1001 ночь без секса - Сюзанна Шлосберг

Хотя Брэдли всегда отличала крайняя вялость – за те тридцать два месяца, что мы пробыли вместе, он так и не удосужился помыть свою машину и купить мне подушку – он все же начал подыскивать предлог, чтобы бросить меня. Ему было тридцать три, и у него хватило мозгов понять, что ничего хорошего у нас с ним не выйдет. Мне было двадцать шесть, и меня охватила грусть. Пожалуй, минут на десять.

А потом меня вдруг осенило: да ведь я свободна! Впервые я осознала, что слишком молода и нечего цепляться за связь, в которой не было ни капли страсти, и бес перспективную работу. Мне был дарован еще один нише, и я не собиралась упускать его. Решив, что небольшая передышка не повредит моей карьере и что новую жизнь надо начинать одним махом, я взяла расчет, разорвала договор об аренде квартиры и записались в семинедельный велопробег по всей стране, от Лос-Анджелеса до Орландо. Хватите меня птиц. Я хочу посмотреть штаты.

Здесь-то и начинается наша история.

4

Хороший полицейский/ Плохой полицейский

На третий день путешествия я заметила в нашей группе, состоящей из семидесяти человек, мускулистого мужчину с коротко подстриженной серебристой шевелюрой; у него была прелестная манера пользоваться солнцезащитным кремом – он беспечно размазывал его по всему лицу, а не втирал с величайшей тщательностью, как это делал Брэдли. Я выяснила, что зовут его Алек и что он – полицейский из Беркли. Алек немного походил на Брюса Уиллиса, каким он был в «Крепком орешке», и я не могла отвести от него глаз. По правде говоря, у меня даже шея заболела – так я старалась не выпустить его из виду.

Алек как будто тоже заметил меня – по крайней мере загадочным образом его велосипед оказывался рядом с моим всякий раз, когда мы поутру снимались с места. Вскоре мы стали ездить вместе.

Несмотря на возраст – сорок четыре года, – как мне казалось, непозволительно много для интересного мужчины, была в нем какая-то странная ребячливость, и это заставляло забыть о том, что он окончил среднюю школу в тот год, когда я появилась на свет. Мы катили вдоль люцернового поля, и Алек попросил фермера подвезти нас на тракторе. В другой раз он хотел напроситься к водителю-дальнобойщику, если бы только мы могли продолжать путешествие в кабине его восемнадцатиколесного монстра. В Нью-Мексико нам рассказали о восьмидесятивосьмилетней старушке, которая жила одна-одинешенька на ранчо, где не было электричества, и сама кастрировала своих быков. «Надо бы повидать такую крепкую бабульку», – заявил Алек, и мы с каким-то местным водителем отправились на ранчо. (Мы поехали бы сами на велосипеде, но нам сказали, что без предупреждения появляться там небезопасно. «Миссис Тейлор метко стреляет», – предостерег наш провожатый.)

У Алека было много положительных качеств, но особенно нравилось мне одно: он всегда пребывал в прекрасном расположении духа и при этом не доставал меня своим неуемным оптимизмом. Не то чтобы мне больше нравились меланхолики, но, скажем честно, напускное веселье терпимо лишь до определенного предела, и рано или поздно задаешься вопросом: какой идиот не запер дверь и впустил сюда всю эту ораву неисправимых весельчаков, напоминающих восьмерку счастливых персонажей из сериала «Семейка Брейди»? Алек никогда ни на что не жаловался – ни на работу, ни на москитов, пировавших за наш счет, несмотря на тренировочные костюмы из лайкры, ни даже на свою мать. «Мать у меня – что надо», – говорил он. Привыкнув к тому, что моя семья выражает отношение к жизни в основном формулами типа «Ну и движение сегодня – ужас!» или «Грудинку следовало тушить еще по крайней мере часа два», я находила бодрое спокойствие Алека живительно новым, хоть и немного непонятным.

