Лабиринты сознания - Оскар Рай

Лейтенант ехидно улыбнулся.

- Странно, что Вы не хотите подписать. Здесь все записано с Ваших слов, ничего лишнего, - протянул он с издевкой, - ну и ладно, Ваше право. Хотя, как известно, чистосердечное признание не освобождает от уголовной ответственности, но взывает к лояльности со стороны судей.

Я никак не отреагировал на это злорадство. Я ни на что не реагировал. У меня не осталось сил ни на какие реакции вообще в принципе.

Я не вижу себя в зеркале, но если мое внутреннее состояние хоть в десятой части проявилось на лице, то я сейчас бледный как моль, с пустыми глазами, в которых ничего нельзя прочесть кроме обреченности.

На это обратил внимание и лейтенант. Улыбка сошла с его лица. Осознав то, что его шутки не уместны, он посмотрел на меня с откровенной жалостью, что казалось абсолютно ему не свойственно.

- Старшина, посади его в клетку. Пусть отдохнет там до приезда конвоя. А ты, сержант, можешь идти на пост, - отдал приказы своим подчиненным лейтенант.

Я вошел за решетку, отделявшей чуть меньше половины комнаты, в которой мы находились. Старшина захлопнул калитку снаружи. Попросил просунуть руки между прутьями, из которых была сделана эта клетка, для того чтобы снять наручники.

Я сел на скамейку, облокотился на стену и закрыл глаза. Надежда умирает последней, вот и я все еще рассчитывал на то, что в какое-то мгновение, все тем же загадочным способом, окажусь где-нибудь в другом месте, и там будет лучше и спокойней. Хорошо, если это будет моя квартира, где я заварю себе кофе и с облегчением вздохну: «Мой дом - моя крепость!»

Со мной в кабинете остались лейтенант и старшина, которые обсуждали между собой - насколько вероятно, что я кого-нибудь убил или может быть просто вышла ошибка. Они, в силу профессиональной привычки, начали выдвигать версии, но, в итоге, обоюдно склонились к мнению, что я невменяемый, и прибил кого-то в очередном припадке агрессии, который был вызван каким-то психическим заболеванием.

Но я их уже почти не слышал. Под их монотонный бубнеж я уснул.

ГЛАВА 7

Проснулся от оживления, которое возникло вокруг меня. Глаза еще закрыты, но понимаю, что вновь вернулся к мучительной реальности (если допустить, что это и есть реальность). Страшно размыкать веки, чтобы увидеть, где я, с кем и в чем. Сон, который казалось длился считанные секунды, не подарил новых сил. Я чувствовал дикую усталость, головную боль и моральное изнеможение.

Глаза резко открылись сами собой от внезапно возникшего глухого металлического стука. Я в той же клетке при милицейском участке, но наш коллектив пополнился еще двумя сотрудниками милиции.

Прибыл конвой, чтобы меня доставить в другой казенный дом, где моя увлекательная история будет разбираться более детально и с большим энтузиазмом, чем проявил ко мне лейтенант.

В силу опыта, который бывалый мент накопил за долгие годы службы в правоохранительных органах, лейтенант четко понимал, что инициатива всегда ебет инициатора и чем меньше углубляешься в суть, тем более не своего дела, тем меньше имеешь головной боли и ненужной писанины. Его задача заключается не в том, чтобы докапываться до истины, устанавливать мотивы преступлений, а всего-навсего - по возможности пресечь правонарушение, задержать злодея и благополучно передать его коллегам, которые и будут по уши зарываться во всевозможные бумажки, составленные, чтобы выдержать все нормы уголовно-процессуального права. Тем временем как наш лейтенант, ограничится протоколом и актом задержания.

Это удел молодых, не так давно поступивших на службу в ряды доблестной милиции, руководствуясь юношеским максимализмом и детской романтикой, будучи простым постовым, вести себя так, будто он следователь и оперативный работник вместе взятые. Что практически неизбежно ведет к целому ряду проблем, начиная с насмешек старших коллег и заканчивая «разгоном» от начальства, дополнительными поручениями относительно того дела, которое они начинали с таким рвением восстановить справедливость.

Источником звука, который заставил меня окончательно пробудиться, являлось соприкосновение дула автомата с окрашенной серой краской решеткой, за которой находился я.

Один из конвоиров смотрел на меня с придурковатой улыбкой. В руках он держал автомат "Калашникова". Его так и распирало что-нибудь сострить.

- Подъем, с вещами на выход, - с той же идиотской улыбкой сказал прибывший по мою душу конвоир в звании целого прапорщика, - пора переезжать в заведение с более строгим режимом.

