Немецкая романтическая повесть. Том II - Ахим Арним

С трепетом посмотрела Белла при этих словах на просо на голове альрауна, который с удовлетворением провел рукой по нему, уверенный в превосходстве своей красоты над нечистоплотным ландскнехтом.

— Прошло шесть с половиной лет, — продолжала Брака, — и дух явился опять к ландскнехту, полюбовался на него, сказал, что больше в нем не нуждается, и отпустил его опять к людям, но с условием, что он еще полгода сохранить свой дикий вид; теперь же он с ним рассчитается и выдаст ему заработанные деньги, а на них он может жить в свое удовольствие. Ландскнехт вовсе непрочь был возвратиться к людям, потому что он и говорить-то почти разучился, и попросил духа перенести его через море в Германию, в Граубюнден, в те времена самое неопрятное место на всей земле. И все-таки даже там ни один хозяин не хотел пустить его к себе на постоялый двор, пока он не швырнул в лицо одному из них полную пригоршню дублонов и полную пригоршню пиастров; тогда тот отвел ему свои лучшие комнаты, чтобы он не спугнул со двора других постояльцев. Когда же папа, при помощи своих икон правящий всем христианским миром, проезжал через Граубюнден, возвращаясь в Рим с Констанцского собора, дух явился к Медвежьей шкуре и расписал его комнату изображениями всяких замечательных людей — и покойников и еще не родившихся, как, например, Антихрист, а также нарисовал страшный суд, чему хозяин немало подивился, но все-таки заставил Медвежью шкуру очистить свои комнаты и проспать в свином хлеве ту ночь, на которую папа остановился у него, папу же положил он в комнату, столь прекрасно расписанную Медвежьей шкурой. Когда папа на другое утро проснулся, то первым делом спросил об удивительном художнике, что так искусно разукрасил комнату. Хозяин рассказал все, что о нем знал, и должен был позвать его наверх из свиного хлева. Папа же приветливо поздоровался с ним и спросил, кто он такой, а ландскнехт назвал себя Медвежьей шкурой; тогда папа спросил его, правда ли, что это он написал такие прекрасные картины. «Кто же еще?» — отвечал Медвежья шкура. Тогда похвалил его папа, как первейшего художника в свете, и сказал ему, что есть у него три любимых побочных дочери, и старшую зовут Прошлое, вторую — Настоящее, а третью — Будущее; ежели он напишет их портреты, изобразив, какою каждая из них станет через несколько лет, то может взять себе в жены ту, какая ему полюбится. Медвежья шкура обещал это сделать, в надежде на своего духа. Папа повел речь дальше: «Но ты можешь обморочить меня, что они такими станут в будущем, как ты изобразил, и ежели случится не так, а ты уже вкусишь тем временем любви моей дочери, что мне делать тогда? Посему прежде я тебя испытаю. Я покажу тебе лишь мою младшую дочь Будущее, а ты, глядя на нее, напишешь двух старших, Настоящее и Прошлое; выполнишь ты это — девица будет твоя, не выполнишь — отдашь мне все свое богатство, о котором хозяин мне рассказывал». Медвежья шкура на все согласился, побежал рядом с папской каретой, поддерживал ее, когда она кренилась набок, и так оба они благополучно прибыли в Рим. В тот же вечер представил ему папа свою дочь Будущее, которая была замечательная красавица, только волосы у нее были двух цветов; Медвежья шкура влюбился в нее с первого взгляда, она же была в ужасе от его вида. Когда она удалилась, вызвал он своего духа, и тот прилетел с горшком красок и с кистью, и портреты обеих старших дочерей были тотчас же готовы. Когда Медвежья шкура увидел на портрете Настоящее, забыл он любимую свою Будущее и заплакал, что не эта ему досталась. Дух стал утешать его и сказал: «Через полгода твоя невеста будет как две капли воды на нее похожа, таким образом ты в этом портрете показал также то, что требовал папа, то-есть какою станет его дочь со временем; а в портрете третьей дочери, Прошлого, ты увидишь, какою станет в будущем Настоящее». — Когда дух написал и этот портрет, он вовсе не понравился Медвежьей шкуре. Когда же он затем потребовал от духа, чтобы тот изобразил ему Прошлое, какою она станет в будущем, то дух вытер кисть о стену и сказал: «Или расплывется она как облако бесследно, или будет она как образ Будущего, живущий в твоем сердце, который никогда я не сумел бы тебе написать достаточно хорошо». С этими словами дух исчез. На другое утро Медвежья шкура показал портреты папе, который глубоко задумался над ними, затем обнял его и представил своей младшей дочери как жениха. Медвежья шкура в радости своей даже не заметил, как плакала его невеста, когда он разделил на две части свое кольцо, которое могло развинчиваться пополам, и надел половинку его ей на палец. Затем он распрощался, потому что так приказал ему дух ночью, — я позабыла о том рассказать, — и пустился в обратный путь в Германию, чтобы там в Граубюндене дожидаться истечения своего семилетнего срока; после того направился он на Баденские источники, где полгода не вылезал из воды и оттирался самыми грубыми швабрами; дюжину лезвий иступили, пока стригли ему бороду и голову. По окончании этого заказал он себе роскошное платье и поспешил назад к своей любимой. — Она же тем временем приобрела вид, какой имела раньше Настоящее; красива она была попрежнему, только всегда опечалена, потому что страшилась своего жениха и постоянно терпела из-за него насмешки от сестер, оставшихся в девицах. Однажды громко зазвучали трубы, и все три сестры подбежали к окну; в город въезжал красивый чужеземный рыцарь с большой свитой; обе старшие сестры сейчас же возмечтали, что то явился их суженый, и, о чудо! рыцарь остановился перед домом и приказал доложить о себе. Они охотно пригласили его войти, и он представился им как отдаленный их родственник, который желал бы жениться на одной из них и просит принять от него дары. Обе старшие жадно схватили подарки, меньшая же осталась стоять в стороне, одинокая, как горлинка; обе старшие из кожи лезли, чтобы угодить гостю, но они уже больше ему не нравились: Настоящее с виду походила теперь на прежнюю Прошлое, а Прошлое потускнела в лице, словно алебастровая статуя, долго стоявшая под сточным желобом, милая же Будущее цвела красотой, и волосы ее блестели ровным золотистым цветом. Все же сначала он полюбезничал со старшими, чтобы испытать чувство меньшой; она же продолжала держать себя тихо и скромно, покуда те чванились, и тогда он объявил ее своей невестой и навинтил ей на палец другую половину кольца. Радостью запылало сердце покинутой; тут вошел папа и благословил их обоих. Когда же молодых повели к брачному ложу, обе старшие сестры впали в такое отчаяние, что одна из них повесилась, а другая бросилась в воду. Ночью к Медвежьей шкуре в последний раз явился дух, держа на руках трупы обеих девиц, и сказал: «Ты выполнил все, что мне обещал, и я теперь в выгоде: мне достались две дочери, тебе же — одна. Будь здоров и береги свое сокровище».

