У стен Старого Танжера - Жозеф Кессель

— Ты уверяешь, что часто видел его? — недоуменно воскликнул Сейид, уличный чтец.

— И находился с ним в одной комнате? — уточнил бездельник Абд ар-Рахман.

— Я стоял к нему ближе, чем сейчас стою к вам, — ответил Башир.

— Но как тебе удалось выдержать его взгляд и при этом не умереть от страха? — поинтересовался красавец Ибрагим, продавец цветов, который иногда наряду с гвоздиками и розами приторговывал еще и гашишем.

— Да он такой же, как все: сам как огня боялся леди Синтии. Так что мне уже был не страшен, — ответил Башир и продолжил свой рассказ:

— В этом доме животных ценили гораздо выше, чем людей, будь они даже хозяевами Танжера. Надо было видеть, друзья мои, как многие богатые влиятельные особы, желая угодить леди Синтии, ласкали какого-нибудь старого немощного пса или гадкую обезьянку. И со мной они обращались так же, потому что я был для них чем-то вроде любимого зверя хозяйки. Я мог бы, клянусь вам, укусить начальника полиции, а он в ответ лишь погладил бы меня.

Несмотря на все развлечения и удовольствия, несмотря на красивую одежду и изысканную еду, я не чувствовал себя совершенно счастливым. И никак не мог взять в толк — почему. Но благодаря моему другу Флаэрти я наконец понял, в чем дело.

У господина Флаэрти нет ни богатства, ни знатности, ни титула, ни власти. Но он, думается мне, в курсе всего, что происходит на свете. К тому же он прекрасный рассказчик и умеет развеселить даже самых угрюмых людей. Еще он может влить в себя невероятное количество огненных напитков. Поэтому леди Синтия всегда привечала его и как-то по-особенному к нему относилась: порой приглашала на обеды только его одного и никого больше.

Однажды он пришел в очередной раз; увидев меня, подмигнул и улыбнулся в рыжие усы. И в ту же минуту я вспомнил наши дневные и ночные прогулки в порту и по улицам старого города, наши встречи на террасах кофеен на площади Франции, в касбе и на Малом базаре. Вспомнил я и Омара с Айшей, и других уличных ребятишек, и постоялые дворы, и улицу Ювелиров. И я подумал: как все-таки хорошо быть свободным!

Когда мой друг Флаэрти, собираясь уезжать, сел в машину леди Синтии, мне захотелось поехать вместе с ним. Но шофер-индус не взял меня: у него не было на это распоряжения. Тогда я добежал до главных ворот, за которыми начиналась дорога. Они уже были закрыты, и привратник-суданец не открыл мне их: у него тоже не было разрешения.

И тут я почувствовал, о друзья мои, что если сейчас же не найду способа выбраться оттуда, то сойду с ума от бессилия и злости. Я обежал все роскошное поместье, которое стало мне теперь ненавистно, как тюрьма. Но напрасно я искал лазейку. Необъятное владение леди Синтии было все обнесено высоченной стеной с колючей проволокой. Я совсем было отчаялся, как вдруг очутился перед небольшими воротами, находящимися от главных в отдалении, через которые, судя по всему, привозили продукты, дрова, навоз для сада и множество других вещей, необходимых в хозяйстве. Ворота, конечно же, были накрепко закрыты и вдобавок охранялись большой злющей собакой. К счастью, пса мне удалось приласкать; что же касается обычного замка, на который были заперты ворота, то открыть его для меня не составляло труда, пришлось только сделать из проволоки отмычку.

Так что в ту же ночь я, всю дорогу напевая и подпрыгивая от радости и нетерпения, оказался в благословенном Танжере. Аллах! Аллах! Каким аппетитным показался мне аромат, исходивший от лотков с шашлычками из печенки и жареной рыбой! Аллах! Аллах! Какое наслаждение — потереться в толпе правоверных, послушать их разглагольствования, их крики, их ругань!

— Подчас самым дорогим для человека становится именно то, чем прежде он пренебрегал, — тихо промолвил старый Хусейн, продавец сурьмы.

И все вокруг него принялись рассуждать на эту тему. Однако слепой рыбак Абдалла, не имевший возможности ничего видеть своими глазами и оттого с особым вниманием слушавший рассказчика, прокричал, обращаясь к Баширу:

— Но ты все-таки вернулся в тот рай на Горе?

— Конечно. Не дурак же я в самом деле, — ответил Башир. — Днем я купался в роскоши, а по ночам наслаждался свободой. Проволочная отмычка, которую я так удачно смастерил, позволяла мне без особого труда переходить из одного мира в другой. Но, по правде сказать, я уже никому не завидовал в том мире.

— Как! И даже хозяевам великолепного поместья? — воскликнул бездельник Абд ар-Рахман.