От него даже не веет, а фонит злорадствием. По его выражению лица видно, что он безумно любит свою работу. Власть, которая ему дана, сделала из простого человека с вызывающе паршивой внешностью и, отталкиваясь хотя бы от этого, кучей комплексов, невероятно могущественного, практически, всесильного карателя.

Его «прелесть» в том, что он никогда в жизни не упустит возможности воспользоваться своими полномочиями и при необходимости, которую он видит чуть ли ни в каждой ситуации, превысит их. А в рапорте аргументирует это тем, что действовал так по тому, что его вынудили внезапно возникшие обстоятельства.

Люди его породы страшнее тех, кто выглядят злыми и ведут себя вызывающе дерзко. С теми - веди себя тихо, не лезь на рожон - и не будет неприятностей. Но такие как прапорщик, с ехидной улыбкой и усыпляющим бдительность весельем в глазах, могут удивить в любой момент.

Как правило, их жестокость поражает даже самых хладнокровных. Но в этом и заключается весь ужас. Они не хладнокровные, а наоборот - получают удовольствие от того, что причиняют страдания другим.

Опасность в столкновении с таким человеком кроется еще и в том, что он будет всячески тебя провоцировать, с целью получить повод применить свою власть на практике.

На его приказ я отреагировал достаточно спокойно, лишь посмотрел на него с пренебрежением, какое всегда испытывал к таким ублюдкам, у которых на лице их мерзкая натура наложила несводимый отпечаток.

- Он что, тупой или пришибленный? - задал лейтенанту вопрос, не требующий ответа, долговязый прапорщик, недовольный тем, что я не подорвался в ужасе после его приказа.

Лейтенант, знавший этого конвоира или людей его типа, лениво отмахнулся.

- Да не грузись, он, по ходу, душевно больной, - произнес он сухо.

- А мне похер! Есть закон, который он грубым образом нарушил! И есть правила, требующие подчинятся представителю власти! Милицию надо уважать, не зависимо от душевного состояния, - с наслаждением высказался прапорщик, напрягая голосовые связки, чтобы звучать более грозно.

Ну, что он там нарушил, это пускай следствие выясняет и судья решает, а наше дело маленькое, - как бы встал мне на защиту лейтенант.

- А, все равно, похер, - отреагировал на непонимание прапорщик, - спорим, я его по дороге в отдел расколю. Он на дуру косит, чтобы от тюрьмы отмазаться. В психушке, по-любому, лучше, чем на зоне.

Парадокс в том, что ему действительно «похер», он просто получает кайф от того, что делает, и правда его интересует меньше всего.

- Он телку замочил по своим личным мотивам, а потом врубился, что срок не детский замаячил. Вот и начал рассекать по общественным местам в таком прикиде, как раз рассчитывая на то, что вы его тут поймаете. А потом, то и дело заливать: «ничего не помню, ничего не знаю», - типа: «крыша у меня поехала», - продолжал рисоваться своим аналитическим складом ума, с виду абсолютно тупой, прапорюга.

Но мне был безразличен его талант распутывать «преступления века» по горячим следам. В моей голове застряла услышанная фраза относительно того, что, как выясняется, моя жертва - какая-то женщина, именуемая этим интеллектуалом «телкой».

- Задержанный встать, лицом к стене, руки за спину, - прокричал, войдя ко мне за решетку, горе-автоматчик.

Я выполнил приказания, дабы не навлекать на себя беду. Да и выбора у меня нет, кроме как подчиняться людям, которые с недавних пор взыскали право ограничивать мои свободу и действия.

Прапорщик надел на меня наручники. Как и предполагалось, он не был гуманистом, и сжал их на запястьях до отказа так, что стало реально больно.

- Давай на выход.

В сопровождении «злобного юмориста» и еще одного конвоира, до этого безучастно стоявшего у выхода, я покинул комнату, в которой остались лейтенант и старшина.

Снаружи я снова увидел бурный поток людей, текущий в основном в двух направлениях - одни спускались вниз по эскалатору, другие сходили с него, устремляясь к выходу из метро.

Сквозь эту массу людей, не зависящих друг то друга, но оказавшихся в одном месте и в одно время, мы пробирались к выходу на улицу.

Весь наш путь, от комнаты милиции до выхода, прапорщик демонстративно держал меня за рукав, как бы подчеркивая: «Смотрите граждане, вот он - преступник. Он был пойман и обезврежен доблестными сотрудниками милиции».