Игра - О. Кромер

– Крепкий орешек, – загадочно сказал Игорь. – Мне не по зубам. Желаю удачи.

Сергей промолчал.

Книги наконец разделили, Алла с Игорем уехали. С бьющимся сердцем Сергей потащил рюкзак наверх, думая, что же сейчас будет.

Не было ничего. Она сказала, что очень устала, хочет принять ванну и лечь спать.

– Приходи завтра, будем книжки смотреть, – пригласила, улыбаясь своей обычной домашней улыбкой.

– Завтра мне в ночь, – внезапно севшим голосом сказал он.

– Тогда послезавтра.

Он еще немного помедлил в дверях, она подняла глаза, погладила его по рукаву куртки, сказала:

– Спокойной ночи, Сережа.

Он ушел.

«А чего ты ждал? – спросил он сам себя, выйдя на улицу. – Что она бросится тебе на шею, едва захлопнется дверь? Что вы будете ходить по квартире, взявшись за руки? Что она тебе в любви признается?»

Все было правильно, но чувство, близкое к разочарованию, не покидало его весь вечер. И только поздно ночью, уже лежа в кровати, уже засыпая, он вдруг почувствовал снова в своей руке ее ладонь и понял, что счастлив, что благодарен ей и за то, что было, и за то, чего не было.

9

Прошло еще две недели. Четыре из пятидесяти двух. Одна тринадцатая. Хотя Альфред Михайлович больше не появлялся, Сергей был уверен, что он вот-вот объявится, и последние два дня брился при закрытых дверях. Чутье его не подвело, на третий день утром, едва только положил он на место помазок, за спиной послышался знакомый баритон:

– Здравствуйте, Сергей Геннадьевич, как поживаете?

Сергей обернулся.

Альфред был в той же ковбойке, в тех же джинсах, даже сигаретная пачка торчала у него из кармана точно так же, словно за последний месяц он к ней ни разу не прикоснулся. При этом вид у него был свежий, словно он только что вышел из душа.

– Где вы живете? – неожиданно для себя самого спросил Сергей.

– Тут, неподалеку, – бодро сказал Альфред.

– А институт ваш где?

– О, очень близко к дому.

– А как он называется?

– Вы сегодня чрезвычайно дотошны, Сергей Геннадьевич. Впрочем, пожалуйста: Научно-исследовательский институт изучения искривления пространства, – говорил он совершенно серьезно, но при этом было такое ощущение, что посмеивается.

Сергей пожал плечами: какая, в конце концов, разница.

– А как ваши дела? – осторожно спросил Альфред.

Сергей поморщился.

– Я не имел в виду вашу личную жизнь, – торопливо сказал Альфред, – простите ради бога. Я всего лишь хотел узнать, насколько… э-э-э… обременительным вам кажется эксперимент.

– Очень, – резко ответил Сергей.

Вчерашний вечер был, наверное, самым счастливым в его взрослой жизни, он нес его в себе бережно, как воздушный шарик, и теперь у него было такое чувство, будто Альфред своим вопросом этот шарик проткнул.

– Ухожу, – сказал Альфред, искоса посмотрев на него, – искривляюсь отсюда, как вы изволили остроумно выразиться.

И исчез.

Вчера они вместе убирали квартиру, готовясь к приезду отца. Он полез вытирать пыль на шкафу и обнаружил там старинный альбом в тяжелом деревянном переплете. Ника обрадовалась, сказала, что это их семейный альбом, что она никак не могла вспомнить, куда его засунула, и как здорово, что Сергей его нашел.

Остаток вечера они провели, разглядывая фотографии томных красавиц и элегантных молодых людей в котелках.

Они сидели на диване, близко друг к другу, постоянно соприкасаясь то коленями, то руками, пока, быстро наклонившись, чтобы разглядеть что-то, она не задела щекой его щеки.

Он слегка повернул голову и коснулся ее щеки губами. Она замерла, подняла на него глаза, блестевшие каким-то сумеречным, бархатным блеском, время остановилось. Спустя минуту? час? вечность? она выкрутилась из его рук, встала, отошла к зеркалу, поправляя прическу.

Он остался сидеть на диване, не был уверен, что ноги его удержат.

– Тебе пора, – сказала она, но каким-то новым чутьем, которого раньше не было у него, он понял, что она не сердится, просто ей, как и ему, нужно время.

Приехал ее отец.

Сергей заскочил днем, перед сменой, просто посмотреть на нее после вчерашнего. Дверь ему открыл невысокий полноватый человек в зеленом шелковом то ли платье, то ли халате (кимоно, вспомнил Сергей). Глаза у него были зеленые, Никины.

– Добрый день, – сказал он, охватив всего Сергея цепким оценивающим взглядом. – Вы, должно быть, Сергей. А я Андрей Николаевич, Никин папа, очень приятно, проходите, пожалуйста.

