Всего превыше - Елена Катасонова

- Вот увидишь, - говорил он Лизе, - ты будешь ходить по Парижу, как по родному городу. Ты все вспомнишь по тому же Дюма.

Так бы оно и было, но теперь он будет ходить без нее, с друзьями. И она не увидит Елисейские поля, утопающие в огнях, с огромными, сверкающими салонами, где на подиумах неслышно вращаются шикарные, новейших марок автомобили. На всякие там костюмы и мебель Жан с друзьями никогда не смотрит - так, кинут мимолетный взгляд и дальше, дальше, - у авто же стоят подолгу, примериваясь, выбирая, споря, примеряя на себе красные, синие, серые "шевроле". Жан неизменно выбирал красное, огненно-красное, как колесо "Мулен Ружа".

Это колесо - символ Парижа, правда, Парижа вульгарного, для туристов. Парижане в "Мулен Руж" ходят редко, чаще - в "Фоли Бержер". Туда он отправится сразу, чуть-чуть отдышится и пойдет - на самые дорогие места, в партер, где подают прямо к креслу шампанское. Хватит с него Москвы, с ее лицемерием, пуританством!

Но сначала он сходит на узкую, известную всем улочку, где сидят у стойки в кафе, у широких, во всю стену окон красавицы мулатки с ногами невиданной стройности и длины, с глазами газелей и плечами Дианы. Они помогут ему забыть Лизу.

"О Пари..." Хрипловатый голос Монтана проникновенно звучал в динамике летящего, как стрела, аэропортовского автобуса, и слышать этот голос было невыразимо приятно, потому что он тоже олицетворял собою Париж. Туристы жадно прильнули к окнам, поворачивая головы направо-налево, а Жан сидел спокойно и смирно, глядя прямо перед собой: ведь он парижанин. Ему не надо торопливо вбирать в себя этот дивный город, он здесь живет. И что, спрашивается, забыл он в Москве? Как - что? Он оставил Лизу - зеленоглазую, пленительную колдунью. Чем-то напоминала она ему Марину Влади - средненькую актрису, но в Москве ее обожают. Только у Марины светлые волосы, а у Лизоньки пепельные... "Не смей, - приказал себе Жан. - Не думай о ней, ты мужчина. Думай лучше о тех, кого сейчас увидишь. Думай о маме. И может быть, по случаю моего приезда останется дома, хоть ненадолго, отец". Жан усмехнулся: как же, останется он, размечтался! У отца бизнес, бизнес и бизнес, и приезд сына - не основание... К тому же приезд непонятный, ненужный и толком не объясненный.

- Я тебе потом расскажу, - повторял как заведенный Жан в последнем, перед вылетом, разговоре.

- Когда "потом"? - кричал в трубку отец. Это от него унаследовал Жан взрывной темперамент. Мать была тихой и ласковой. - Потом будет поздно! Что ты там натворил? Тебя выгоняют? Нет?! Так какого черта...

Нет уж, пусть лучше папа сидит в своем офисе, с мамой легче договориться. А брат и сестры разъехались кто куда: лето! Сьюзи со своим дружком путешествует по Испании, Шарль с подружкой купается в Эгейском море и смотрит древности Греции, что, впрочем, проблематично: нужны ему эти древности! Самая же младшая, общая любимица Марианна, играет в разведчиков под Версалем, в лагере скаутов. Если только по случаю приезда брата не вырвалась на денек домой.

"О Пари..." Справится ли этот волшебный город с Лизой? А может, наоборот, усилит тоску, породит отчаяние? Ведь все пропитано здесь любовью: музыка, прелестные женщины в таких мини, что глаз отвести невозможно, крохотные кафе со столиками, вынесенными на тротуар, где сидят, обнимаясь, парочки, никого не стесняясь, - в Москве так не принято, да и кафе таких нет... А Булонский лес? А бульвары? Что он будет здесь делать? Внезапная паника охватила Жана. Ничего, он продержится, переборет себя, найдет по-дружку... При мысли о ком-то другом тошнота подступила к горлу. Нет, уж лучше те, с узкой улочки, мулатки...

- Как - улетел? Ведь сегодня только седьмое?

- Ну, я не знаю. - Сашка пожал плечами, отвел глаза в сторону: невозможно было смотреть на Лизу. - Он бегал в посольство, менял билет. Кто-то там заболел.

Лиза молча сделала шаг назад.

- Погоди, - заторопился Сашка. - Он оставил тебе письмо.- Так хотелось хоть чем-то утешить Лизу! - Да ты заходи, заходи!

Запустив от смущения пятерню в густую шевелюру, Сашка распахнул приглашающе дверь в свою комнату. Заваленный бумагами стол, синий табачный дым плавает под потолком, хотя открыта фрамуга, на краю стола недопитая чашка с кофе, на кушетке валяются вповалку книги. Нормальная берлога студента, очищаемая лишь к проверке раз в месяц, когда ходит по комнатам строгая комиссия, призывая народ держать жилище в порядке.

- Садись!

Сашка сдвинул локтем стопу книг, освобождая место для гостьи. Снова взъерошил свои и без того торчащие дыбом волосы.

- Вот!