Непонятным было и другое; вот уже три недели мы с ним проводили вместе почти все дневные часы, и за это время он ни разу не попытался невзначай столкнуться со мной. По опыту я знала, что если мужчина интересуется тобой, он непременно выкажет это. Сигналы бывают самыми разными – от легкого прикосновения к спине до прямолинейного: «Хочешь, возьмем пиццу и посмотрим вместе бокс?» Парни, которые не интересуются тобой, тоже этого не скрывают – они либо вежливо сохраняют дистанцию, либо осаживают тебя одним щелчком, будто пылинку со свитера сбивают. Но таких противоречивых сигналов я не получала никогда.

Однако я больше не была наивной Сюзанной, пускающей дело на самотек; я научилась проявлять инициативу. И вот однажды утром на грузовой автостоянке в Западном Техасе я, перед тем как улизнуть в дамскую комнату, поцеловала Алека в щеку. Вернувшись, я так нервничала, что меня даже подташнивало, а он вел себя так, будто ничего не случилось.

Вся моя инициативность разом испарилась, и я села на велосипед, тоже делая вид, что ничего особенного не произошло. Минуло два мучительных дня, и я спросила себя: а не почудилось ли мне, что я поцеловала его? Возможно ли, что Алек непроходимый тупица и не понял, что значил мой поцелуй? Или он слишком смутился и не знает, как дать мне понять, что я не интересую его? Ну почему он так все усложняет?

Я никогда не считала, что девушка должна сидеть сложа руки и ждать, пока парень сделает первый шаг, – практика столь же порочная и устаревшая, как коллегия выборщиков. Впрочем, как и коллегия выборщиков, она по-прежнему имеет место, и я никогда не пыталась выступать против этого. Сейчас, однако, я начала применять собственную тактику. Я устанавливала палатку там, где пролегал естественный регулярный маршрут Алека – поблизости от мужского туалета. Я попросила одну из своих новых подруг упомянуть в присутствии Алека мое имя и проследить, не вспыхивает ли при этом в его глазах искра интереса – тут я, признаюсь, недалеко ушла от любой девятиклассницы. Но я так никуда и не продвинулась, неизвестность мешала мне спокойно спать. Прошло еще двое суток; душный, знойный день близился к вечеру, до завершения девяностомильного перегона оставалось немного, и мы с Алеком присели отдохнуть на скамейку. По щекам у меня каплями стекал крем от загара, коса расплелась, и волосы торчали из-под шлема в разные стороны. Я вся взмокла, от меня дышало жаром, как из печки, и внезапно терпение мое лопнуло.

– Ну что, – выпалила я, – нравлюсь я тебе или нет?

Алек улыбнулся и, сказав: «Ну, еще бы!», поцеловал меня в губы.

– Тогда почему, – выговорила я, как только удалось заговорить, – ты не отреагировал на тот мой поцелуй?

Алек пробормотал что-то про «обстоятельства», и я предпочла пропустить эти слова мимо ушей. Сейчас-то я понимаю, что, когда на горизонте замаячили красные флажки, я просто перестала различать цвета.

В ту ночь, когда мы стали лагерем недалеко от Галвестона, я переехала в палатку Алека. Стоило мне отвернуть вентиль, как знаки внимания хлынули рекой. Следующие четыре недели велопробегом мы занимались в перерывах между сексом, и такого шикарного секса у меня еще не бывало. Именно тогда я открыла для себя новую категорию: потрясающий секс с умным привлекательным парнем, представляющим собой нечто большее, чем обаятельный красавчик. Я чувствовала себя героиней романтической мелодрамы начала века, где действие изображено фрагментарно, но разворачивается под вполне современный аккомпанемент – к примеру, новоорлеанского трубача Гарри Коника. Вот Сюзанна и Алек занимаются сексом в техасском амбаре. А вот уже на кладбище в Луизиане. Вот они резвятся в саду старинного особняка в Миссисипи. Велотур подходил к концу, когда однажды утром в мотеле, во Флориде, Алек перекатился на кровати и сказал то, чего не говорил мне еще ни один мужчина: «Кажется, я тебя люблю». Я ликовала, что Брэдли порвал со мной. Мне казалось, что все у меня идет лучше некуда.