Небывальщина - Павел Якушкин

И спознался я съ этой Анной Петровной, а и спознался съ Анной почитай обманомъ. „Я тебя, говоритъ, всѣмъ сердцемъ, всей душой своей люблю; сколько силы-мочушки у меня есть, всю за тебя отдамъ! Бери меня, какъ есть я теперь дѣвка… ни въ чемъ тебѣ запрету нѣтъ; только не губи ты меня понапрасну, объяви: возьмешь замужъ за себя?“ Да такъ стала жалостно, да любовно говорить… А сама-то все дрожитъ, что меня ажъ проняло… А я былъ на дѣвокъ ходокъ… Какъ взглянула на меня — все бы такъ ей и отдалъ, такъ бы на ней и женился… Куда тутъ думать о другой дѣвкѣ… Я сталъ тутъ божиться, что во всю свою жизнь буду ее любить, что коли батюшка-родитель не соизволитъ на ней жениться, ее за себя замужъ взять, во-вѣкъ ни на комъ не женюсь; а будетъ неволить — въ солдаты наймусь! А она опять свое: „Ты, говоритъ, не бойся мнѣ правду сказать; мнѣ все едино, кромѣ тебя за мужъ ни за кого не пойду: кого любить, любить буду, я людей не постыжусь… Хоть на день, а ты меня полюбишь…“ Я ей опять клясться, божиться… Такъ мы съ ней и спознались… И жили мы съ ней передъ людьми хоть и зазорно, а межъ собой хорошо: ни я противъ нее слова, ни она супротивъ, — ни — Господи Боже мой!.. Вотъ и жили мы такъ-то до того самаго слова батюшкинаго, до того слова батюшкинаго, что пора пришла время жениться. А батюшка спровѣдалъ про Анну: всѣ на деревнѣ ужь знали, что я съ этой Анной живу… Такъ батюшка такъ думалъ: Анна хоть и не изъ хорошаго дома, да дѣвка работящая, въ дому будетъ помощница, а всѣ ужь знали, что она только и свѣту видѣла, что во мнѣ; и батюшка про то зналъ. Такъ онъ отъ этой свадьбы и не прочь былъ, а еще для моей же души хлопоталъ, чтобъ я съ Анной не въ грѣхѣ жилъ: закономъ бы весь грѣхъ порѣшилъ. Хорошо. Только сказалъ мнѣ отецъ: женись, — я сталъ думать: я изъ дому хорошаго, за меня пойдетъ замужъ не то что любая дѣвка по нашей деревнѣ, а и по всему околодку — стоитъ только кличъ кликнуть!.. А про ту Анну сталъ я такъ думать: до суда Божія, до вѣнца, еще она со иной спозналась, а женись на ней — всѣ люди на смѣхъ поднимутъ: на распутной дѣвкѣ, скажутъ, женился!.. Только я такъ думалъ, думалъ, и надумалъ, что Анна мнѣ не жена. Отецъ больше приставать — женись! а я больше думать: Анютка мнѣ не жена! Сталъ я присматриваться къ другимъ дѣвкамъ… И приглянулась мнѣ дѣвка, Марьей звать, теперь жена мнѣ… Первое изъ семьи богатой, родня тоже, дѣвка работящая, изъ себя видоватая… Отецъ говоритъ: „женись! на комъ хочешь, говоритъ, женись!“ — Онъ все думалъ, что я на Анну укажу. А я послѣ своихъ думъ и говорю: „если поизволишь, посылай сватовъ за Марью!“ Отецъ посмотрѣлъ на меня, посмотрѣлъ, да такъ не хорошо посмотрѣлъ. — „Не будетъ ли, дитятко, грѣха на твоей душенькѣ?“ говоритъ отецъ, а я молчу. — „Что-жь, посылать сватовъ за Марью?“ — „Посылай“, говорю отцу… Послали сватовъ, тамъ рады. Дѣло сразу подѣлали: порѣшили свадьбѣ быть на Михайловъ день — у насъ престолъ. Съ той поры я къ Аннѣ ни ногой, а до свадьбы еще таки оставалось: Марью ту пропили за меня еще до Покрова. И все-то времячко я и самъ не свой; жду не дождусь, какъ съ Марьей подъ вѣнецъ стану: Марья была дѣвка смирная, тоже умная, да только какъ взглянетъ, бывало, на меня, такъ, бывало, вся и зардѣетъ. Малый-то я ужь очень изъ себя ловокъ былъ, — вотъ оттого-то я и любилъ больше Марью. Аннѣ, бывало, что скажешь про свое, она скажетъ, что дѣло, а что не дѣло, то какъ топоромъ отрубитъ: ты, говоритъ, не дѣло говоришь. Вотъ такъ и такъ это дѣло повести надо… А ты и стоишь дуракъ дуракомъ, и при всемъ людѣ хоть пѣсню пой:

Красна дѣвица колодцаПоборола, поборола!При всемъ честномъ людѣОсрамила, осрамила!.

