Большая нефть - Елена Толстая

— Ну хватит, Андрей, — оборвала жена. — Ты как маленький ребенок. Началась взрослая жизнь. И тебе пора понять…

— Я понял, — медленно произнес он, поднимая на нее глаза.

Она даже отшатнулась, таким страшным, незнакомым показался ей этот взгляд. И человека, который глядел на нее так, она едва могла узнать…

— Ты — предательница, — сказал он. — Ты предала все, во что мы верили, что мы любили. Вместе. Ты и я.

— Андрей… — начала было она, но он резко вырвал у нее свою руку.

— Отпусти меня. Я ухожу. Уезжаю завтра. И… прощай.

— Куда ты поедешь? — Она широко раскрыла глаза, все еще не веря, что это происходит на самом деле.

— В Башкирию, как и собирался.

— Возьми хотя бы вещи…

— Обойдусь.

— Ты с ума сошел?

— Мне ничего отсюда не надо, — отрезал он. — Я не хочу вспоминать тебя. Никогда.

И он вышел, хлопнув дверью. Слезы душили его. Первые и последние слезы. Наверное, он должен был предвидеть все это… Но не предвидел. Слишком верил в нее — в них обоих; слишком был увлечен…

…И уже много позднее, в Башкирии, пришли грусть и нежность, и даже сожаления. Нет, не о принятом решении — в правильности своего поступка Андрей Иванович никогда не сомневался. Он жалел ее. Думал о том, как утром она просыпается в этой своей хорошо обставленной квартире, как надевает туфли-лодочки и блузку с брошкой под горлом, как идет в свое министерство и целый день печатает на машинке и разговаривает по телефону… Думал о бесцельности ее жизни, о ее одиночестве… Хотя — нет, какое одиночество. Она красивая женщина. Наверняка завела себе уже какого-нибудь… хорошо одетого и перспективного.

И все равно жалость к ней сжимала его сердце. Она не видит этих безумных рассветов, этих кровавых закатов, не слышит весной соловьиного безумия, не скачет верхом на лошади, не наблюдает за тем, как день за днем, месяц за месяцем великая природа покоряется человеку, сдается его упорным усилиям…

И как-то раз, поддавшись чувству, прислал ей карточку. Маленькую, сделанную любителем. Буров и Векавищев стоят перед вездеходом. Буров слегка приобнимает Векавищева, Векавищев смотрит прямо перед собой, щурясь от солнца, которое бьет ему в глаза.

На обороте Андрей надписал: «Дорогой и любимой — с самого края света».

Он не знал, получила ли она это письмо. Во всяком случае, никакого ответа от нее не воспоследовало.

И Андрей Иванович перестал думать об оставленной жене, перестал жалеть ее… Он просто знал, что женат. Именно это и делало невозможными любые его отношения с хорошей женщиной из Костромы, с прекрасной певицей Марченко и с десятком других расчудесных женщин, которых то и дело подсовывали ему лучшие друзья.

Из самых лучших побуждений, разумеется.

О том, что все попытки женить Векавищева или хотя бы познакомить его с женщиной заканчиваются крахом, Ваня Листов, чистая душа, еще не знал. Радуясь развлечению, он пробирался сквозь толпу к администратору, вкушавшему бутерброд с салом, обернутый трепещущей газетой. Авдеев проводил молодого нефтяника взглядом.

— Ставим эксперименты на живых людях, Макар. Совершенно не жалеем перспективные кадры! Ну вот куда мы его, старые дураки, отправили?

— А что? — пожав плечами, спросил Дорошин. — За спрос не съедят же его. Ну, ответят… что-нибудь.

— Ничего хорошего ведь не ответят, — задумчиво проговорил Авдеев. — Векавищев у нас насчет брака заколдованный.

— А молодым перспективным кадрам учиться надо! — сказал Макар Степанович, и непонятно было, всерьез он или шутит.

Ваня Листов остановился возле жующего человека. Тот не спеша поднял голову и вопросительно воззрился на Ивана.

— Вы администратор музыкального коллектива? — спросил Ваня очень приветливо.

Администратор кивнул и снова откусил от бутерброда.

— А не подскажете, — сказал Ваня так просто, как умел только Ваня и никто другой на этом белом свете, — солистка Марченко — она замужем или как?

Администратор поперхнулся бутербродом. Побулькал термосом. Термос китайский, добыт по знакомству. С бабочкой. И не протекает. Приятно в руки взять.

— С какой целью… кха! кха!.. с какой целью интересуетесь, молодой человек? — выговорил наконец администратор.

— Ну, понимаете, — сказал Ваня еще простодушней (хотя, казалось бы, куда тут «еще»), — меня зовут Иван Сергеевич Листов. Да. И вот у нас буровой мастер — холостяк. Его за это даже орденом наградить не могут. Секретарь партячейки говорит. Векавищев Андрей Иванович. И у него, у Векавищева, намерение к певице Марченко. С целью создания семьи — первичной ячейки общества.