— Но почему нее, — перебил старуху альраун, — сестры так разозлились, когда те улеглись в постель?

— Потому что те поженились, — ответила Брака.

— А что значит жениться? — спросил альраун.

— Этого тебе не понять, — сказала старуха.

Альраун хотел обернуться, чтобы своими подозрительными глазами прочитать мысли Браки, но вдруг в ужасе закричал, прыгнул под стол и запрятался под заплатанную юбку старухи.

— Что за пугало тебе привиделось? — воскликнула старуха, взглянула туда же, куда он посмотрел, и с криком бросилась на денежный ящик, а Белла боязливо уткнулась головой в колени и не решалась поднять глаза.

— Живые люди — сущие дураки, — раздался грубый голос: — страшную мою историю слушают они с удовольствием, а меня самого боятся увидать. Опомнитесь, не то я так заору, что все бревна рухнут под вами и над вами!

— Ну, что ему нужно, Медвежьей шкуре? — проговорил альраун из-под юбки старухи, — послушаем, что он скажет.

— В какую мышиную нору ты там залез, карапуз? — спросил Медвежья шкура.

— В такую, что тебе, дылде, не залезть, — ответил альраун; — ну же, поторопись, а то я задохнусь тут от жары, да и мухи меня кусают! Чего тебе надо от нас, грязнуха?

— Ах, — вздохнул Медвежья шкура, — покуда я жил, я так любил свои денежки, что остаток их замуровал здесь в стену и должен их охранять после моей смерти; верните же мне мою единственную радость!

— Отдай их ему, — залепетала старуха, — не то он свернет нам шеи.

— Нет, — закричал малыш. — не получишь ты ни одного хеллера! Заслужи его сначала; парень ты здоровенный и можешь быть нам полезен, если только приведешь в порядок свое тело, да пообчистишься хорошенько, чтобы показаться на земле в качестве нашего слуги.

— Ах, что касается тела, — сказал Медвежья шкура, — то дело идет лишь о двух-трех окостенениях в жилах, отчего я и умер; мне ничего не стоит соскрести их острым ножом, только вот служить на земле такому ваньке-встаньке, как ты, малыш, — проклятая для меня работа; тяжелое это наказание за мою скупость!