Однолюб - Елена Богатырева

Людмила услышала за дверью шаги и замерла. Шаги были так не похожи на мягкое шарканье шлепанцев санитарок. Но это был и не Петр. Людмила потянулась, устроилась на подушках, вытянула шею, чтобы слышать отчетливее. Но напрягать слух не потребовалось. Раздался вскрик, стон, потом – возня. Что-то тащили по полу. Она могла поклясться, что – тело. Неужели она и Рудавину больше не нужна? Похоже, за ней пришли и начали убирать свидетелей. Все правильно, сама бы поступила точно так же, будь она на его месте. Значит – конец. По ту сторону двери по полу протащили еще одно тело. Она должна приготовиться и встретить свой конец достойно. Она должна…

И вдруг на нее обрушился целый водопад чувств, которые она все эти годы пыталась задавить мертвой и холодной логикой. Она поняла, что хочет жить. Пусть калекой, пусть всю жизнь не выходя из этой треклятой комнаты, но только – жить! Хочет до одурения, до того, что готова продать душу дьяволу.

Тем временем неуверенные шаги приближались к ее комнате. А жить хотелось все сильнее! Нужно… Ничего ей не нужно, кроме жизни! И она не отдаст ее просто так! Ну же! Дверь отворилась…

Когда он вошел, она чуть не закричала. Зажала себе рот обеими руками, и глаза ее забрызгали его разноцветными искрами. Он подошел к ней, сел рядом на пол.

– Покричи, если хочешь!

Она впилась глазами в дверь. Прошла минута, другая. Но никто не вошел.

– Никого нет, – то ли удивление, то ли вопрос вырвался у нее.

– Они нас не слышат, – ответил он радостно. – Пойдем домой.

Она снова метнула на него взгляд, полный ужаса: он ничего не знает.

– Я отнесу тебя, – добавил он, глядя в сторону.

И она поняла – знает. Все знает. Слезы закапали как дождь. Быстро, еще быстрее. Все лицо стало мокрым, и одеяло, которое она прижимала к себе изо всех сил. Он пытался отнять, а она прижимала все сильнее.

– Как хочешь, – сказал он, наконец, и завернул рыдающую женщину в одеяло. – Ты стала легче, – он улыбнулся ей во весь рот, поднял ее и прижал к груди.

Новая жизнь распахивалась перед ней настежь, вместе с дверью, которую открыл он…

Машина ждала у рощи. Он вел сам. Впервые за долгие годы она видела его за рулем. Вел осторожно, не превышая скорости, объезжая посты ГАИ, отмеченные у него на карте. У него не было прав. Если бы его остановили, это был бы конец. Он нацепил дымчатые очки, и теперь его можно было принять за разумного человека.

– Осторожней, – все время повторяла Людмила. – Осторожней! – говорила она с необыкновенной нежностью.

Он привез ее к себе. Стояла глухая ночь. Никто не выглянул в окно и не полюбопытствовал, что же там тащит дурачок-сосед. Он усадил ее в самое большое кресло посреди гостиной. Включил свет. На столе стоял огромный торт, на котором крупными буквами было написано: «С днем рождения, любимая!».

Он неуклюже топтался у стены, готовый по ее первому требованию расставить вещи по местам, а свои подарки выбросить в мусорное ведро. Она так часто кричала ему: «Сделай как было!» Но теперь она не кричала. Она плакала и захлебывалась слезами. Впервые он сделал что-то правильно.

Она довольна. Хоть и плачет. Ей понравилось. День ее рождения. Он не забыл. А она, кажется, немного забыла. Но теперь вспомнила…

Когда Людмила подняла на него зареванное распухшее лицо, он тоже заплакал и сказал ей:

– Ты такая красивая!

В этот день ей казалось, что слезы никогда не кончатся. Она целовала его в седой висок. Она говорила: «Мой дурачок!» Он стал рассказывать, как нашел ее, как устроил так, чтобы сделать ей подарок ко дню рождению. Она слушала и никак не могла понять одного: как же она могла забыть о нем? Единственный человек, о котором она не вспоминала в эти кошмарные годы, был тем самым человеком, который никогда не забывал о ней…

Его звали Витей Черновым, вернее – Витькой. Ей было тогда четыре года, а он ходил в первый класс, И она ему втайне жутко завидовала. И уже тогда считала, что он самый красивый мальчишка в их дворе. А он ее не замечал. Какому первокласснику интересно, что там про него думает малышня из песочницы. Ее мама говорила про него «серьезный мальчик». И тогда она поклялась себе учиться лучше него. Хотя куда уж лучше, ведь он не получил за первый год ни одной четверки.

Первую четверку он получил в пятом классе. Люськин портрет к тому времени красовался на доске почета их школы, на четыре ряда ниже, но ровненько под его портретом. Она часто бегала смотреть на переменках. Вот он, а вот она. «Большие» брали ее теперь в свою компанию. Не потому, что отличница, а потому, что одного с ними роста, и потому, что «одного с ними соображения». Она им рассказывала про книжки, которые брала читать в библиотеке. А они ей разъясняли всякие неприличные слова, которые без устали писали на заборах и гаражах.

Однажды она им рассказала про «Тимура и его команду». Понравилось всем. Из старых картонных коробок соорудили штаб, составили список беспомощных старух, которым станут помогать. Дело было только за выбором командира. Девчонки и несколько мальчишек были за нее. Но остальные мальчишки, а их было больше, стояли горой за Витьку. Тогда Люся с Витькой в первый раз подрались. Вокруг плотным кольцом стояли ребята и улюлюкали. Он победил. Она бежала домой с разбитым сердцем и разбитой губой. Но он на следующий день получил свою первую четверку.

Она думала, что он забыл, – это уже в седьмом, в ее седьмом, когда он, десятиклассник, впервые пригласил ее в кино, – но оказалось, он тоже все помнит. И драку, и четверку. «Люся, ты меня погубишь!» – сказал он тогда, смеясь. Они почти не смотрели на экран, шептались, а все вокруг на них шикали.

Люся это кино тоже не забыла. И все думала потом: вот если бы Виктор этого не сказал… Она проклинала потом весь мир: зачем он это сказал! Но тогда ей понравилась роль погубительницы. Она ответила: «Обязательно! Так что – держись!» Там же в кино Витька и поцеловал ее в первый раз. Люся ждала этого с четырех лет. А может, и еще дольше, только не помнила. Этот первый поцелуй был как стекло – прозрачный, чистый. Она несла его домой, как свое новое знамя. Легла в постель и решила: так теперь будет всегда. Но на следующий же день они поссорились.

Один из ребят, из зависти или просто сдуру, повторяя любимую присказку своей матушки, сказал ей: «Ты думаешь, одна такая у него? У него таких много…» Он еще что-то говорил, но она оглохла. Удивленно смотрела в небо, трясла головой, чтобы вытряхнуть невидимую вату, заложившую уши. А потом внутри нее произошел взрыв. Как в кино про фашистов, с фонтанами огня, с черным дымом, с кровавыми черно-белыми брызгами, только почему-то очень медленно, как в замедленной съемке. От этого сила взрыва показалась еще смертоносней. Она должна была умереть на том самом месте, где были произнесены ужасные слова. И она умерла. Вечером домой вернулась совсем другая Люся.

На следующий день она шаталась по комнатам как привидение, неподвижно часами сидела за столом, водя не заправленной чернилами ручкой по чистому листу. Остатки жизни вытекали по капле. Телефон молчал, пока мама не воткнула штепсель обратно в розетку. Люся уставилась на нее страшными пустыми глазами. Телефон сразу зазвонил.

«Это тебя, – сказала мама, улыбаясь, – серьезный мальчик». – «Привет», – услышала Люся его безмятежный голос. «Да как он смеет!» И решила погодить со смертью, согласилась встретиться, снова сходить в кино. Стеклянный поцелуй все еще горел на правой щеке.

Она потратила целый день на сборы. Мама разрешила ей надеть свое платье с красивым вырезом. Машка из соседнего подъезда одолжила фен в обмен на домашнее задание по математике. Ресницы Люся долго мучила щеточкой с тушью, пока они не загнулись вверх и не раскрылись, как у ее куклы Мальвины.

Увидев ее, он немного растерянно спросил, косясь на глубокий вырез и метровые ресницы: «Что это с тобой?» Она развернулась и ушла. Между ними на полгода повисло непонимание. Люся мучилась, старалась реже выходить на улицу и сидела за учебниками дни напролет. Ничего не хотела про него слышать, избегала всех подруг и знакомых. От нечего делать она обложилась учебниками по математике и щелкала задачки как орешки. Потому что за каждой формулой, за каждым решенным примером ей мерещилось решение собственной судьбы. Словно рядом с учебником математики сидел сам бог и внимательно наблюдал за каждым ее действием. «У тебя получилось, – говорил бог, – значит, он любит тебя!» Получилось – значит, любит. Она сама придумала себе такого бога, и не было ни одного примера, ни одной задачи, даже повышенной сложности, которые она не сумела бы решить.

А потом наступила зима, и они неожиданно столкнулись на улице. И замерли. Витька наклонился, неотрывно глядя ей в глаза, зацепил пушистого снега и бросил в нее. Подумав немного, она швырнула на землю модную сумку, и через несколько минут они, счастливые и облепленные снегом, уже хохотали как сумасшедшие. Все, что наговорили ей о Витьке, оказалось ложью. Мучительные полгода сократились до многоточия в их романе, и он завертелся дальше.