Царица проклятых - Энн Райс

И все же, надо признаться, сердце его было наполнено горечью и злостью. В конце концов, он никогда не стремился выйти за рамки эмоций мыслящего человека, превзойти их – он только хотел возродить, усовершенствовать их, дать им новую жизнь и наполнить восхитительным всеобъемлющим пониманием. И в тот момент он готов был обрушиться на Лестата с поистине человеческой яростью.

«Мальчишка! Почему бы тебе не взять Тех, Кого Следует Оберегать, под свое покровительство, коль скоро уж они оказали тебе столь замечательную услугу и проявили по отношению к тебе такое расположение? Сейчас я бы с удовольствием от них избавился. Ведь я несу это тяжкое бремя с самого начала христианской эры!»

Однако на самом деле он так не думал. Ни тогда, ни сейчас. Это было всего лишь минутной слабостью. Он всегда очень любил Лестата. Всякое время и всякое государство нуждалось в такого рода отщепенцах. И вполне возможно, что молчание царя и царицы не в меньшей степени благословение, чем проклятие. В этом отношении слова песни Лестата, быть может, совершенно справедливы. Однозначный ответ на эти вопросы не сможет, наверное, дать никто.

Чуть позже он непременно возьмет видеокассету и спустится к ним, чтобы понаблюдать и убедиться воочию. Сумеет ли он заметить хотя бы малейшую искорку, хотя бы слабый намек на изменение выражения их обращенных в вечность глаз?

«Ну вот, ты опять принялся за старое!.. Лестат заставляет тебя снова становиться молодым и глупым! Похоже, ты по-прежнему упиваешься собственной наивностью и мечтаешь о возможности каких-то кардинальных перемен».

Сколько раз за прошедшие века возрождались в душе его подобные надежды только лишь затем, чтобы уйти и оставить ею в отчаянии и с разбитым сердцем! Много лет назад он принес им цветные фильмы, запечатлевшие восход солнца, голубое небо и египетские пирамиды. Какими чудесными они были! Прямо перед их глазами текли пронизанные солнечным светом воды Нила. При виде этой совершенной красоты он сам не мог удержаться от слез. На мгновение ему даже показалось, что заснятое на пленку солнце может причинить ему вред, хотя разум подсказывал ему, что это невероятно. Но такова была сила иллюзии. Какое чудо, что он мог вот так стоять и наблюдать, как восходит солнце, – ведь он не видел этого с тех самых пор, как перестал быть смертным человеком!

Но Те, Кого Следует Оберегать, с абсолютным безразличием продолжали смотреть прямо перед собой. А быть может, их кажущееся безразличие на самом деле было интересом, величавым равнодушным интересом, когда каждая частичка, каждая плавающая в воздухе пылинка становится предметом глубочайшей заинтересованности?

Узнать это не суждено никому. К тому моменту, когда он сам появился на свет, они жили на земле уже четыре тысячи лет. Вполне возможно, что их телепатический слух был настолько острым, что позволял им слышать все звуки далекого окружающего мира, А быть может, перед их мысленным взором проносились мириады образов, не позволяющие им видеть вокруг себя ничего больше. Прежде такие мысли буквально сводили его с ума, но теперь он научился контролировать их.

Когда-то он собирался даже принести с собой самую современную медицинскую аппаратуру, чтобы выяснить наконец, что же с ними происходит. Он готов был подключить к их головам электроды и попытаться уловить мозговые импульсы. Однако сама идея применения всех этих ужасных и бесчувственных приборов показалась ему лишенной вкуса и потому неприемлемой. В конце концов, хочет он того или нет, но они оставались для него царем и царицей, Отцом и Матерью всех ему подобных. Находясь под его защитой, они безраздельно правили вот уже в течение двух тысячелетий.

Ему следует, однако, признаться в одном своем грехе. В последнее время в разговорах с ними он стал позволять себе язвительный тон. Теперь, когда он входил в их святилище, он уже не был, как прежде, верховным жрецом. Нет. В его словах теперь слышался сарказм, он осмеливался даже говорить дерзости. А ведь подобное поведение недостойно его, ему следует быть выше этого. Или это и есть то, что называют «современным темпераментом»? А уж его-то никак нельзя обвинить в невнимании к обычаям и нравам того века, в котором ему приходилось жить.

Как бы то ни было, сейчас ему необходимо идти в святилище. Но прежде следует полностью очистить свои помыслы. Он не должен войти туда с упреками и с отчаянием на душе. Позже, когда он просмотрит видеофильмы сам, он покажет им эти записи тоже. И тогда он останется рядом с ними, и внимательно проследит за их реакцией. А сейчас у него для этого недостаточно сил.

Он вошел в металлическую кабину лифта и нажал на кнопку. Шум электронных устройств и временная потеря ощущения земного притяжения доставили ему даже некоторое удовольствие. Современный мир был наполнен множеством звуков, которые никогда прежде ему не приходилось слышать. Они приносили ему заметное облегчение. Отвесная шахта, спускавшаяся на сотни футов в глубину сквозь толщу льдов, вела в освещенные электричеством подземные помещения.

Открыв дверь, он вошел в коридор, пол в котором был скрыт ковром. Из святилища до него доносилось пение Лестата, на этот раз исполнявшего какую-то веселую песенку в быстром ритме. Мощный голос перекрывал грохот барабанов и завывание электроинструментов.

Однако что-то здесь было не так. Внимательно оглядывая простирающийся перед ним длинный коридор, он отчетливо чувствовал это. Звук был слишком громким, Двери в помещения, расположенные перед святилищем, были распахнуты!

Он бросился вперед. Управляемые электроникой двери в святилище были раскрыты настежь. Как это могло произойти? Электронный код, который следовало набрать при помощи крохотных клавиш компьютера, был известен только ему. Вторые двери тоже оказались незапертыми... третьи тоже... он уже частично видел помещение самого святилища, мешала лишь беломраморная стена маленького алькова. Красновато-голубое сияние телевизионного экрана за ней походило на свет старинного газового камина.

Мраморные стены и сводчатые потолки отражали и еще больше усиливали и без того мощный голос Лестата.

Убивайте нас, братья мои и сестры,

Война в самом разгаре.

Вы должны понимать то, что вы видите,

Когда вы видите меня.

Он медленно втянул в себя воздух, чтобы выровнять дыхание. Ни звука Слышна была только музыка, постепенно она затихла и сменилась неразборчивым звучанием человеческой речи. Посторонних здесь не было. В этом он был уверен. Присутствие чужих он почувствовал бы сразу. В убежище не проник никто. Его инстинкт безошибочно свидетельствовал об этом.

Неожиданно он почувствовал сильную боль в груди. Лицу стало жарко. Факт весьма многозначительный.

Пройдя через отделанные мрамором помещения, он остановился перед дверью алькова. Неужели он в эти мгновения молился? Или рисовал в своем воображении возможные картины? Он точно знал, что именно сейчас увидит Тех, Кого Следует Оберегать, по-прежнему сидящих на своих местах в неизменных позах, – таких, какими он видел их всегда Что же касается открытых дверей, то вскоре найдется вполне обыденное объяснение – короткое замыкание, вышедший из строя предохранитель или нечто в том же роде.

Внезапно он ощутил – не страх, а инстинктивное предчувствие, какое возникает у юного мистика в преддверии готового явиться ему видения, как будто вот-вот он узрит живого Бога или кровавые язвы на собственных руках.

Вдруг успокоившись, он переступил порог святилища.

В первый момент он ничего не заметил. Перед его глазами была та самая картина, которую он и ожидал увидеть: длинное помещение, наполненное деревьями и цветами, каменная скамья, служившая троном, а за ней – огромный экран телевизора, на котором видны были чьи-то глаза, рты и с которого доносился вызванный неизвестно чем смех. И вдруг до него дошло: на троне оставалась только одна фигура! И эта фигура была практически совсем прозрачной! Яркие, красочные лучи стоявшего в отдалении телевизионного экрана проходили прямо через нее.

«Нет! Этого не может быть! Вглядись повнимательнее, Мариус! Даже ты не застрахован от ошибок в своих чувствах и ощущениях!» Подобно самому обыкновенному смертному в момент сильного волнения, он схватился руками за голову и крепко сжал ее, словно пытаясь таким образом избавиться от наваждения.

Он всмотрелся в спину Энкила, который, за исключением по-прежнему черных волос, превратился в некую статую из матового стекла, и видел, как сквозь нее, слегка преломляясь, свободно проникали слабые разноцветные лучи. В неровных вспышках света фигура Энкила неожиданно засияла, превратившись в источник слабых пляшущих лучиков.

Мариус потряс головой. Нет! Невозможно! Он встряхнулся всем телом.

– Все в порядке, Мариус, – прошептал он. – Не спеши.