Во время этого выдающегося монолога администратор из просто румяного сделался багровым, как закат над тайгой.

А Листова уже несло:

— Вы не думайте, Векавищев — человек вполне положительный. И зарабатывает хорошо, что тоже немаловажно. Материальный фактор всегда сказывается и учитывается. И мы с вами можем ему помочь.

Администратор наконец обрел дар речи:

— Ну вот что, Иван.

— Сергеевич, — подсказал Ваня.

— Сергеевич, — машинально повторил администратор. — Передайте своему… этому вашему… буровому мастеру… что певица София Марченко замужем. И если он будет до нее домогаться, я доложу об этом руководству. Орден ему не дают!

— Да что вы так нервничаете? — удивился Ваня. — Будто вы ей муж, в самом деле.

— Да, я и есть ее муж, — сказал администратор. — МУЖ. Так что… иди отсюда, Ваня!

— Товарищ администратор Марченко, — с чувством произнес Иван, — давайте, пожалуйста, без грубостей! Я вам, кажется, ничего не сделал… — И, отойдя на некоторое расстояние, с обидой прибавил: — А супруге своей посоветуйте, что ли, кольцо обручальное носить! Во избежание разных вопросов! — И уж совсем издалека крикнул: — Сидит, бутерброды жрет, рожа!

«Рожа» донеслась до слуха Авдеева. Он пожал плечами, иронически глянул на Дорошина.

— Ну вот, ничего не вышло.

— А никто и не сомневался, — вставил Буров.

— Ничего, будем искать, — сказал Дорошин оптимистичным тоном.

— Макар! — воскликнул Буров. — В самом деле, ты не на партсобрании!..

«Ландыши, ландыши, — ласково пела замужняя певица София Марченко, — теплого мая привет…»

Ледяной ветер шевелил знамена и транспаранты. Что бы там ни говорил редактор «Комсомольской правды», а в годовщину Октябрьской революции всегда стояла холодная, почти зимняя погода.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Степан Самарин, конечно, не знал, как сложится его жизнь. Но не сомневался в том, что хорошо. Иначе и быть не могло. Он жил в огромной прекрасной стране, которая победила фашизм и восстановилась после разрухи, которую оставила война. Он жил в стране, где люди ничего не боялись. Он шагал по улицам красавицы-Москвы, дышал ее просторами и почти физически ощущал весь необъятный Советский Союз, который как бы стягивался сюда, в этот узел, в столицу. Если бы Степана спросили, откуда взялась у него тяга к странствиям, он бы, не задумываясь, ответил:

— Москва научила!

Москва, сердце Родины. Самарин слышал, как оно бьется. И теперь он наконец понимал, что должен делать.

Нет смысла дожидаться начала нового учебного года, чтобы поступать на геологический факультет. Именно таков был первоначальный его план, когда он окончательно распрощался со своей несостоявшейся писательской карьерой.

Мама, Алина Станиславовна, будет огорчена. Но это предсказуемо, объяснимо и, в общем, преодолимо. Мама поймет. Она всегда его понимала. Друзья завидовали Степану в этом отношении. Может, в чем-то другом ему и не повезло, но мама у него замечательная, и это непреложный факт.

Степан вошел в квартиру. Мама еще на работе. Тишина в доме. Слышно, как тикают часы. Забавные такие часы, жестяные, с репродукцией Шишкина — «Утро в сосновом лесу». Как на фантике конфеты. Часы старые, царапанные. Не очень-то подходят ко всей квартире, если задуматься. С точки зрения стилистики — выбиваются. Как неудачный эпитет, выражаясь по-писательски. Раньше Степан не обращал на это внимания — привык, а теперь вот бросилось в глаза.

«Это потому, что я мысленно прощаюсь… Останавливаюсь на каждой вещи. Но так нельзя, — строго сказал себе Степан. — Привязываться к вещам — первый шаг к мещанству. Вещи должны служить человеку, не более того…»

Но против воли продолжал он с нежностью осматривать предметы, окружавшие его с самого детства: ковер на стене, книжные полки, чеканку из фузии — девушка с птицей у сердца, деревянного олененка… «Мамин мир», — сказал он себе.

Ладно. Пора собирать вещи. Взять с собой свитер, теплые носки, кружку для походов. Остальное найдется на месте. Да, еще спальник. Остался от пионерских походов.

Степан протянул руку и снял с полки книгу. «Два капитана». С этой книжки начиналось знакомство Степана с художественной литературой. В третьем классе, кажется. Или в четвертом? Мама начала читать вслух, а потом, когда сын заинтересовался — а что дальше? — сказала: «Дальше — читай сам». И он проглотил «Двух капитанов» за неделю…