— Даже им. И у меня, как вы сейчас убедитесь, были на то все основания, — ответил Башир и продолжил свой рассказ:

— Почтенный сэр Персивал имел обыкновение отдыхать после полдня. Всякий раз он устраивался в одной и той же маленькой гостиной, в одном и том же мягком, глубоком и просторном кресле. Над креслом висела панкха. Это большой плетенный из соломы квадрат с веревкой, который подвешивается к потолку, — нечто вроде огромного опахала. Когда дергают за веревку, панкха колышется и легкий ветерок овевает сидящего под ней. Придумали панкху в знойной Индии. Заметьте, друзья мои, что комната, где любил отдыхать сэр Персивал, была хорошо затенена, в ней и так всегда царила прохлада. Заметьте также, что в доме имелось множество всяких устройств с металлическими вертушками, которые здорово нагоняют ветер, к тому же вращаются сами по себе. Однако сэр Персивал, долгое время управлявший делами в жарких отдаленных странах, настолько привык к медленному бесшумному колыханию панкхи, что уже не мог без нее обойтись. Надо сказать, сэр Персивал с возрастом сделался большим привередой. Движения панкхи, по его мнению, были то слишком медленными, то слишком быстрыми, или же покачивание казалось ему недостаточно размеренным. Он перепробовал всех домашних слуг на этом деле, но никем не был доволен. Наконец пришла и моя очередь раскачивать панкху.

Мне думается, друзья мои, что если делаешь что-то для человека, который тебе нравится, то стремишься делать хорошо. А мне очень нравился почтенный сэр Персивал. Это был человек весьма преклонных лет, но еще красивый, с хорошей осанкой, честный и очень добрый. В нем сочетались черты господина с чертами отца. Мне так хотелось доставить ему удовольствие! Я, как мог, старался раскачивать панкху тихо и плавно. И почтенный сэр Персивал был доволен, его седая голова медленно склонялась на грудь, он засыпал и, должно быть, видел себя во сне молодым, полным сил и в ореоле славы.

Да будет вам известно, друзья мои, что прежде чем погрузиться в сон, сэр Персивал подолгу рассматривал одну фотографию. Но не из тех, что во множестве висели в гостиных и на которых были запечатлены королевские особы Англии в величественных позах и в одеждах по случаю коронования или бракосочетания, да еще и подписанные августейшей рукой для леди Синтии, их родственницы, и сэра Персивала, ее супруга. Нет. Старик доставал из своего бумажника маленькое фото на глянцевой бумаге и, держа на ладони, пристально вглядывался в него. Потом он клал фотографию в карман. Я находился поодаль, ведь мне надо было раскачивать панкху, и не мог рассмотреть, что изображено на фотографии.

Как-то раз, когда сэр Персивал уже почти заснул, все еще держа фотографию перед собой, в гостиную неожиданно вошла леди Синтия — я даже не знаю зачем. Ее появление так меня удивило — она ведь никогда прежде не заходила сюда, — что я выпустил из рук веревку, и панкха остановилась. Однако сэр Персивал не обратил на это внимания. Он, казалось, не меньше моего удивился и даже испугался. Его старческое, но такое еще красивое лицо стало похоже на лицо провинившегося слуги. Он попытался было сунуть фотографию в карман, но полусонные движения его рук оказались недостаточно проворными.

«Что это?» — спросила его леди Синтия.

Он не ответил. Она подошла к нему и протянула руку. Сэр Персивал отдал ей фотографию.

«Мы же решили все уничтожить», — суровым голосом, тише обычного сказала леди Синтия.

«Эту я не мог… — едва слышно проговорил сэр Персивал. — Я нашел ее случайно… Наш сын… Наш единственный сын… И потом, здесь он еще совсем молодой, задолго до всех этих ужасных событий…»

Но леди Синтия продолжала все тем же суровым тоном:

«Не было ничего задолго… И никакого сына тоже никогда не было».

Она вышла из гостиной, и я — словно какой-то дух толкнул меня — последовал за ней.

Леди Синтия направилась в комнату, где стоял большой полукруглый буфет, весь заставленный бутылками. Подойдя к нему, она наполнила до краев и залпом осушила сначала один стакан виски и следом другой.

Черные глаза ее лихорадочно блестели, лицо покрылось мертвенной бледностью и как-то вытянулось. Она положила маленькую фотографию между двумя бутылками, уставилась на нее злобным взглядом и принялась с ней разговаривать. По-настоящему разговаривать, цедя слова сквозь зубы, словно перед ней был человек, которого она больше всех ненавидела. «Тебя выгнали из самого старого, самого привилегированного королевского полка из-за твоих безумств, ошибок, из-за твоего упрямства. Но я простила… Я уплатила твои долги… Я хотела подыскать для тебя подходящую партию. Но ты прицепился к этой ничтожной девке и женился на ней. Ты осмелился ввести ее в мою семью! Потом она сбежала от тебя. И тогда ты подкинул нам Дэзи. С тех пор для всех нас ты умер. Умер! Умер!»