Тюрем-тюремок - Сергей Булыга

– Ну, теперь мы заживем!

И точно. На следующий день опять эта курочка несет яйцо, и опять золотое. На третий день опять. На четвертый опять. И так до десяти. Вот теперь у деда с бабой десяток яиц. Если их с умом продать, так это вам не пенсия, а просто бешеные деньги!

И вот в воскресный день надевает дед пиджак в простую клеточку, брючата в двойную решеточку, а также кепку «бригадир», и берет с собой корзину, кладет в корзину золотые яйца, прикрывает их листом газеты «Правда» – и гонит на толчок. А там пристроился на пятаке среди менял, кидал, ну, где «доллары, марочки», и ждет. Кто спросит: «Что сдаешь?», он говорит: «Металл, за дорого». Долго стоял, два раза от облавы прятался, уже стало темнеть, когда подходит один кент, спросил, какой товар, дед скромно объяснил, кент «Правду» заголил, глянул, цокнул, прищурился и говорит:

– Айда за угол, надо прицениться.

Ну и пошли. Во лох! Тот кент деда, конечно, по кумполу, но аккуратно, да, ведь все же старый человек, потом корзину отобрал – и на пяту. Дед полежал, очухался, встал и пошел домой. Ну, думает, сейчас баба мне еще добавит!

Но ошибся. Потому как входит в дом, а баба скромненько сидит в углу, а за столом – тот самый кент. Курочку на коленях держит, бесстыже ее щупает и говорит:

– Главный сказал: желтуха настоящая. Так что я теперь буду при вас состоять, процесс отслеживать, продукт наверх сдавать. А вам за это будет два процента. Или могу бритвой по горлу и в колодец. Чего желаете?

Подумал дед, подумал и сказал, что ему больше нравятся проценты. И по рукам ударили. Стал кент у деда с бабой жить. Пьет, курит, матюгается, курку жадно щупает, золотые яйца из нее выдавливает, своему главному через шестерку их пересылает, а деду с бабой…

Ну, перепадало кое-что. Но мало! Дед не дурак, он понимает же: вот кабы сам сдавал, вот кабы…

Да! А тут еще баба: точит деда, точит, точит. Одним словом, плачет дед, плачет баба, кент водку жрет как не в себя, а курочка кудахчет:

– Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам…

И вдруг стук в дверь! Потом кричат:

– Откройте!

Кент сразу шасть в окно! Там, под окном, его и положили. Дед тогда шапку снял, перекрестился, говорит:

– Входите.

Вошли и говорят:

– Так, спекуляции! Так, махинации! Руки за голову, стоять! А курка, вот решение Совмина, конфискуется в пользу государства, на благо экономики!

А после взяли курку и ушли, даже спасибо не сказали, так им было некогда. И больше ни о них, ни, главное, о курке ни гу-гу. Может, она у них там с голодухи нестись перестала, или же они ее, как только к себе принесли, так сразу и распотрошили, чтобы узнать, как она там изнутри устроена.

Лиска со скалкой

Шла лиска по лесу, нашла скалку. Хорошая скалка, удобная, тяжелая. Обрадовалась лиска, пошла дальше. Шла она, шла, вот уже вечер настал, пришла она в деревню, стучится в крайний дом и просится:

– Пустите ночь переночевать, я вам по высшей таксе заплачу!

Ей говорят:

– Ну, заходи. Только хотель у нас простой, все удобства на улице.

А лиска:

– Это мне привычно! – и зашла.

А в доме жили дед да баба. Лиска достала пузырь, дед сала нарезал, баба то сало поджарила, посидели они, съели, выпили, и вот ложатся спать. Лиске на лавке постелили. Она и говорит:

– А куда мне скалку спрятать?

– А вон, под печь, – ей говорят.

Она туда и спрятала. Вот, легли спать. Вот уже спят – дед похрапывает, баба посапывает. А лиска полежала, полежала, покрутилась, покрутилась, а после вдруг тихонечко встает, как будто по нужде…

А сама шасть к печи, схватила скалку – и деда бац по лбу! А после бабу бац! А потом пошла шмонать по дому, по шкафам, по сундукам да прочим тайным хованкам. Но ничего не нашла. Тогда она в курятник шасть. Там только одна курочка. Ну, она этой курочке голову скрутила, скалку на плечо – и давай на пяту. В лес забежала, курочку сглодала, полежала под кустом, отдохнула, а солнышко взошло, она дальше пошла.

Шла она, шла, опять темнеет. Заходит она во вторую деревню, стучится во второй крайний дом, там опять все удобства во дворе, но она опять на это соглашается, опять пузырь на стол, скалку под печь, опять попировали, спят, опять она встает как будто по нужде, бэмц-бэмц – хозяев отключила, пошла шмонать…

И нашмонала только гусочку. И снова тягу в лес.

На третий раз, уже в третьей деревне, опять бух-бух – уделала, овечку нашмонала, овечке тоже бух – и в лес ее, сожрала, отдохнула, а только солнце поднялось, она дальше пошла.

И вот пришла в четвертую деревню. Там тоже просится, и там ее пускают, там тоже дождалась, пока заснут, потом чик-чик – зачикатилила, пошла шмонать… Нет в доме ничего приличного! И ничего в курятнике, и ничего в свинарнике. Ну, она тогда в хлев. А там стоят три бугая, сено жуют. Темно, но видно, что здоровые. Ну, лиска думает, во попирую! Подходит, и первому скалкой по чану ба-бах!..

Гул, звон пошел, как будто кто в колокола ударил! А он, бугай, стоит себе, жует. Ого! Тогда лиска второму ба-ба-бах!..

И снова гром да колокольный звон, а он, второй, стоит. Ну, она третьему…

Нет, только еще замахнулась! А он уже – х-ха! – и за лапу ее. Перехватил и говорит:

– Сержант, огня!

Первый бугай, а это был сержант, зажег огня. Смотрит лиска – эти бугаи все в касках. Вот, думает она, чего оно гудело! А бугаи каски снимают и смеются. А старший, третий, это капитан, и говорит:

– Ну что, гражданка Патрикеева, пройдемте в автозак.

Прошли. А там ее в наручники, к кардану приковали. Потом был суд. Потом был срок. И вот уже сидит лиска на нарах, думает: что скалка, скалка тьфу, дурь примитивная, а теперь надо всегда с фонариком ходить, свет – вот что в нашей жизни главное.