А ты стоишь! А послѣ по ее сдѣлаешь — и выйдетъ такъ!.. И не то, чтобы она говорила какъ нибудь это, хотя меня на разумъ навести, али съ насмѣшкой какой. Нѣтъ. А такъ просто: добра мнѣ ищучи!.. А мнѣ передъ ней какъ-то совѣстно… Марья не то: что скажешь ей — все хорошо; сама видитъ — плохо, а говоритъ — хорошо! Вотъ и теперь: что бы ты ни задумалъ сдѣлать — все хорошо; пьянъ напьешься — и то хорошо: „Послѣ трудовъ повеселить себя надо!..“ А вѣрное слово тебѣ скажу — до пьяна я безъ дѣла не пью:- престолъ когда у насъ, али на свадьбѣ у кого, на крестинахъ; а такъ чтобы — ни-ни!.. Въ одномъ только и поперечитъ: съ дѣтьми не мутить! Что хочешь дѣлать дѣлай, а дѣтей своихъ не обижай!.. Такъ окрысится, хоть на кого, что по неволѣ отъ нея отойдешь!.. Вотъ какая!.. А не тронешь дѣтей — что хочешь, то и дѣлай, слова поперечнаго не услышишь! Вотъ за самое за это и полюбилась мнѣ Марья. Какъ теперь помню: жду не дождусь того времячка, какъ съ Марьей подъ вѣнецъ стану судъ Божій принять. Только пришло и то времячко… во вѣкъ мнѣ его не забыть!.. Стали свадьбу играть — я былъ радостенъ. Все справили, какъ законъ велитъ; поѣхали въ вѣнцу въ Божью церковь… А надо ѣхать мимо двора Петрова, того двора, гдѣ Анна та Петровна жила. Какъ поѣхали мы мимо Аннина двора, а Анна-то стоитъ на крылечкѣ, схватилась за столбы точеные, — такъ бы ей и на ногахъ не устоять: вся дрожма дрожитъ!.. Какъ увидала меня радостнаго, да веселаго, мимо ея двора съ другой въ вѣнцу ѣдучи, да какъ вздрогнетъ, да какъ крикнетъ: „Прощай, другъ! На тебя, душа, мой прежній полюбовничекъ, не сержуся!“ — Такъ меня отъ этихъ рѣчей словно варомъ окатило!.. И сказала тѣ самыя рѣчи при всемъ при народѣ: самъ знаешь, со свадьбой сколько народу ѣдетъ, а она никого не постыдилась, сама покаялась-была полюбовницей!.. „Была полюбовницей!“ такъ и стоитъ въ ушахъ у меня… А какъ глянулъ на Машку, на невѣсту на свою — духъ замеръ. Допрежь этихъ словъ въ Машкѣ своей души не слышалъ, а теперь рыло свое поворотить къ ней — просто мочи нѣтъ!.. Какъ пришли въ церковь Божію, какъ насъ попъ-батюшка перевѣнчалъ, какъ заставилъ цѣловаться, — хоть убей! по сю пору не помню. Повезли насъ домой, поѣхали мы мимо Аннина двора — хоть бы тебѣ собака тявкнула: ничего не слышно, ничего не видно!.. Привезли насъ домой, посадили за столъ, пошелъ тотъ столъ, а я на жену свою на новобрачную и смотрѣть не могу!.. Гости по обычаю, какъ законъ велитъ, приговариваютъ: „горько!“ Цѣловаться съ женой надо, а у меня съ души претъ! Не помню, какъ насъ изъ-за стола выведи, какъ спать положили; ничего не помню!.. Тамъ, по закону сколько время спустя, пришелъ дружко, сваха поднимать насъ, молодыхъ… Дружко-то, и затрясся, а сваха совсѣмъ таки присѣла!.. Смотрятъ они, а я на свою новобрачную звѣремъ гляжу!.. Сваха взвизгнула, а дружно: „Дѣло плохо, говоритъ, свадьба испорчена!..“