Он протянул Лизе толстый конверт, заглянул в лицо. Неожиданная зависть к Жану пронзила током. Какая хорошенькая! Как-то прежде не замечал... Эти огромные зеленые глаза на розовом от свежего загара лице - донельзя печальные и донельзя прекрасные, - белое открытое платьице, как перчатка, облегает стройную, без единого изъяна фигурку.

- Сегодня в клубе "Чайки умирают в гавани", - заторопился Сашка. Бельгийский фильм. Говорят, потрясающий, хотя никто не видел. Но все почему-то знают! Пошли, а?

- Не знаю...

- Так я возьму два билета, - живо отреагировал на ее нерешительность Сашка. - Фильм редкий! Мы, по-моему, бельгийских еще вообще не видели. Пошли? Все равно нечего делать. А то будем потом жалеть.

- А это? -Лиза кивнула в сторону книг.

- Семечки, пустяки, - отмахнулся от великих авторов Сашка. - Пишу статью для газеты...

Надо, надо набирать очки. Конечно, не по-товарищески, но в любви каждый сам за себя. Где-то он это вычитал, только не помнит где. И потом Жан уехал. Бросил все и уехал. А когда любят, разве вот так уезжают? Мысли эти с быстротой молнии пронеслись в бедовой Сашкиной голове, он, как водится, во всем себя оправдал и повторил с надеждой:

- Так пошли? Я зайду за тобой к семи, ладно?

- Ладно, - вяло ответила Лиза.

Она понуро побрела в свою комнату, бессильно опустилась на стул. Сколько дней она провела здесь с Жаном. А теперь его нет. Пахнет пылью и запустением. Вот он, запах грядущего одиночества, пустоты.

Лиза машинально отворила окно, снова села на стул. Как же так? Взял и уехал. Она распечатала письмо. Руки мелко дрожали, строчки расплывались перед глазами. Она, что ли, плачет? "Но если ты решишься... Наш поэт Превер..." Нет, он сошел с ума. Как мог он уехать, предать любовь?

- Саш, у тебя есть словарь? - толкнулась она к тому же Сашке.

- Какой? - встрепенулся тот.

Очень хотелось быть ей полезным.

- Французско-русский.

- Сейчас найдем. Посиди!

Сашка рванул на себя дверь, пулей вылетел в коридор.

- Есть словарь? - набросился на первого встречного. Французско-русский! Нет?

- Словарь есть? - влетел к известному всем Ленгорам меланхолику Зденеку.

- Чего? - поднял тот голову от подушки с таким трудом, словно голова его была пуд весом.

- А, ну тебя!

Пока Зденек встанет...

В пятой комнате словарь нашелся.

- Мерси, мерси, - возликовал Сашка. - Верну всенепременно.

- Попробуй только не верни, - на всякий случай предупредил хозяин словаря, но Сашка его уже не слышал.

Со словарем, слово за слово, перевела Лиза чарующие строки Превера, но они ничего ей не объяснили. Она и без них знала главное: любимый покинул ее, а любовь осталась - куда ж ей деваться? "Помнишь ли ты, Барбара, как под Брестом шел дождь с утра..." Что ж, значит, судьба, значит, так должно быть. И мама - там, в аэропорту, в Красноярске, словно предчувствуя эту встречу, в самую последнюю перед расставанием минуту прижала Лизу к себе и шепнула:

- Только не выходи замуж за иностранца, заклинаю тебя! Их, ты говорила, в МГУ много. Там у них гангстеры, нищета, безработица...

Мама, мамочка, если б ты знала, как мне больно! Надо скорее ехать домой, все рассказать. Вот сходим в кино...

- Мальчик мой дорогой, это пройдет, вот увидишь. Может, твоя девушка и права. Знаешь, как трудно жить в чужой стране, с иностранцем, и все вокруг говорят по-французски...

Толстая маленькая негритянка, с круглыми жалостливыми глазами, в огненно-красном блестящем платье, в коричневых туфлях на высоченных каблуках, хлопотала вокруг своего незадачливого сыночка, а он, рассказав абсолютно все, и все это было - "люблю", сидел за праздничным обильным столом и плакал. Да-да, плакал, как маленький, как девчонка. Хорошо, что они были только вдвоем, хорошо, что не смогла вырваться от своих скаутов Марианна: у них там затевалась важная какая-то акция, и не могла же она подвести команду!

Мама еще раз взглянула на сына и перестала бегать туда-сюда: все равно ее Жано ни к чему не притронулся. Она села с ним рядом, прижала свое дитя к сердцу, и ее добрые глаза негритянки тоже увлажнила слеза.

- Ты не понимаешь, - горестно прошептал Жан.

- Это тебе так кажется, - мягко возразила мама. - Я все понимаю, все чувствую: ведь я - твоя мама. - Она помолчала, нерешительно взглянула на Жана. - Знаешь, что случилось однажды с твоим отцом? - тихо сказала она.

Жан оторвался от матери, посмотрел испуганно: что такое могло с ним случиться? Что вообще могло случиться с его суровым грузным папа, которого за глаза (Жан сам слышал!) звали бульдогом, и не столько из-за квадратной челюсти и хмурого взора, сколько из-за поистине бульдожьей хватки в сложных, хитроумных и не очень честных финансовых сделках, когда, вцепившись в контрагента, он не выпускал его до тех пор, пока не добивался своего. Мертвая хватка Пьера была всем известна.