Купчая - Юлия Григорьевна Рубинштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять зазвонил звонок. Молчанов с Паулем оттеснили медсестру, взяли бабу на руки – она уже трепыхалась, что-то бормотала, хлопала глазами, – Молчанов мотнул головой в сторону дежурки, и через минуту баба уже лежала на топчане, сооружённом лично Молчановым в самом начале его работы здесь.
– Не тронем, не тронем, мародёров тут нет, – сказал Молчанов, жестом показывая Паулю запереться в дежурке. Пауль, ссутулив тяжёлые плечи от предупредительности, с какой он всегда обращался к женщинам, на вид неуклюжими своими, лопатистыми руками уже подталкивал туда медсестру. Провернулся изнутри ключик, значит, можно открывать. Молчанов открыл. Каталка. Местный случай. В больнице, значит, не вытащили какого-то бедолагу. И толкает каталку тоже баба. Наталья Семёновна, санитарка из реанимации, по шарканью можно узнать, ещё не видя.
– Здесь оставишь или каталка нужна?
– Ты один, что ли? А Пауль где? Нужна вообще-то, – и простецкое широкое лицо Натальи Семёновны, всё в крупных складках морщин, будто каплями натекающих по щекам к круглому, мягкому подбородку, стало ещё шире от добродушной улыбки.
– Да у него чего-то живот схватило, не знаю, когда появится. Надо тебе каталку – помоги.
Та не возражала. Вдвоём они перевалили тело на стол. Молчанов принялся стаскивать с него бельишко – кроме больничной пижамы и трусов, ничего не было. Наталья Семёновна не уходила. Вздыхала, переминалась, взглядывала коротко, стеснительно. Молчанов зарегистрировал очередного, написал номер, затолкал в холодильник. Наконец Наталья Семёновна спросила:
– Где ж твой напарник-то? Мне вообще-то он нужен.
– У нас тут удобств нет, наши пациенты ими не пользуются. Он обычно через стоянку, в лабораторный бегает, там посмотри.
Наталья Семёновна вышла вразвалочку. Теперь надо быстро. Молчанов постучал в дверь дежурки.
– Если наша больная ходит, всем быстро выметаться!
Дверь распахнулась. Одного взгляда на собранный в мелкие складочки, как горловина вещмешка, лобик медсестры хватило Молчанову, чтобы понять: дело дрянь.
– Какой там ходит. Она сколько без сознания-то была?
– Тогда живо её на каталку и в приёмное. Скажем, шла и упала.
Через минуту женщина, привезённая в морг живою, лежала на каталке, и Пауль уже толкал каталку наружу.
– Э, стоп! Пауль, ты останься, тебя Семёновна из реанимации искала.
Теперь каталку по уже тёмному в быстро сгущающихся августовских сумерках проезду между моргом и лабораторным корпусом везла медсестра.
Из-за угла послышались шаркающие шаги.
– Ну, все тут! Пауль, где пропадал-то? Кристина, тебя там все обыскались, ещё днём спрашивали из горсовета, ну, этой, мэрии-то по-теперешнему! Ой, а каталка моя, куда повезли?
– Женщина зашла узнать насчёт умершего родственника, Наталья Семёновна, ей плохо стало, – ответил Молчанов на все вопросы разом.
Он руководствовался простой логикой. Документов нет, привезли живую. Сегодня столько привезли народу, да не случайного, уж больно все они вместе выглядели странно. Видимо, этой бедолаге тоже не просто так на улице плохо стало. Да вдобавок стоит ли ему, майору в отставке Молчанову, при теперешнем-то отношении к людям с его прошлым, говорить вслух: привезли живую? Поднимать бучу, понуждать начальство на разбирательство? Согласятся ли ей вообще помочь без документов? Шла и упала – устроит всех.