Какъ кинулся я — не въ избу, гдѣ родители, родственники радости дожидались, а кинулся я куда глаза глядятъ!.. Не день прошелъ такъ, не два, а сколько недѣль, — силъ моихъ не стало!.. Пришелъ я опять къ Аннѣ Петровнѣ. — „Силъ моихъ нѣтъ, Анна Петровна, безъ тебя прожить; давай еще съ тобой въ любви поживемъ!“ — „Нѣтъ, говоритъ, другъ, ты теперь законъ принялъ, въ законѣ и живи, а я твоему закону не нарушница!!“ — Сколько къ ней ни приставалъ, одно слово: „я твоему закону не нарушница!..“ Да такъ мнѣ тошно пришлось, что хоть на себя руки поднимай!.. Семья видитъ, дѣло плохо. Собралась вся родня, стали думать, какъ дѣлу помочь, и порѣшили: позвать Аннину тетку… А Аннина тетка: родитъ-ли кто, ее зовутъ, горшокъ на брюхо накинуть — ее зовутъ: знахаркой слыла… Позвали ту тетку, стали всей родней ее чествовать. Почествовали ее сколько надобно, и стали говорить: что такъ и такъ — свадьба испорчена; помоги горю, приворожи мужа опять къ своей женѣ!- „Нѣтъ, говоритъ тетка:- я ворожить не умѣю: николи не ворожила… (она не хотѣла только признаться, а была всѣмъ завѣдомо знахарка), николи не ворожила, а по мѣрѣ силъ на пользу ближняго, какъ Христосъ велитъ, тружусь. Вотъ и теперь такое слово скажу: пусть молодожены оба вмѣстѣ пойдутъ къ Анютѣ, да и спросятъ у ней христіанскаго прощенія; у Анюты душа ангельская; проститъ, дастъ Господь, Богъ и помилуетъ!“ — Чтожь ты думаешь?!.. Вѣдь отворожила всю эту порчу свадебную! — Ступай, говорю женѣ, снаряжайся, пойдемъ, говорю, ты со мной!.. а мнѣ жену-то свою Богомъ данную, и по имени-то назвать было противно!.. Подходимъ мы съ женой къ Аннину двору — боязно; входимъ въ избу, смотринъ, а она, моя голубушка! сидитъ за столомъ, не въ переднемъ углу, а такъ поодаль, за оконичкомъ, правой рученькой головушку подперла, а сама-то вся такая болѣзная да сиротливая… Какъ взглянулъ я на нее, такъ духъ во мнѣ замеръ! А Анюта сидитъ и не слышитъ, какъ мы въ избу вошли. Мы стоимъ передъ нею, — а она не видитъ… Марья, жена моя, какъ взвизгнетъ, да прямо въ ноги ей кинулась!.. Я за женою — тоже Аннѣ въ ноги!.. Анна какъ взглянула на насъ, что снѣгъ вся побѣлѣла, да какъ бросится на шею въ Марьѣ, да какъ стала ее цѣловать!.. „Любила, говоритъ, я друга: всю бы душу за него отдала бы. Теперь ты его люби… А я вашему закону не нарушивши!.. А я стою, какъ ни причемъ… Только смотрю: Анна Петровна такая стала веселая… «Садитесь, говоритъ, за столъ: вы у меня гости дорогіе!» — Сѣли ни за столъ, стали насъ подчивать. Сама налила себѣ стаканчикъ водки, да и говоритъ: «горько!» — Какъ я посмотрѣлъ на свою жену: въ первой мнѣ жена за жену показалась!.. И такъ мнѣ на душѣ показалось радостно!.. Анна говоритъ: «горько!» Я Марью цѣлую, и не то чтобы по нуждѣ, а такъ какъ надо жену мужу цѣловать! Смотрю на Анну, на Марью — радуюсь!.. Марья мнѣ жена, а Анна ровно сестра мнѣ родная!.. Пошелъ я съ Марьей домой. — «Пойдемъ, Маша, говорю, задворками». Такъ Маша ажъ вся замлѣла: въ первые отъ меня послѣ вѣнца ласковое слово услыхала!.. Послѣ того Анна Петровна въ Машѣ понавѣдываться стала; стала Маша родить, а родины были трудныя, трое сутокъ бѣдная мучилась!.. Такъ Анна три ночи глазъ съ глазомъ не смыкала! А какъ родился мальчишка, такъ ей радости было, почитай, больше чѣмъ родному отцу съ матерью!.. Вотъ она какая!.. Теперь у насъ живетъ она въ деревнѣ бобылкою, и только у ней радости и есть, какъ бы моихъ съ Марьею дѣтей чѣмъ ни на есть утѣшить: одному рубашку сошьетъ, другому шапочку какую приладитъ… Живетъ она бобылкою, про бобылокъ ты знаешь довольно; а спроси ты кого хочешь про Анну Петровну бобылку, никто дурнаго слова не скажетъ; а за прежнюю ея гульбу со мной, не то чтобы въ укоръ что сказать или дурнымъ словомъ обозвать, а и такъ никто не промолвится.