Не бойся, мама! - Нодар Думбадзе

Я вступил в ковчег в девять утра и вышел оттуда в час дня. Дед ждал меня под чинарой. Мы встретились взглядом, и я почувствовал, что дед понял все. Он отвернулся, словно и не видел меня. Боже мой, почему не провалится подо мной земля! Боже всесильный, ниспошли на эту грешную землю гром и молнию, землетрясение, пожар, ураган, чтобы не стало бы ничего и не пришлось бы мне отвечать на немой вопрос деда!..

– Что получили, юноша? – спрашивает какая-то незнакомая тетя.

– Пять, – отвечаю.

– Вот так раздают пятерки, а потом… – возмущается кто-то.

– Ну как, парень?

– Пятерка!

– А что спросили?

– Закон Архимеда.

– Который?

– Тот самый… Про тело и жидкость.

– Повезло тебе, брат!

– Повезло, конечно…

Всему есть конец, кончился и мой путь на Голгофу. Я стоял перед дедом и молчал. Дед обнял меня за плечи, кое-как выбрался из толпы и повел домой.

– Дедушка… – начал я.

– Не надо, сынок! – сказал дед, и я почувствовал, как с моих плеч свалился огромный камень…

Тетя Шура восприняла наше горе, против моего ожидания, оптимистически:

– Подумаешь, не попал! Никуда твой институт не денется. Не в этом, так в следующем году поступишь! Еще и обгонишь товарищей. С твоей-то головой…

– Что случилось, Авто? – спросил дядя Ванечка.

– Срезали, – пробормотал я.

– И зачем я делал революцию?! – воскликнул дед.

– Срезали или срезался? – спросил дядя Ванечка.

– Срезался.

– Не знал? – уточнил дядя Ванечка.

– Не знал!

– Что же ты теперь собираешься делать?

– Ничего…

– Дорогой Исидор! – обратился дядя Ванечка к дедушке. – Оставь мальчика нам. За год мы подготовим его по физике и химии так, что он не срежется у самого Эйнштейна!

Дед не ответил. Бросив на меня укоризненный взгляд, он пошел к дверям.

– Эх ты, не мог подготовиться по двум предметам? Видишь, переживает старик!

Я промолчал.

Спустя час вернулся дед. Он достал из кармана и бросил на стол кипу денег.

– Здесь семьсот рублей, – сказал он. – В январе пришлю столько же. Буду жив – приеду к будущему августу, а нет, так… Соседям скажу, что он устроился… Да, попал, мол, в институт, так и скажу соседям… Эх, горе тебе, Исидор Джакели!.. А теперь прощайте! Здесь мне делать нечего…

…Дом наш в городе известен прежде всего тем, что перед ним находится венерологический диспансер. Когда кто-либо из наших соседей впервые приглашает к себе товарища, он объясняет примерно так:

– Вендиспансер знаешь? Так вот, наш дом – напротив. Он, знаешь, немного перекосился, стену подпирают четыре столба. Понял? Войдешь со двора. Ворота железные, такие, знаешь, старинные, с завитушками. Но они не висят, а валяются там же. Понял? А во дворе – кран и очередь за водой. Ведра стоят, понимаешь? Если меня не будет, спросишь у часовщика Рубена, он сидит в будке, у входа во двор. Понял? Он тебе скажет точно, где я.

А еще в нашем доме живет очень красивая девушка – Дадуна Хомерики. На первом этаже. Дверь ее квартиры выходит прямо во двор. Мать Дадуны – спекулянтка. Дадуна учится на втором курсе института иностранных языков. На французском отделении. Она старше меня года на два. У Дадуны красивые ноги, высокие бедра, длинные, как у Марины Влади, светлые волосы и черные, чуть косящие глаза. У Дадуны вечерами собираются красивые девушки и парни. Они играют на гитаре, поют, поздно ночью шумной толпой выходят во двор, неся под мышками какие-то свертки. Они целуют руку матери Дадуны, которую называют мадам Инессой, и в щеки – Дадуну, которую называют Даду.

Я познакомился с Дадуной в очереди у крана. Я поставил ведро в длинном ряду ведер и чайников и собрался было подняться домой, как из комнаты вышла Дадуна с двумя ведрами в руках. Было раннее утро.

– Простите, кто тут крайний? – спросила она и улыбнулась такой обворожительной улыбкой, что сердце у меня затрепыхалось.

– Я…

– Очень хорошо. После вас буду я. Запомните?

– Еще бы! – ответил я, окинув ее взглядом с пальцев ног до подсиненных тушью овалов глаз.

– Правда? – Дадуна смутилась.

– Честное слово, я вас всегда буду помнить!

– Благодарю за внимание. Я пойду.

– Куда вы спешите?

– На лекции.

– Постойте еще немного… Меня зовут Джако.

– Джако? * – удивленно подняла брови Дадуна.

– То есть не Джако, а Автандил, Авто. А Джако зовут просто так, потому что фамилия моя – Джакели.

– Это хорошо.

– Серьезно?

– Очень хорошо!

– Ну, тогда и вы зовите меня Джако.