– Я на минутку, – смущаясь, пробормотал Сергей, – мне на работу надо.

Если бы только она вышла в коридор, он бы поглядел на нее и ушел, но она не выходила, возилась на кухне, а он не мог уйти, не увидев ее.

– Проходите, – настойчиво сказал отец, – я столько о вас слышал, пришла пора и посмотреть. Попьем чаю, и пойдете на свою работу.

Сергей снял куртку, пригладил волосы, прошел за отцом на кухню. Ника готовила чай, на ней тоже был шелковый халат, весь разрисованный мелкими узорами. Стол был завален разноцветными коробками, видимо, отец привез. Сергей поймал ее взгляд, ему стало жарко, потом вдруг холодно.

– Садитесь, – пригласил отец.

Сергей сел, принял из его рук чашку с чаем.

– Вы любите тайяки? – спросил отец.

Сергей в растерянности посмотрел на нее. Она засмеялась:

– Па, Сережа не знает, что это такое.

– Ника-сан, – сказал отец церемонным голосом, – человек принят в нашем доме больше года, и ты ни разу не испекла ему тайяки? Как такое может быть? Я не говорю про вагаши, это сложно, но тайяки? Мне стыдно за тебя, Ника-сан.

– Перестань, па, ты его пугаешь.

Отец вытащил из груды, лежавшей на столе, большой пакет, раскрыл его. Достал из ящика с посудой квадратную деревянную вазочку, высыпал в нее печенье, похожее на маленьких рыбок.

– Это тайяки, – сказал он, протягивая Сергею вазочку, – угощайтесь.

Сергей попробовал. Было похоже на шоколадные вафли.

– Когда мы устраиваем торжественный прием, Ника-сан? – спросил отец.

– Завтра, – сказала она, вопросительно глядя на Сергея. Он кивнул, она повторила: – Завтра.

– Официальный прием завтра в девятнадцать ноль-ноль, форма одежды – blacktie, – сказал отец.

– Не слушай его, – засмеялась Ника, – приходи, когда хочешь и в чем хочешь.

Сергей пожал отцу руку, попрощался и ушел.

Дежурство было тяжелым, в каком-то ресторане на банкете народ отравился рыбой, всю ночь он таскал здоровенных мужиков то в палаты, то на промывание. До дому Сергей едва доплелся и, только входя в подъезд, посмотрел на часы. До семи пятнадцати оставалось полминуты. Не дожидаясь лифта, он помчался по лестнице, пытаясь на ходу достать из сумки ключи, бриться начал не снимая куртки, и все же если бы не разрешенные тридцать секунд опоздания, то не успел бы все равно. Побрившись, он стянул с себя куртку и присел на край ванны перевести дух.

– Как вы меня напугали, Сергей Геннадьевич! – Альфред стоял не у двери, как всегда, а у стены, в обычном своем наряде, с неизменным «Космосом» в кармашке.

Сергей молча кивнул, соглашаясь, отвечать не было сил.

– Второй месяц – один из трудных периодов. Еще нет привычки, но уже есть усталость, – сказал осторожно Альфред. – К тому же дело идет к зиме, зимой людям свойственно спать больше.

Сергей не ответил, он засыпал, проваливался в какую-то бесконечную, бездумную глубину и, проваливаясь, не заметил, как Альфред дотащил его до дивана, уложил, снял ботинки и накрыл пледом.

– Ужинать будешь? – спросила мать, заглянув к нему в комнату.

– Почему ужинать? – ошалело сказал он.

– Так обед-то ты проспал.

– А сколько сейчас времени? – спросил он, не вставая с дивана.

– Полседьмого уже.

– Вечера?

Мать только головой покачала, и вдруг он вспомнил, вскочил и помчался в душ, на ходу стягивая рубашку и брюки.

– Мам, рубашку, рубашку белую погладь. И костюм выпускной достань.

Выскочив из душа, он по-солдатски быстро облачился в костюм, сунул в карман галстук; обуваясь, спросил мать:

– Цветочный на углу до скольких работает?

– До шести, – сказала мать с улыбкой.

Он чертыхнулся, схватил куртку, выскочил на лестницу, нажал кнопку лифта.

– Познакомил бы, – сказала мать, стоя в дверях.

– Потом, потом, – отмахнулся он, пока лифт невыносимо медленно закрывал двери.

10

Выпускной костюм немного жал в плечах, галстук не завязывался, хотя дед его учил; цветов он тоже не нашел, хоть и сделал специальный крюк к станции метро, из-за чего опоздал на семь минут. Предчувствуя полное фиаско, он нерешительно позвонил в знакомую дверь. Открыла Ника. Она была в черном вечернем платье с открытыми плечами, в длинных сережках с мерцающим красным камнем, на каблуках, такая красивая, такая непохожая на обычную саму себя, что он так и остался стоять на пороге, не решаясь войти. Она засмеялась, довольная, втянула его за руку в квартиру, велела: