Перед грозой - Александр Сергеевич Харламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ком! Ком!– подбодрил он его кивком головы.
– Не выстрелит…– прошептал Колька, выглядывая из-за плетня.
– Ком! Ком!– улыбка медленно сползала с лица немца, уступая место злости. Еще чуть-чуть и солдат сам расстрелял Василя.
– Сейчас!– мокрая ладошка Шурки поплотнее обхватила руку брата.
Длинная тугая очередь разрезала тишину деревни. Степан Окулов неожиданно споткнулся, замер и кубарем полетел на землю. На его белой рубахе четко были видны пулевые отверстия.
– Гуд! – похвалил побледневшего Василя фашист, забирая у того из трясущихся рук автомат. Видимо, опасаясь, что от избытка переживаний, он может повернуть оружие и против них. Овчарка залаяла, бросаясь на Полухина.
– Сука…– прошептал дед Федор, побелевшими пальцами сжав плетень, так сильно, что толстая перекладина лопнула под его сильными руками.
– Вот таких мы и будем наказывать,– тихо проговорил Говоров, отходя обратно к завалинке. Ему совсем невыгодно было, чтобы кто-то еще заметил его в деревне,– меня не бросили, меня здесь оставили по приказу партии, Федор Алексеевич.
– И в чем же приказ?– спросил дед, присаживаясь рядом. Его старые, но все еще крепкие руки, тряслись от злости. Дрожащими пальцами он набил трубку и глубоко затянулся, закашлявшись. Потом разглядел замерших внуков и закричал, срывая злость на них за свою беспомощность.– А ну, брысь отсюда! Нечего слушать такие разговоры! Малы еще…А туда же…Сейчас, как хворостину возьму. Да как пройдусь по заднице.
Он сделал вид, что ищет какую-нибудь палку для наказания. Детей, как ветром сдуло с завалинке. Они точно знали, что дед шутить не любит, а если наказывает, то потом недельку-другую сидеть на мягком месте не то, что больно, а практически невозможно.
– И в чем приказ?– повторил свой вопрос дед, удостоверившись, что дверь в хатенку прикрыта, и ни Акулина, ни внуки их разговора слышать не могут. Мотоцикл за забором завелся и потарахтел по улице к приемной бургомистра, построенной на месте старой церкви, сожженной сразу после революции коммунистами.
– Не допустить, чтобы такие люди, как ваш Васька Полухин, спаслись от наказания. Собрать отряд и терзать немцев, заставлять бояться собственной тени! – горячо заверил деда Говоров, вытирая с высокого лба крупные капли пота.
– А кем же ты собираешься немцев-то терзать. Мил человек? Их-то поболи будет, чем один взвод! Вчера, говорят, румыны и итальянцы на станцию прибыли. Дивизия «Кассандра», кажется….
– Наш отряд состоит из комсомольцев и коммунистов, оставшихся в городе, чтобы защищать его…Человек пятьдесят уже наберется,– уверенно заявил Говоров.
– Только, что ты ко мне пришел? Стар я уже для того, чтобы по лесам скакать. Да и внуки с невесткой у меня на руках. Нога вот…– он с горечью посмотрел на искалеченную ногу.– Да и не отношусь я партийным-то…Или мое личное дело ты не читал? Кулак, бывший офицер…Контра!
– Потому что читал, того и пришел,– проговорил Тарас Павлович,– на допросах стояли на своем, никого не предали, проявили себя с самой лучшей стороны! А то, что тягали в управление, партия осудила те времена, считая их перегибами. Вон, генерал Рокоссовский, и тот вернулся в армию прямо из лагеря в Кремль. Москву вместе с Жуковым спас. Неужто вы зло затаили, Федор Алексеевич?
Перед глазами старика моментально всплыла серая полутемная влажная камера, с плесенью на стенах, где невозможно было ни сидеть, ни лежать, а только ходить. Постоянные допросы, которые тянулись долгими ночами, ухмыляющиеся глаза молодого следователя, обещающего расстрел…Побои…Выбитые зубы и боль от постоянных истязаний.
– Признавайся, сволочь белогвардейская!– прозвучала в ушах колокольным набатом воспоминание о последней ночи в застенках конторы.
Отобранная мельница и смерть жены…В левом боку неприятно затянуло. Сердце у него начало пошаливать еще с тех самых времен. Слишком ярко, слишком живо – все еще было в не зарубцевавшимся сердце.
– Не затаил…– после долгой паузы произнес дед Федор. Картинки из прошлого сменились вчерашними воспоминаниями. Убийство сына Степаниды, Степки Окулова…Их трупы, валяющиеся в пыли посреди дороги. Боль и ужас, охватившие их семьи, и радостное гоготание немцев, будто они провернули лихую и очень веселую шутку.
– Нет у меня злости на советскую власть! Обида есть! – честно ответил дед Федька.– Злости нет!
– Мне нужен связной, который станет моими глазами и ушами в каждом селе, на каждой улице райцентра. Я хочу знать обо всех передвижениях немцев, обо всех передислокациях румын и итальянцев. Все!
– Много чего хочешь…– коротко бросил дед Федька. – Нашел связного. Калеку…
– Прошу вас!– горячо попросил Говоров.
– Добро!– согласился дед Федька.– Будет тебе связной…А сейчас иди с Богом! Не хватало бы, чтоб тебя кто узнал тут.
Говоров кивнул, подал руку для рукопожатия, но Подерягин – старший сделал вид, что не заметил ее. Отвернулся, заходя в дом. Перекрестился на образа. Оглядел комнату, где кроме лавок и стола с колченогими стульями, да узкого сундука ничего и не было. Колька и Шурка сидели на печи, высунув грязные носы, любопытствуя из-за занавески в красный горошек.
– Кто это был? – спросила Акулина, накрывая на стол, жидкий суп и лепешки из лебеди зеленоватого цвета.
– Знакомый один заходил. Справлялся, как дела у нас…– взяв деревянную ложку, дед Федор с удовольствием зачерпнул пахнущее укропом варево.
– Знакомый? Я что-то таких не помню…– проговорил задумчиво Акулина, вытирая мокрые руки о подол фартука, усаживаясь за стол рядом со свекром.
– А он мой знакомый, городской…В тридцать седьмом с ним познакомились…– угрюмо буркнул дед Федор, раздумывая о чем-то своем.
«Знакомство с особистом»
5
Март 1942
В штабе царила традиционная суета. Составлялись планы, щелкали клавиши пишущих машинок. Ординарцы носились из одной комнаты в другую, слышался чей-то рассерженный голос, отчитывающий нерадивого исполнителя. Лишь в кабинете командира дивизии полковника Перховича было спокойно. Горела буржуйка, потрескивая дровами, выпуская ароматный смолистый дым через узенькое отверстие
