Первая любовь - Юрий Теплов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нас тут же пригласили за стол. Тетя Маруся поставила два стакана, плеснула в них горилки, сказала:
– Дусину дочку поминаем. Тринадцать годков, как ее нет.
– Умерла? – спросил я.
– Повесили ее бандеровцы, партизанкой была.
Помянули. Соседка Дуся всплакнула. Проговорила сквозь слезы:
– Мало я их пожгла.
– Она хату подпалила, где бандеровцы остановились, – объяснила тетя Маруся.
Вот она, война! Прошло одиннадцать лет после Победы, а она всё дышит, обжигает потерями. И вряд ли раны зарубцуются.
Тетя Маруся слазила в подпол, достала бутылку чемергеса.
– Только на буряках и картохе выжили в оккупацию, – сказала она, ставя бутылку на стол. – Корову и поросенка немцы забрали. Курей полицаи переловили…
Утром, шагая по полю в полк, я сказал Сергею:
– Бессовестные мы с тобой.
– Чего вдруг?
– Тетя Маруся нас кормит, поит, а мы ей – ничего.
– За квартиру платим. А за еду она отказалась от денег. Я предлагал.
– Давай ей корову купим? Съездим на скотский базар в Коростень и купим.
Сергей с некоторым недоумением посмотрел на меня. Затем оживился и воскликнул:
– Хорошая идея, Лёнька! Не возражаю. Только как мы ее покупать станем? Ни ты, ни я в коровах не разбираемся.
– Я старшину попрошу с нами съездить. Он до войны в колхозе работал.
– А я у командира полка грузовик выпрошу. Надеюсь, мне он не откажет…
Задумано – сделано. В воскресенье, после полудня, у мазанки тети Маруси остановился грузовик. Самой хозяйки дома не было, колхозные заботы призвали ее на конюшню. Старшина аккуратно свел купленную буренку по сходням на землю. Собравшаяся вокруг ребятня с любопытством взирала на происходящее. Самый шустрый из них спросил:
– Чья скотина?
– Тети Марусина, – ответил я.
Старшина достал из кармана кусок хлеба:
– Пожуй, Феня, – и погладил голову буренки.
Затем завел ее во двор, занес сходни.
– Сколотите потом загончик для Феньки. – Попрощался с нами и укатил в полк.
Наверно, тете Марусе кто-то из ребятни сообщил про корову. Она прибежала, запыхавшись. Бухнулась перед нами на колени и запричитала:
– Сыночки вы мои миленькие! Спасибо вам, родненькие!
Мы подняли ее, усадили на кровать. Серега достал платок, вытер ей слезы. Она продолжала всхлипывать.
– И отблагодарить-то вас нечем!
– Чемергесом, мать, – сказал Сергей. – Обмоем покупку, и мы с Лёней начнем делать загон для буренки по имени Фенька…
Серега купался в лучах славы. Еще в первом номере окружной газеты с его портретом журналист вознес его до небес. Даже про синюю птицу не забыл: мечтает, мол, лейтенант Толчин ухватить ее за хвост. И пошло. Почин лейтенанта Толчина подхватывали молодые офицеры со всего округа. Я старался быть от этой шумихи в стороне, пока не прочитал в субботнем номере заметку, напечатанную под рубрикой «У инициаторов». В ней сообщалось, что лейтенант Толчин и его сослуживец лейтенант Дегтярев купили на свои сбережения корову для местной жительницы, пережившей оккупацию.
– Ты с ума сошел! – сказал я Сергею. – Зачем ты это в газету тиснул?
– Разве не правда?
– Но ведь не для газеты мы Феньку покупали!
– Не вижу ничего плохого в публикации. Пусть люди знают, что советские офицеры всегда готовы помочь местным жителям. Может, кто-нибудь последует нашему примеру.
– Еще один почин?
– Понимай, как хочешь.
Все правильно говорил Сергей. А я испытывал раздражение. Оно не покидало меня до субботы. Каждую вторую субботу месяца личный состав полка отправлялся в баню с парилкой. Офицеры тоже. Банный день именовался санитарным. И был почти нерабочим.
Сергей уже был дома. Их батарея отбанилась перед нашей. Тетя Маруся быстро накрыла стол. Помимо привычных чемергеса, соленых огурчиков и картошки, она пожарила курицу. Села с нами за стол, выцедила, не поморщившись, свои обычные полстакашка и, подперев щеку ладонью, слушала, о чем мы говорили.
– Ты же не выполнишь свои обязательства! – сказал я.
– А никто никогда и не выполняет. Это игра.
Сергей хохотнул. Последнее время он стал почему-то похохатывать. Плесканул еще в стаканы. Хозяйка прикрыла свой ладонью: будя! Я с отвращением глотнул шибающий в нос чемергес, запил огуречным рассолом. Вонь исчезла, а в грудях захорошело. Почувствовал себя уверенным, решительным и бескомпромиссным.
