Отпуск по ранению - Вячеслав Кондратьев

- Значит, заместо мяса у нас селедка сегодня, но какая! Залом настоящий! Ну, за жиры я тебя, конечно, сливочным маслицем отоварю. Зина! - крикнул он, и сейчас же вошла полноватая молодая продавщица. - Обслужи товарища... Да, водочки, разумеется, получишь бутылочку. Отдай сумки-то, она тебе все завесит... Да, за крупы гречку получишь. У нас в магазине все первый сорт. Знаем, кого обслуживаем: фронтовиков, защитников наших...

- А ты, что ж... не там? - спросил Володька в упор, сузив глаза.

- Я бы с радостью! Не берут. Язва проклятая! Жрать ничего не могу. Казалось бы, все в моих руках - жри сколько влезет, а не могу.

- А водочку можешь, - скривил Володька губы.

- Водочку могу. Ну, будь здоров. Отоварил я тебя на все сто, - заерзал директор на стуле.

- Ну, спасибо, - промычал Володька, а сам подумал: попробовал бы ты, гад, отоварить меня не на все сто, я показал бы тебе что почем. Умел Володька качать права.

Да, раздражение против всего, что он видел в Москве, не проходило. Он понимал, что причиной этого его растрепанные нервишки и голод, который он не переставал ощущать, - ему не хватало хлеба. Поэтому, придя домой, он, не дождавшись обеда, который сегодня должен быть роскошен благодаря полученным им продуктам, не выдержал и навалился на хлеб. Он сидел и медленно жевал черняху и дожевал перед обедом всю свою пайку в восемьсот граммов...

После обеда разморило, и он отправился в свою комнату подремать. И снилось ему снова заснеженное поле с подбитым танком, чернеющие крыши деревни, которую они должны взять, и его ротный с загнанными глазами, говоривший ему: "Надо, Володька, понимаешь, надо..."

* * *

От Юльки пришла открытка. "Дорогой Володя, - писала она. - Вот я уже красноармеец. Занимаюсь строевой, зубрю уставы. Тоскую. Нас никуда не выпускают, и мы все свободное время сидим у окон и смотрим... Под нами московская улица, ходят прохожие... Приходи завтра к трем часам к проходной. Я увижу тебя из окна, а может, сумею выскочить на минутку на улицу (это смотря кто будет на посту). Вообще-то ребята относятся к нам хорошо, жалеют... Приходи обязательно. Целую".

На другой день в три часа был уже Володька на Матросской Тишине около кирпичного забора с проходной, за которым краснело трехэтажное здание училища. Он остановился на противоположной стороне улицы и стал глядеть в окна - они были открыты, но пусты. Пока он закуривал, зажигал спичку, а потом опять поднял голову, в окнах уже зазеленели гимнастерки и замелькали разноголосые девичьи головки. Он прищурился, стараясь разглядеть Юльку, но вдруг услыхал свое имя - она стояла у проходной. Он побежал...

На глазах у часового было неудобно ни поцеловать ее, ни обнять, он только схватил ее руку.

- Ну, как ты, дурочка?

- Отойдем немного, чтоб нас не видели из окон. - И она потащила Володьку влево.

Гимнастерка была ей немного великовата, юбка длинна, но пилотка шла.

- Я очень уродливая... в этом?

- Тебе идет, - не совсем правду сказал он, и щемящая жалость скребанула по сердцу.

- Ты очень сердишься, что я испортила тебе отпуск? - Виноватая улыбка пробежалась по лицу.

- Сердишься - не то слово, Юлька. Я злюсь...

- Ну, Володечка, что ж делать? Но знаешь, я все-таки не жалею, - тряхнула она головкой.

- Дурешка. Еще как будешь жалеть. Все впереди.

Они остановились и замолчали. Володьке не хотелось ее расспрашивать; она стояла, потупившись, и крутила пуговицу на гимнастерке. А время шло. И то, что оно шло, и то, что его было очень мало, еще больше сковывало. Наконец Юлька тихо и робко спросила:

- Ты не прочел еще мою черненькую книжицу?

- Нет.

- Ты прочти... Тогда ты все поймешь. Хорошо?

- Хорошо, прочту...

Они еще постояли несколько минут молча.

- Ну, мне пора, Володька. - Она прижалась, как-то нескладно поцеловала его и побежала. - Я постараюсь позвонить, - крикнула она на ходу и исчезла в проходной.

Володька постоял еще немного, понурив голову... Радости эта короткая встреча не принесла ни ему, ни, наверное, Юле.

Обратно Володька пошел пешком. У трех вокзалов его окликнули:

- Здорово, браток! Как жизнь крутится? - Володька обернулся и увидел того инвалида, с которым говорил во дворике после проводов Юльки.

- Здорово. - Он даже обрадовался немного: настроение после встречи было скверное.

- Куда топаешь?

- Прогуливаюсь.

- Пойдем со мной. Пивка хочешь?

- Хочу. Только очереди везде.

- Для кого очереди, а для нас... Пошли. - И они отправились по Домниковке, потом по Уланскому и вскоре вышли к Сретенским воротам. Ивалид был сегодня неразговорчив, лицо помятое, припухшее. Володька тоже помалкивал, поглядывая по сторонам: ему все еще было чудно и странно ходить по московским улицам. Дошли до Кузнецкого, и только тут инвалид, мотнув головой на большое здание слева, буркнул:

- Кидал сюда немец. Он, сука, что ни говори, знал, куда метить. Здесь небось шпионов его уйма сидит. Думал, разбомблю, может, разбегутся... И вообще, я смотрю, зря он не кидал. Разведка у него поставлена.

- Да, - согласился Володька, вспомнив воронки около своей школы.

- Теперь уж не бомбит. Так иногда один-два самолета прорвутся.

- Куда идем-то? - спросил Володька.

- В кафе-автомат возле метро. Знаешь? - Володька кивнул: как не знать первый автомат в Москве, специально бегали смотреть, когда открылся он.

Они вошли в переулок, сразу в глаза очередь, но не только мужички стояли, было и женщин много с маленькими детьми, а еще больше старушек и старичков. Володька удивился.

- Они что, тоже за пивом? - спросил тихо.

- Нет. Тут, кроме пива, пшенку дают без талонов.

- Тогда неудобно вроде... через пять человек, - смутился Володька.

- А мы и не будем через пять. Держи, - инвалид высыпал в Володькину ладонь несколько медных жетонов. - Ну, а теперича смело вперед. Швейцару скажешь выходил оправляться. Туалета там нет. Понял?

Показали они швейцару жетоны, и тот пропустил их без звука. Справа у прилавка давали кашу, маленькую порцию, ложки на две, и туда направлялись женщины из очереди, держа в руках бумажные талончики, выдаваемые при входе, а мужички отправлялись налево, где стояли пивные автоматы.

Володька пил с удовольствием. За всю службу на Дальнем Востоке ему только один раз довелось выпить пива. Вообще там с этим было строго. Ни в магазинах, ни в ресторанах вина военным не продавали, даже командному составу.

После двух кружек инвалид поживел.

- Ну, как тебе жизнь в Москве показалась? - спросил он.

- Странная.

- А я что говорил! Знаешь, я решил жить, ни о чем не думая. День прошел и слава богу. Стопку выпил, брюхо набил, и на боковую. Главное, живой, а остальное все мура... Хорошо пивко? Ну а как, по-твоему, война летом повернется?