Мертвец - Эдуард Веркин

Вырвиглаз не ответил, отвернулся, аж уши от обиды затряслись.

Такого маразма я даже от Вырвиглаза не ожидал… Хотя нет, только от Вырвиглаза такого маразма ждать и стоило, он обожает тупые шутки. Но все его предыдущие выходки хоть какой-то логике поддавались. А тут…

— Зачем всё-таки? Смешного ничего нет. Что ты хочешь этим сказать, Вырвиглазец?

— А ничего не хочу сказать. Ненавижу эти рожи просто. Эти рожи мне просто — во!

Вырвиглаз постучал по кадыку ребром ладони. Интересно, чем это ему классики надоели?

— Во — мне просто эти рожи!

Я промолчал.

— Чего молчишь? Спроси у меня, почему я их ненавижу?

— Ну и почему?

— Потому что они мудрые. Такие мудрые глаза, такая вековая мудрость…

Вырвиглаз вскочил на стол, попробовал доплюнуть до Некрасова, но не доплюнул.

— Мудрые, жабы. Блевать я хочу от их мудрости! Мудрость — это самое страшное…

Зря я сюда пришёл. Теперь лучше подальше держаться, а то заплюёт. Вырвиглазовская философия ещё хуже вырвиглазовской золотой лихорадки.

Я при беседе с Вырвиглазом уже научился отключать связь мозга с ушами, он рассказывал, а я смотрел в окно, там ничего интересного не происходило. В центре школьного двора стоял тощий тип. Невысокий, в оранжевой футболке, в кепке. Тип смотрел себе под ноги. И всё. Больше я ничего не заметил.

— Я всегда говорил, что ты ничего не понимаешь. — Вырвиглаз спрыгнул на пол. — Ничего.

Он пнул дверь класса и вышел в коридор. Я тоже вышел. Вырвиглаз вернулся к двери кабинета и плюнул на ручку. И тут я вспомнил. Клара Вадимовна перед Новым годом организовывала традиционный спектакль. «Гамлет, или Сон в летнюю ночь», что-то вроде этого. Вырвиглаз очень хотел исполнить хотя бы маленькую, но роль. Но роль ему не досталась, Клара назначила на роли учеников из своего класса. Тогда Вырвиглаз решил спеть под гитару. Это ему разрешили. А лучше бы не разрешали. Вырвиглаз вышел на сцену, принялся петь, и зал заржал.

С тех пор Вырвиглаз затаил на Клару обиду. Так что это он не мне хотел приятное сделать, это он русичке хотел навредить. Низкий, жалкий Вырвиглаз. А ещё на классиков тянет…

Он наклонился над дверной ручкой и принялся фыркать и сопеть, видимо стремясь выдавить соплю. Мне на эту гадость смотреть совсем не хотелось, я направился к выходу. Вырвиглаз догнал меня почти на улице.

— Не получилось, — пожаловался он. — Денёк неудачный, я это сразу почуял, на «точку» пойдёшь?

— Не.

— Ну и дурак.

Он пересёк двор, задел плечом оранжевого типа, причём так сильно, что тот едва не упал, из чувства протеста перелез через забор в самом высоком месте и исчез. Вырвиглаз любил непредсказуемые выходки, считал, что такие поступки прибавляют ему загадочности.

Лучше бы уши мыл.

Я поглядел на часы. Приёмное время уже началось. Отец, наверное, ждёт меня на крыльце. Впрочем, от школы до больницы совсем ничего, пять минут.

Перелезать забор я не собирался, в нём хватало дыр.

— Привет, — сказал оранжевый, когда я проходил мимо.

— Привет, — машинально ответил я.

Он вроде как попытался даже руку мне протянуть, но я финтанул вправо.

По пути в больницу забежал в магазинчик, купил холодного лимонада. У нас свой лимонадный завод есть, он не загнулся почему-то. Лимонад стоит нормально и вкусный. Я приложил ко лбу бутылку, охладился, затем отщёлкнул крышку и выдул сразу половину.

По вкусу почти груша. На периферии зрения мелькнуло яркое пятно. Я осторожно оглянулся. Пятна не было. Показалось, что ли?

Свернул на Хлебозаводскую. Специально. Здесь всегда вкусно пахнет. Хлебом, квасом, печеньем. Хорошо тем, кто здесь живёт, хотя они, наверное, уже привыкли. Заглянул в магазинную лавку. Пустота, всё уже с утра разобрали, а то бы я батон купил, точно. Батон с лимонадом — лучшая еда.

Опять мелькнуло. Пятно. На этот раз я заметил, пятно было оранжевого цвета. Оранжевая футболка.

Мурод со школьного двора за мной следил. Это меня разозлило. Зачем он следит, псих, что ли? Я его вроде раньше не видел у нас. У нас город небольшой, пятнадцать тысяч по последней переписи, сказать, что все всех знают, нельзя, но если какой-нибудь пень покрасит волосы в сиреневый цвет, через неделю про это болтают даже за линией. А этого, в оранжевом, я раньше не видел. Хотя сейчас лето уже, на лето у нас многие из городов подтягиваются. И метеоритчики, и простотаки. Может, этот к бабушке приехал? Зачем тогда за мной наблюдает?