– Брехать-то зачем, Серега?
– Не будь Христосиком, Ленька. И кончай занудствовать.
Он разлил остатки и намекающе глянул на тетю Марусю.
– А не лишку буде? – спросила она.
Мы оба замотали головой: не лишку!
Она слазила в подпол, достала еще бутылку, заткнутую тряпицей. Сказала:
– И мне капелюшечку.
Она выпила свой глоток, мы приняли по полстакана. В голове моей стали плавать рыбки. Но я все равно чувствовал, что соображаю нормально. А значит, абсолютно трезвый. И должен сказать Сергею что-то веское, чтобы он понял, что неправ, и его социалистические обязательства вместе с почином – обман. Наконец, я изрёк:
– В разведку бы я с тобой не пошел!
– Ха-ха, – опять хохотнул он. – Такие, как ты, в разведку не годятся.
– Это я не гожусь?
– Ты.
Я начал заводиться. Возникло желание плюнуть в его породистую физиономию. Или врезать по губам, как когда-то в курсантском кубрике. В то же время я соображал, что надо оставаться в равновесии. Кричать и дергаться – значит, показать свою слабость.
– Знаешь, кто ты есть? – почти спокойно спросил я.
– Ну?
– Гнида!
– А ты – болван, – хохотнул он.
– Вы чого, хлопцы? – вмешалась тетя Маруся. – Драку затеваете? Ленчик, тебя же Сергей задавит!
Меня в тот момент никто не мог задавить. Я ощущал себя могучим и сильным.
– Сережа, – жалобно произнесла хозяйка. – Це не вин балакае, а вино. – И мне: – Успокойся, Ленчик. Сергуня тебе добра желае.
Она всем хотела добра, наша хозяйка. Муж ее пропал в войну без вести, осталась бобылкой. В мамки она нам не годилась. Разница в годах была лет семнадцать, не больше. Просто она усохла и сморщилась без мужика. Выбила война сельских мужиков, и некому было приголубить баб.
– Иди спать, Леонид! – сказала тетя Маруся.
Но я уперся: не хочу спать. Сергей тем временем опростал бутылку, налил себе больше, чем мне.
– Поровну! – категорически возразил я.
Он не возражал. Я проглотил свою порцию. И отключился.
Утром Серега чуть растолкал меня. От пробежки к пруду я отказался, и он убежал один. Во рту у меня будто ночевал поросенок. Я блукал по хате, как сонная муха, пока тетя Маруся не налила мне кружку холодного рассола. Я слегка пришел в себя, но в сравнении с Сергеем выглядел мочалкой.
Служба в тот день мне медом не казалась. Даже Дину ни разу не вспомнил, и вылетел из головы Гапоненко.
Танька-попадья
Лихо отплясали в сельской чайной Новый год. С вечера Серегу увела костлявая и сексуально озабоченная фельдшерица. Нашу пьяную размолвку мы с ним, словно уговорившись, не вспоминали.
Зачастила письмами Серегина Ольга. И совсем перестала писать Дина. После службы я бегом спешил домой, и первое, что слышал от тети Маруси:
– Нету письма, Леонид.
Дина не ответила на шесть моих писем. И я ворошил свою память, словно подгнившее сено.
…Дождь, дождь, дождь. В их огромном подъезде сухо и гулко. Я стою у стены в мокром обмундировании с курсантскими погонами. И она с зонтиком и сумкой-портфельчиком.
– Я же говорила тебе, встретимся у скамейки. А ты сюда… Вдруг увидит кто?..
…Нет дождя. Под ногами сухие и хрусткие листья в скверике. Мы с Диной бредем по безлюдной аллейке. В моей голове крутятся стихотворные строчки: «И, как много лет назад, уведу вас в листопад, в тихо осыпающийся сад». Она остановилась, повернулась ко мне. Потрогала золотистый погон на моем парадном мундире.
– Подожди до лета, Лёнь. Я приеду к тебе, куда скажешь…
Почему я не могу вспомнить ее глаза? Вижу лоб, завиток возле уха. А глаз не вижу… И еще вижу дачную комнату, лицо в обрамлении рассыпанных на белой подушке черных локонов. Зачем было воздерживаться в ту ночь? Я же чувствовал, что ей тоже невмоготу. Глупый, глупый смешной дуралей! Вот и беги теперь за паровозом, унесшим с собой вчерашний день!
Стой, планета, кончай крутиться!
А она все крутится. Я вижу, как Дина уходит. Куда? Чуть приподняты плечи. Опущены руки. «Я не знаю, куда девать руки. Мне обязательно надо что-нибудь нести…».
– Нету письма, Ленчик! – виновато говорила тетя Маруся и утешала: – Здалась вона тебе така-сяка? Вон дивчата яки без хлопцев страдают!
Что поделать с этим «нету»? Отпуск мне не дадут, отпуска по графику. По семейным обстоятельствам – Хач не отпустит. Да и нет их, семейных обстоятельств.