Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

Когда Широно извлёк из сумки письменные принадлежности, я наконец смог приступить к дознанию.

Глава третья

Какой красивый!

1

«Твоё любимое блюдо?»

— Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу…

— Котонэ! Котонэ я, мать этого…

— Заявитель! Не сметь перебивать дознавателя!

— Прощения просим…

— Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу с Малого спуска. Ты утверждаешь, что произошло фуккацу, и ты — Котонэ, мать Мэмору, в его теле?

— Да! Да! Так и есть! Вот же подлец…

Кисть слуги порхала над листом рисовой бумаги. О протоколе можно не беспокоиться.

— Сейчас я буду задавать вопросы заявителю. Потом вопросы зададут свидетели. Внимательно слушайте ответы! Если кто-то из присутствующих сочтёт, что ответ не соответствует истине, он должен об этом заявить вслух. Всем ясно?

Я обвел взглядом присутствующих. Каждый из свидетелей поспешил ответить поклоном. Кроме Эйта и Асами, присутствовал ещё один сосед, горшечник Сэберо. Долговязый, нескладный, усы уныло обвисли; и тело, и лицо Сэберо состояли из углов, торчащих невпопад. Кто угодно предположил бы, что и горшки из его рук выходят кособокие. Нет, горшки радовали глаз приятной округлостью: видел я товар у него во дворе, когда звал Сэберо в свидетели.

Говорят, красивые цветы хороших плодов не приносят. Горшечник служил живым подтверждением того, что у некрасивых цветов с плодами, напротив, всё в порядке.

— Ты утверждаешь, — обратился я к хозяину дома, — что твой сын Мэмору тебя убил?

— Убил, мерзавец! Как есть убил!

— Каким способом?

— Утопил, чтоб ему в аду скорпионов в кишки напихали!

— Он сделал это намеренно?

— Ась? Это как?

— Он нарочно тебя утопил или случайно?

— Нарочно, гадюка! Давно избавиться от старухи хотел! Лишний рот, пользы никакой… Это про родную-то мать! Эх, сейчас бы пожевать чего…

Мой желудок откликнулся неподобающим бурчанием.

— Итак, ты утверждаешь, что твой сын утопил тебя, понимая, что делает? Зная о последствиях? О фуккацу? И всё равно утопил?

Глазки Мэмору забегали. Вряд ли сын старухи был безумцем, забывшим о фуккацу. С другой стороны, утопил же он мать, раз дух старухи сидит в его теле? Наличие намерения не столь уж важно: факта перерождения это не меняет. И всё же этот момент стоит прояснить.

— Что скажешь, Мэмору? Или, если угодно, Котонэ?

Мать без сомнения зла на сына-убийцу. Когда злость застит разум, случайность легко принять за преступный умысел.

— Про фуккацу всем известно, ваша правда, — перерожденец тяжко вздохнул. — Позвал меня этот негодяй на берег реки. Облаками, значит, любоваться. Мы любуемся, а он и саке с собой прихватил. Всё мне подливает, щедрый какой! Матушка да матушка, да любимая… Я и захмелела. Он меня подводит к берегу, где самая круча: погляди-ка, мол, какие на том берегу ивы распрекрасные! И назад, назад пятится! А меня уж ноги не держат. Смекнула я, что он замыслил, уцепилась за него, чтоб не упасть. А он с перепугу меня оттолкнул. Ну, я с кручи в воду… А есть у кого-нибудь пирожочек? Да хоть лопух варёный, а?

— Выходит, твой сын столкнул тебя в воду случайно?

— Вроде как случайно. А всё одно нарочно! Он моей смерти хотел!

Что ж, похоже на правду.

— Кто-нибудь это видел?

— Что?

— Как вы пили саке, как сын повёл тебя к берегу? Как толкнул?

— Не было там ни души! Только я и этот…

Ну да, кто ж такое при свидетелях проделывает?

— Где это произошло?

— Говорю же, на нашей речке. Рядом тут, иначе б не дошла. Там ива приметная, кривая. Валун на собачью башку похож. Как раз между ними, ивой и валуном, этот подлец — лучше б и не рожала его!..

— Достаточно. Я понял. У тебя имеются родственники?

— Родственники? Да откуда у меня родственники? Старая я, родители померли — уж и забыла, когда. Сестра была, брат… Тоже померли. Одна я на всем белом свете!

Мэмору пригорюнился, по-старушечьи подпер сухим кулачком щёку:

— Сынок-убивец? Так он, небось, в аду уже. В аду же, верно? Жена его? Тоже мне родственница! Она ему жена, а не мне. Внучок разве что, Арэта? Больше и нет никого…

Я оглядел собравшихся. Все молчали.

— Верно ли говорит заявитель? У кого-нибудь есть, что возразить?

Асами втянула голову в плечи, уставилась в землю перед собой. Соседи пожали плечами: про невестку и внука верно сказано, а об остальном нам-то откуда знать?

Формальности, да. Пустые формальности.

А для меня — пытка.

Мэмору, злополучный перерожденец, ты совсем не похож на моего отца — отец бы оскорбился, вздумай я вас сравнить. Да я скорее отрезал бы себе язык, чем произнёс такое вслух! Асами ничуть не напоминает мою матушку, как и я — малыша Арэту. В пять лет я уж точно не сидел за домом в бурьянах и не кормил крошками деревянную куклу. Но как ни гони прочь возмутительные мысли, они всё равно лезут в голову. Ломятся грабителями, входят незваными гостями. Считай, три года прошло, всё должно было забыться — и вот на́ тебе…

Отец — не отец, а бабушка. Да, мой отец не знал, что даёт матери яд вместо лекарства, но для фуккацу это не имеет значения. И то, что я сейчас сижу на месте Сэки Осаму и сам веду дознание, ничего не значит для моей упрямой памяти. Или наоборот, только это и имеет значение?

Неудивительно, что с губ моих сорвался тот, давний вопрос господина Сэки:

— Твоё любимое блюдо?

— Ась? Чего?

— Что ты больше всего любишь есть?

— Есть? — лицо Мэмору расплылось в мечтательной улыбке. — Жевать, глотать? Всё люблю! Всё! Любимое блюдо? Любое, что ни дайте, всё съем! Вот бы и сейчас перекусить, а? Чем найдётся, а?

Соседи и жена разносчика дружно закивали: мол, чистая правда. Всё любит. Всё ест. Я уже ясно видел: разносчик не врёт, в теле Мэмору — дух его матери. Можно спокойно выписывать грамоту о перерождении. Но протокол есть протокол, дознание следует довести до конца.

— Я предоставляю слово свидетелям…

2

Дела семейные

— Рэйден! Рэйден вернулся!

Каори с разбегу повисла на мне:

— Какой красивый!

Я закружил девчонку, слушая её счастливый визг — и ворчание матушки, всемерно поддержанное О-Сузу, нашей старой служанкой. Юные девушки так себя не ведут, со знанием дела утверждали опытные дамы. Юным девушкам приличествует скромность, потупленный взор и усердие в домашних делах. И что самое прискорбное: некому как следует наказать юных невоспитанных девушек за их развязность, достойную осуждения. А