Псих. Точно псих.

Я прошлёпал до места, где Хлебозаводская пересекалась с улицей Горького, завернул за угол, прилип к забору и стал ждать. Через минуту вырулил и этот апельсин. Увидел меня, заулыбался, будто мы с ним в детском садике на одном горшке сидели.

Я шагнул к нему. Хотел взять за шкварник, встряхнуть слегка, но не встряхнул. Остановился.

В нём что-то не так было. Там, на школьном дворе, я этого не заметил, а теперь вот видел прекрасно, этот тип был какой-то… не знаю. Как если бы взяли привидение, вернули ему мясо и кровь, но не до конца, ликстричество, блин, кончилось. Материальность вернули, а жизненную энергию закачать забыли, вот он и ходит еле живой туда-сюда. И додохнуть никак не может.

Нескладный. Такое литературное слово, в книжках пишут, но подходит как нельзя лучше. Нескладный — значит, не так сложённый. Криво сложённый, кое-как, тяп-ляп, с ошибками. Это как раз про него. На плечах какие-то шишки, шея изогнутая, с буграми позвонков, так и хочется пересчитать. Дубиной. Тонюсенькие ручки торчат из плеч в разные стороны, будто там, за спиной, у него такие широчайшие мышцы, что рубашка не выдерживает. Но никаких мышц на самом деле нет, спина вполне впалая. Вот принято говорить, что грудь бывает впалая. Но и спина, оказывается, тоже впалая приключается.

Ага.

Нескладных людей полно, взять того же Вырвиглаза. Весь будто в разные стороны родился, бушует в нём тугая безумная дурь, всё время куда-то бежит, с кем-то ругается, что-то ломает, плюётся, кусается, царапает. Руки-ноги так и мелькают.

А здесь… короче, не Вырвиглаз. Какие-то вялые, макаронные движения. Я схватил его за шиворот, а он даже сопротивляться не стал, как мокрица какая. Улыбался, выставлял вперёд лопатообразную верхнюю челюсть с выступающими клыками. Но клыки были при этом прозрачные, что ли, через эмаль виднелись синие прожилки, зубные нервы…

Жуть.

И глаза.

Он их тоже выставлял, глаза у него были под стать. И зубам, и всему остальному имиджу. Дохлые, точно нарисованные на белом лице жидкой васильковой краской. Даже не нарисованные, нет, никто их не рисовал. Просто взяли кисть, обмакнули в банку и ткнули разляписто, а потом по окружности чуть подравняли. Когда Вырвиглаз приносит с рыбалки ершей, ему их чистить лень, и они у него в тазу целый день лежат, до тех пор пока папаша Вырвиглазов не начинает материться и потрошить их самостоятельно. Так вот, у этих ершей, которые сутки проваляются, у них такие точно глаза. Выцветше-лиловые, скучные, как неорганическая химия.

Кукла. От него исходила ненастоящесть, единственной настоящей деталью цвела эта оранжевая футболка, наверное, он её не случайно надел, чтобы хоть что-то сияло.

А вообще мурод. Из мультика сбежал. Есть такие мультики, я видел, там детей уродами всё время рисуют. То голова гигантская и квадратная, то глаза выпученные, то ещё какая аномалия, без аномалии никак. Этот оранжевый был таким вот мультиком. Ожившим. Вернее, отклеившимся.

Картон. Ходячий целлулоид. На цыплячьих ножках. Ёрш на цыплячьих ножках. Зомби. Дохляк. Труп. Жмур. Покойник.

Я его не только не треснул, я его даже отпустил. Мне показалось, что эта мертвечина принялась и на меня как-то заползать, руки стали холодеть, мне захотелось сжать кулаки и подуть в них или, ещё лучше, к печке приложиться. И стоять с ним рядом было как-то неприятно. Я видел по телику про мумий передачу. Так вот, многие смотрители музеев с мумиями рассказывали, что долго рядом с мумией находиться не стоит. Угнетается психика, нарушается координация движений, даже растения рядом с мумией плохо живут, чахнут на корню. Больше чем уверен, что у этого типа дома даже кактусы засыхают. Если вообще растут.

Мумия.

Стоять с ним рядом противно было, я даже назад отшагнул. Этот оранжевый труп с зубами тут же срочно спросил:

— Ты ведь Никита?

И с дикцией тоже. Проблемы. Дефект. У меня что, дефективная неделя?

— Тебе что надо? — спросил я так грубо, как только мог.

Оранжевый удивился. Так мне показалось, во всяком случае. Зубы выставились ещё на полтора сантиметра, пасть раззявилась.

— Ты не знаешь? — снова спросил он.

— Да что я должен знать?

— Ну это… — Апельсин пожал плечами. — Про нас.

Как просто. «Про нас». Что за день? Через полчаса мне предстоит, может, самый поганский разговор в моей жизни, а этот дурак меня задерживает. И какую-то чушь несёт.