– С удовольствием! А меня зовут Дадуной! Здравствуйте! – она протянула мне руку. – До свидания!

– До свидания! – ответил я, не выпуская ее руки.

– До свидания! – повторила Дадуна.

– Что, пари заключаете? – подошел к нам часовщик Рубен и бесцеремонно поставил свое ведро перед нашими.

Дадуна высвободила руку, кивнула мне и ушла, красиво раскачиваясь.

– Ну как? – спросил Рубен.

– Не говори! – ответил я. – Хороша, черт возьми!

– Когда они здесь поселились, она была еще красивее. Потом у нее вдруг пожелтели волосы, посинели глаза и укоротилось платье. Я даже подумал, что если девочка будет так быстро расти, то скоро платье дойдет ей до самого пупа. Оказывается, это – мода, «мини» называется. Я-то, болван, жалел девочку, трудно, мол, семье живется, вот и ходит она в детском платье… А что ты скажешь, Джако?

Я ничего не сказал, лишь взял его ведро и отставил назад.

– Э, что ты делаешь? – удивился Рубен. – Вот пошла молодежь – ни уважения, ни почета старшим!

– Вода – младшему, дядя Рубен! – напомнил я.

– Молчи, пожалуйста! Вы все себе забрали – и воду, и водку, и коньяк. А еще бессовестно поете по радио: «Широка страна моя родная, старикам везде у нас почет!.. Иди, иди, знаю я вас! – махнул рукой Рубен и побрел к своей будке.

– Извините, пожалуйста, мамаша! Семь лет тому назад здесь жил мальчик, мой ровесник. Его звали Або. Вы не знаете такого?

– Не знаю, сынок. С тех пор этот квартал перестраивали сто раз, тут и соседа своего не узнаешь, не то что какого-то мальчика…

– Девушка, семь лет тому назад на улице Меликишвили жил курдский мальчик Або…

– В Тбилиси проживают десять тысяч курдов, и половину их зовут Або. Как фамилия?

– Не знаю, никогда не интересовался. Мы росли вместе… Называли его Пучеглазом…

– Пучеглазом?

– Да, он ел много луку, глаза у него слезились…

– Не знаю, молодой человек, ничем не могу вам помочь…

– Извините.

– Пожалуйста.

– До свидания.

– Уплатите, пожалуйста, десять копеек.

– А, простите, забыл. Получите.

– До свидания!

– Дядя, семь лет тому назад здесь жил курдский мальчик Або.

– Або? Або мой сын зовут. Ты какой дела имел?

– У того Або семь лет назад умерла мать.

– Мой Або мать умерла семь лет назад. Або мой ровесник.

– Правильно, ты и Або один возраст!

– Я знаю отца Або.

– Меня?

– Не вас, отца Або.

– Я отец Або.

– Вы отец не того Або.

– Какой другой Або?

– Мой друг Або.

– Не знаю, дорогой.

– Ну, что ж, извините!

– Ничего, дорогой!

– До свидания, дядя!

– Будь здоров, дорогой!

Нет Або! Я исколесил весь город, побывал в Навтлуги – на третьем массиве, новом поселении, где живет много курдов. Кого только не расспрашивал, куда только не заглядывал, – нет и нет моего Пучеглаза, словно земля его поглотила! Я обошел Дигомский массив, «Дезертирку», Молоканский базар, вокзал, – все места, где только можно встретить рабочих-курдов. Мне показали не менее ста Або-сирот, Або – моих ровесников, но среди них не было того, единственного, моего Або.

– Надоел ты со своим Або! – ворчит тетя Шура. – Займись-ка лучше физикой, а то приедет дед, задаст тебе трепку…

Эх, милая моя тетя Шура! Где тебе понять меня! Физика! Физика не сбежит, физика не пропадет. А Або исчез! Исчез человек! Я должен найти его во что бы то ни стало! Я не могу жить без него, ибо в нем – все: мое детство, моя мать, ее теплые руки и голубые глаза, и та ночь, когда она лежала со мной рядом, гладила по голове и шептала: «Да, сынок, да, засни…»

Ничего этого тетя Шура не понимает. Другое дело дядя Ванечка! Дядя Ванечка – кудесник, он видит, чувствует, понимает все. И он говорит мне:

– Слушай, парень, чего ты носишься по городу? Ты сходи-ка на кладбище, там поищи своего Або. Быть того не может, чтобы сын, если он жив, не пришел на могилу матери. Ты помнишь, где похоронена Сара?

Как же, дорогой дядя Ванечка! Автандил Джакели помнит все! Мать Або похоронена чуть ниже могилы его родителей! И он пойдет туда, найдет могилу, встретит, обязательно встретит Або! Как это он до сих пор не додумался сходить на кладбище. Або придет туда, непременно придет. А если не придет, значит, нет в живых Або. И Автандил Джакели не станет больше искать его.

Давно уже закрыто кладбище в Ваке. Открыли новое – Сабурталинское. Потом и его закрыли и открыли еще одно новое – в Дигоми. Чем больше от города отдаляются кладбища, тем меньше близких и знакомых провожают покойника в последний путь. Если так будет длиться, то в конце концов провожать усопшего никто, кроме родных, не станет.