– Ну, так кто в приёмное повезёт? – спросила медсестра Кристина. – Меня, говорите, ищут – я побежала. Сабитова её фамилия…
– Сабитова! – звонко выкрикнули где-то впереди, там, где тёмный проезд к моргу и больничной автостоянке вливался в широкий, освещённый и обсаженный аккуратными липами с кронами, круглыми, как кегли, проезд к главному зданию Второй городской больницы, розовеющему невдалеке отделочным кирпичом облицовки в свете противотуманных фонарей. И тут же топот, всё ускоряющийся, потом топот второй пары ног. – Мама?
При свете тусклой лампочки над подъездом морга не очень бросалось в глаза, как бледно и измучено лицо совсем молодого парня, практически подростка, выкрикнувшего «мама». И что пояс его синих с белой полосой спортивных брюк прорезан, резинка, на которой он держался в лучшие времена, завязана спереди и лишь кое-как замаскирована в прорези, ворот такой же синей с длинным рукавом футболки разрезан тоже, а сама футболка выпачкана. Чем выпачкана – объяснять не надо было, навидался таких пятен в Афгане. Молчанов заметил и это, и тяжёлую не по возрасту, затруднённую поступь парня, и запавшие не то серые, не то голубые глаза, и торчащие свалявшиеся в сосульки соломенные пряди волос, но женщины обернулись просто на крик.
Тем временем подошёл второй – немного постарше, лет тридцати с чем-нибудь, тоже еле шедший, тоже в болтающейся одежде – вроде бы целый и без пятен тёмно-синий пиджак, целая рубашка в зеленоватую клетку под ним, но ни одной пуговицы. Запавшие, как и у первого, но только тёмно-карие глаза, сросшиеся широкие тёмные брови, крупные тёмные, можно даже сказать – чёрные, кудри – то ли растрёпанные, то ли просто не поддающиеся парикмахерским ухищрениям, большой нос с лёгкой горбинкой. Не похожи. Вряд ли братья. В отцы старший младшему тоже не годится, разница в возрасте лет десять от силы.
Потасовка была, что ли, где-нибудь в баре? Нет, там публика бывает не такая. С глазами понаглее. Может, какая-нибудь крупная бандитская разборка на улицах – и мирные жители тоже попадают, кто под шальную пулю, кто… Нет, пуль не было. Никто из сегодняшних не подстрелен и не порезан. Что же в городе творится, что по ним так-то вроде танка проехалось?
Женщина на каталке, давно пришедшая в сознание, тоже услышала крик. Попыталась приподняться, застонала, сказала что-то невнятно. Изжелта-бледное, видимо, когда-то смуглое, скуластое широкое лицо еле-еле осветилось вымученной улыбкой. Парень с соломенными волосами подскочил вплотную, приподнял голову лежавшей и снова выдохнул, уже шёпотом:
– Мама!
– Её зовут Раиса Виленовна Сабитова? – спросил старший глухо, хрипло, с трудом ворочая языком.
– Раиса… Виленовна… – произнесла женщина прерывающимся от слабости голосом, но отчётливо. – Алик… Сыниша…
– Мама… Мама… Мы сейчас уйдём… Ты идти можешь? – бормотал парень, гладя её по чёрным, жёстким, с сильной проседью волосам, оправляя на ней абрикосового оттенка блузку с кружевным воротничком, пытаясь положить поаккуратнее вдоль тела мелко складчатую тёмно-красную с крупным чёрным узором юбку.
– Некуда… – стоном вырвалось у неё. – Дома… полиция… всё вышвырнули… опечатали… меня расписаться заставляли… не расписалась, в глазах поплыло… Где… Руслан…и Гарик?
– Там… – Парень бессильно оперся на каталку, обтянулись скулы, точь-в-точь как у мамы, даже соломенные лохмы сникли. Тишина августовского вечера показалась Молчанову предгрозовой, предбоевой. Вот сейчас – вспышка, ракета, и тогда… А что тогда? Вон мальчишка и то понимает, что для него с матерью бой проигран, нужно собирать силы для следующего, искать слабое место в
