

– Здесь! – На секунду он высунул голову из тумана и из осторожности отпрыгнул в сторону. Никто не стрелял. Теперь голос был совсем близко, хотя ночью и в тумане расстояние оценить трудно. Секундой позже он увидел Штайнбреннера.

– Сволочи! Шнайдера достали. Пуля в голову!

Партизаны. Подкрались в тумане. Рыжая борода Шнайдера, видимо, оказалась хорошей мишенью, не промажешь. Вероятно, они ожидали застать роту спящей, но им помешали работы на завалах; однако Шнайдера все-таки прикончили.

– Бандиты! И преследовать их в этом окаянном супе невозможно!

Лицо у Штайнбреннера было мокрое от тумана. Глаза блестели.

– Будем патрулировать по двое, – сказал он. – Приказ Раэ. И далеко не заходить.

– Ладно.

Они держались почти рядом, чтобы не терять друг друга из виду. Штайнбреннер, внимательно вглядываясь в туман, осторожно крался вперед. Он был хороший солдат.

– Вот бы сцапать хоть одного, – прошептал он. – Уж тут-то, в тумане, я б ему показал, где раки зимуют. Кляп в пасть, чтоб никто не услыхал, связать по рукам и ногам – и вперед! Ты не поверишь, как далеко можно вытянуть глаз из глазницы и не оторвать. – Он сделал жест, словно что-то медленно раздавливает.

– Я верю, – сказал Гребер.

Шнайдер, думал он. Пойди он налево, а не направо, они бы прикончили меня. При этой мысли он ничего особо не чувствовал. Такое случалось нередко. Солдат жив случайностью.

Искали они до самой смены караула, но никого не нашли. Канонада на фронте поутихла. Утро. Началось наступление.

– Пошла заваруха, – сказал Штайнбреннер. – Сейчас бы на передний край! В таком наступлении всегда требуется много пополнения. Через день-другой станешь унтер-офицером.

– Или будешь раздавлен танком.

– Брось! У вас, у стариков, непременно сразу плохое на уме! Таким манером ничего не добьешься. Не все же погибают.

– Конечно, нет. Иначе бы вообще не воевали.

Они заползли в подвал. Гребер лег, попытался заснуть. Но не смог. Слушал гул фронта.

День выдался серый и сырой. Фронт неистовствовал. В сражение двинули танки. На юге позиции уже оттеснили. Ревели самолеты. Транспорты катили по равнине. Возвращались раненые. Рота ждала приказа выступать на передовую.

В десять Гребера вызвал Раэ. Ротный сменил квартиру. Перебрался в другой угол кирпичного дома, пока что целый. Рядом располагалась канцелярия.

Комната Раэ находилась внизу. Трехногий стул, большая разбитая печь, на которой лежали несколько одеял, походная койка и стол – вот и вся обстановка. За разбитым окном видна воронка. Окно залатали картоном. В комнате холодно. На столе – спиртовка с кофейником.