Благими намерениями... - Джон Браннер

— Ну скажи же мне! Скажи! — взмолилась Жарвина.

— Ты можешь ползать передо мной на коленях, истекать кровью и просить, чтобы я рассказал тебе все хотя бы перед твоим последним вздохом, но я не позволю, чтобы с моих губ слетело описание подобной беспримерной глупости!

Строго говоря, то, что теперь пришлось бы использовать магу, уже нельзя было назвать губами…

— Знай только: совершив преступление, Кликитагх опомнился и раскаялся. Его терзало отвращение к себе. Кликитагх стал собственным судьей, и его устроил лишь один приговор. Он хотел страдать так, чтобы любой человек, который услышал бы о его преступлении и почувствовал соблазн поступить так же, устрашился бы и передумал, узнав о каре, которая постигла преступника. Кликитагх не подумал, что может наступить такое время, когда все его современники умрут, и о его жертве помнить будет некому. Он выбрал приговор настолько жестокий, какой и в голову не мог прийти никому, кроме человека, который полностью погряз во зле. Он решил, что будет глубоко и искренне верить, что не совершил ничего, что заслуживало бы настолько злой судьбы. Это отчасти позволяет себе представить всю гнусность его преступления.

— Но что, что он совершил?! — воскликнула Жар-вина.

— Ты никогда не догадаешься. У тебя не хватит воображения представить себе настолько отвратительное злодеяние — это противно твоей внутренней природе.

— А тебя это знание испортило? — обвиняюще спросила Жарвина и наклонилась вперед. Она была рада, что видит лишь смутные контуры нынешнего облика мага. — Изуродовало твой ум так же, как и твое тело?

Это были жестокие слова, но все же Жарвина произнесла их:

— В тебе что, нет ни капли милосердия? Разве тысячелетнего наказания не довольно даже для самого отъявленного негодяя?

— О, конечно, — голос Инаса Йорла напоминал зимний ветер, свистящий в ветвях деревьев. — На мой взгляд, более чем довольно. На мой — но не на его.

— Ты… ты хочешь сказать… — Жарвина почувствовала, что у нее пересохло во рту. — Ты имеешь в виду, что попытался освободить Кликитагха от проклятия, которое он сам на себя наложил?

— Да, попытался.

— А он не позволил тебе это сделать и оказался более сильным магом?

— Не совсем так. Жарвина заломила руки.

— Ради всего святого, Инас Йорл! Не знаю, пожалел ты Кликитагха или нет, но пожалей меня, твоего друга! Никогда прежде я не встречала человека, у которого было бы больше оснований ненавидеть мир, чем у меня, когда мне было девять лет! Объясни же мне, что ты сделал и чего не сделал!

— Хорошо, я попытаюсь… — голос мага становился все глуше и слабее. — Но эти события трудно описать словами. Заклинания, которые мне пришлось применить, лежали наполовину за пределами обычного мира. И все же мне это удалось! Ни один из ныне живущих магов не сможет совершить того, что сотворил сегодня Инас Йорл, будь он хоть илсиг, которых считают искуснейшими колдунами, хоть испорченный придворной жизнью ранканец. Жарвина, я освободил Кликитагха!

***

Воцарилось ошеломленное молчание. Когда оно стало невыносимым, Жарвина хрипло выдавила:

— Но ты же говорил, что это убьет Кликитагха!

— Так оно и случилось.

— Что?!

— Мне кажется, я пользуюсь самыми простыми словами — разве не так? Несмотря на перемены, которые я претерпел! — теперь в голосе мага звучали дикие жестокие нотки, и мурашки на спине у Жарвины забегали с новой силой. — Впрочем, возможно, это твое естество сопротивляется услышанному. Ну что ж, сейчас я попробую выразиться еще проще. Я дал Кликитагху свободу! И он умер! Но даже после этого в его заклинании сохранилась столь неимоверная сила, что Кликитагх снова встал и сказал — слава всем богам, что никто, кроме меня, не мог услышать этих ужасных слов! — «Жив я или мертв, я осужден бродить по миру. Я не могу дважды есть за одним и тем же столом и дважды спать в одной и той же кровати. Я так решил. Такова моя судьба!»

Даже в пересказе чувствовалось эхо, отражение той силы, которой изначально было наделено проклятие Кликитагха. И Сила эта была непереносима. Мозг Жарвины заполонили чудовищные видения. Женщина закричала и без сознания рухнула на пол.

В свете факелов было видно, как на ее щеках блестят слезы.

***

Жарвина пришла в себя незадолго до рассвета и обнаружила, что находится в доме у Мелилота, — как не раз случалось с ней в прошлом. Но на этот раз ее тело не было переполнено воспоминаниями об искусных и поистине волшебных ласках Инаса Йорла. Одно лишь смутное ощущение утраты. Жарвина отбросила одеяло, встала, воспользовалась ночным горшком, жадно напилась из стоящего на тумбочке кувшина, а потом, не сознавая своей наготы, отдернула штору и распахнула ставни навстречу новому дню.

Холодный воздух в сочетании с холодной водой встряхнул Жарвину и привел ее в чувство. Она потянулась за одеждой — и застыла, случайно заметив свое отражение в высоком и дорогом зеркале, висевшем рядом с окном.

На ее теле не осталось ни одного шрама. Да что там шрама — на коже не заметно было даже ни малейшего, с паутинку, намека на то, что она была когда-то повреждена. Словно и не было никогда в жизни Жарвины свистящей плети, полосовавшей в клочья ее тело.

Изумленная, пораженная Жарвина смахнула челку со лба. Ведь наверняка рубец на лбу оста…

Исчез, как не бывало.

— Но я же ему сказала! — воскликнула Жарвина. — То есть я говорила Мелилоту, но он тоже слушал! Я сказала, что хочу оставить этот шрам, потому что он бывает полезен…

Жарвина умолкла, не закончив фразу, руки ее бессильно повисли.

— О, ты ведь здесь, Инас Йорл, не так ли? Ты ведь наверняка подсунул мне в мозг своего соглядатая! Тот же фокус, который подсказал мне имена твоих василисков! Может, ты чересчур занят, чтобы слушать меня прямо сейчас, но я обойдусь с твоим отражением точно так же, как с тобой самим! А ну отвечай! Зачем ты без разрешения убрал шрам у меня со лба?

И ответ пришел — не слова, а ощущение теплого и очень личного общения, возникшее в самых потаенных глубинах сознания Жарвины. Лучше всего для сравнения подошел бы глоток горячего глинтвейна в холодный зимний день, если только это вообще можно было хоть с чем-то сравнить

— Это не я, — ответил ментальный двойник Инаса Йорла, хотя его слова и не были словами. — Во всяком случае, я не имел такого намерения. Слушай, Жарвина, слушай и запоминай! Не будем говорить о