Небывальщина - Павел Якушкин

— Нѣтъ, слѣзть-то я слѣзу, а деньги, которыя тебѣ за дорогу слѣдуетъ, я все таки тебѣ отдамъ.

Мы подъѣхали въ шлагбауму, неизвѣстно для чего тогда стоявшему. Я вылѣзъ изъ телѣги у разсчитался съ ямщикомъ.

— Правду сказалъ, хозяинъ, твой старый ямщикъ; буду доволенъ и твоей милостью, и этимъ мошенникомъ — твоимъ то старымъ ямщикомъ!..

— Какую же правду?

— Я было за дорогу-то эту чуть самъ не издохъ!.. Вотъ какую сказалъ онъ правду!.. Самъ чуть не издохъ!..

— Это отчего?

— Отъ страху!.. Ну, думаю, какъ до дому живаго сѣдока не довезу:- пропала тогда моя бѣдная головушка!..

— Ну, извини, пожалуйста…

— Ничего!.. Прощай, хозяинъ!.. Выздоравливай!.. Охъ вы! крикнулъ онъ на лошадей и въ минуту скрылся изъ глазъ.

Я вошелъ въ будку. Было часа четыре утра, а потому часовой еще спалъ. Стражи сего города Ростова, да и всякаго града стражи, хорошо знали, что шлагбаума украсть не было никакой возможности; почему же этимъ стражамъ въ ночное время, снявши съ себя воинскіе доспѣхи, не отдаться Морфею? Ростовскій стражъ былъ въ объятіяхъ Морфея, когда я вошелъ въ будку.

— Кавалеръ, а кавалеръ! сталъ я будить стража, слегка толкая его подъ бока:- кавалеръ!..

Кавалеръ промычалъ.

— Да проснись же, кавалеръ!..

Кавалеръ наконецъ открылъ глаза.

— Пусти, пожалуйста, меня, кавалеръ, въ будку немного отдохнуть.

— Что тебѣ надобно? спросилъ меня кавалеръ, позѣвывая и лѣниво почесывая спину.

— Животъ разболѣлся — позволь немножко у тебя, кавалеръ, хоть немножко въ твоей будкѣ полежать…

— Вотъ больницу нашелъ!..

— Пожалуйста…

— Пошолъ вонъ!.. Развѣ здѣсь больница?

— Ну, если не хочешь пустить полежать, отведи меня куда знаешь…

— Нашелъ няньку!..

— У меня билета нѣтъ, я безпаспортный, съ отчаянія рѣшился я сказать стражу:- а безбилетныхъ ты долженъ ловить…

— Ночью?! насмѣшливо спросилъ меня стражъ. — Ночью тебя прикажешь ловитъ — что-ли?

— И ночью надо ловить.

— Дождешься! Ободняетъ хорошенько, тогда тебя, ежели ужь тебѣ такъ хочется, тогда и поймаютъ.

Это рѣшеніе меня озадачило: какъ, въ самомъ дѣлѣ, дожидаться, пока хорошенько ободняетъ, и тогда меня арестуютъ, и то только ежели я самъ этого захочу? Я тогда въ этомъ ничего не понималъ, теперь ничего не понижаю, да, думаю, и читатель ничего не пойметъ; даже могу прибавить, для большаго вразумленія, что это происшествіе истинное, не вымышленное.

— Что же мнѣ дѣлать? спросилъ я съ отчаяніемъ стража, такъ хитро понимавшаго свои обязанности.

— А что хочешь!

— Пусти хоть за деньги!

— А сколько дашь?

— Сколько тебѣ надо?

— Давай четвертакъ — пущу!

— Изволь, только, пожалуйста, положи меня куда нибудь, сказалъ я, обрадовавшись:- Пожалуйста поскорѣй.

— Давай деньги!

Я отдалъ ему четвертакъ.

— Постой же, братъ, я тебѣ соломки постелю, сказалъ часовой, засовывая куда-то четвертакъ.

Онъ постлалъ мнѣ соломки и я завалился на эту, не очень хитрую постель, а мой хозяинъ, уложивши меня, опять легъ и заснулъ.

Въ этой хороминѣ я пролежалъ почти цѣлый день; хозяинъ стражъ цѣлый день провозился съ шиломъ надъ какимъ-то сапогомъ; только времененъ добродушно подчивалъ меня то водкой съ перцомъ, то квасомъ съ солью, то обѣдомъ; и въ этомъ мирномъ гражданинѣ не замѣтно было никакихъ воинскихъ, приличествующихъ стражу, качествъ.

— Послушай-ка братъ, заговорилъ часа въ четыре будочникъ:- ты, я вижу, малый — простота! Теперь скоро придетъ квартальный; увидитъ тебя здѣсь, и тебѣ и мнѣ — морду раскваситъ… Возьми назадъ свой четвертакъ и ступай себѣ съ богомъ куда знаешь!.. Коли не будетъ мѣста, гдѣ переночевать, — приходи въ сумеркахъ опять сюда.

Сознавая всю силу его доводовъ, а къ тому же чувствуя себя гораздо лучше, я согласился съ его мнѣніемъ.

— Прощай, кавалеръ! сказалъ я, выходя изъ будки.

— Прощай, братъ, не поминай лихомъ! отвѣчалъ кавалеръ. — Не пріютишься нигдѣ, милости просимъ опять къ намъ.

Колики мои унялись, и я, походя по Ростову около часа, направилъ свой путь къ Угличу.

Не успѣлъ я отойти отъ города и полуверсты, какъ опять схватили меня колики, и до того сильныя, что я упалъ на землю… Кое-какъ я добрался уже въ сумерки до какой-то деревня, верстахъ въ двухъ-трехъ отъ Ростова… У крайней избы лежала колода, и я повалился на эту колоду. Около избы играли дѣти, чуть ли не со всей деревни туда собравшіяся.

— Э! э! четвероглазый!.. четвероглазый! со всѣхъ сторонъ обступивши меня, закричали мальчишки.

Должно замѣтить, что я, собравшись осматривать Ростовъ, надѣлъ очки, да и забылъ ихъ снять при входѣ въ деревню.

— Четвероглазый! четвероглазый! сыпалось на меня.

— Скажите, братцы, кому постарше, обратился я въ дѣтямъ съ просьбой. — Скажите, что больной пришелъ: не пуститъ ли кто переночевать меня?

— Четвероглазый!.. четвероглазый!..

— Эхъ, вы, ребятки! сказала одна дѣвочка лѣтъ 11–12: — эхъ, вы, ребятки! Грѣхъ, большой грѣхъ смѣяться надъ больнымъ человѣкомъ!..

Съ этими словами дѣвочка скрылась, и ребятки присмирѣли: перестали кричать и довольно дружелюбно на меня посматривали.

Черезъ нѣсколько минутъ эта дѣвочка привела ко мнѣ свою мать — женщину лѣтъ за тридцать.

— Что, другъ, болѣнъ? спросила меня женщина, дотронувшись слегка до моего плеча.

— Болѣнъ, матушка.

— Пойдемъ къ намъ въ избу, у насъ въ избѣ ты и переночуешь…

— Спасибо, матушка!

— Не за что, пойдемъ!

Мать съ дочерью помогли мнѣ привстать, отвели въ себѣ въ избу, положили на постель и цѣлую ночь — то ставили мнѣ горшки на животъ, то прикладывали къ животу горячую золу.

— Слушай, другъ, сказала мнѣ хозяйка, когда уже взошло солнце:- ступай отъ насъ куда знаешь!

— Это же отчего? спросилъ я, никакъ не ожидая отъ этой радушной женщины такого предложенія.

— Да такъ, ступай!..

— Отъ чего же?

— Избави Господи — умрешь у насъ, придетъ мой хозяинъ домой, какъ собаку меня изобьетъ!..

Дѣлать было нечего, — я отправился въ путь, и на этотъ разъ не останавливаясь; горшки, зола ли помогли, только я выздоровѣлъ.

IV

Шелъ я путемъ дорогою, стороною незнакомою; попался я на свадьбу — на дѣвичникъ. Свадьба была не ахти мнѣ: мужикъ — хозяинъ былъ не богатый, а я, относительно, былъ богачъ. Самъ собою, безо всякой просьбы, купилъ я полведра водки и за каждую пѣсню, которою величали меня дѣвки, платилъ по пятаку (тогда деньги ходили на ассигнаціи). А потому меня считали за большаго гостя. Помню, какъ теперь, дѣвки величали меня такъ:

А и кто у насъБольшой набольшій?Большой набольшійВоеводою?ВоеводоюДа и Павлушка,Большой набольшійДа Ивановичъ.Пріѣзжаетъ онъВъ свою вотчину;Онъ и въ вотчинуИ во дѣдину.Онъ и судъ даетъВсе по правдѣ-то:Онъ и съ правоваБеретъ сто рублей,Съ виноватоваБеретъ тысячу;А съ доносчика, —Что и смѣты нѣтъ!

Когда дѣвушки нашли у меня такіе, то послѣ меня спросили на голосъ:-

Слышалъ ли, Павелъ сударь?Слышалъ ли, Ивановичъ?Про тебя мы пѣсню пѣли,Про твое ли про досужество!..

Этотъ спросъ, разумѣется, сопровождался поднесеніемъ тарелки, на которую я положилъ опять таки пятакъ.

— А ужъ мы тебя, Павелъ Иванычъ, теперь величать не станемъ, шепнула мнѣ одна дѣвушка.

— Отчего такъ?

— Нельзя, другіе гости обидятся; тебя и такъ больше всѣхъ величали:

— Да Христосъ съ вами! величайте кого хотите; лишь бы весело всѣмъ было.

— Нѣтъ, ни гостей не станемъ величать теперь: надо жениха съ невѣстою.

И запѣли, какъ матушка родная уговаривала свою доченьку посадить мила дружка на кроватушку,

Разговоры разговаривать,Про его родню разспрашивать.

Добрый молодецъ (по пѣснѣ), тряхнувъ кудрями, такъ отвѣчалъ:

У меня семья веселая!У меня родня богатая:По губерньямъ — губернаторы,По уѣздамъ — все исправнички,По селамъ — славны головы!

Пропѣли, тогда стали отецъ-мать благословлять жениха-невѣету поной.

Пало пероПеро легкое!То не пероТо не легкое:Палъ Иванъ,Палъ Ивановичъ,Передъ образомъ,Богородицей,Всепречистою;Передъ батюшкойДа родименькимъ,Передъ матушкойДа родимой-то!А и всѣмъ имъ —Слава — по ровну!..

Стало быть конецъ и дѣвичнику…

Скоро сказка сказывается, да не скоро дѣло дѣлается. Долго-ли, коротко-ли, а дѣвичникъ справили и надо искать ночлега. Мои собесѣдники, кто вполпьяна, а кто и совсѣмъ пьянъ; какъ такъ ни разговаривай, а оставаться нельзя: надо было или цѣловаться, или драться; я хе въ то время ни имѣлъ охоты ни къ тому, ни къ другому, а потому счелъ за лучшее — уйти.