Призраки прошлого (СИ) - Томилова Мария

Достала отхаркивающее и микстуру, улучшающую кровоснабжение легких. Не спеша выставила мазь для компрессов, но этого до ужаса мало, ничтожно мало. От напряжения внутри звенит струна, как натянутая тетива, только коснись — лопнет. Прыгнула с обрыва, решаясь на последний, отчаянный шаг. Настойка карняка с определенными добавками в исключительно строгих пропорциях — мое личное изобретение. Прежний лекарь эль Хаар много изучал его свойства, испытывал, пробовал это достаточно редкое растение, но я пошла дальше, экспериментируя с вариантами и сочетаниями. Нет, я не успела показать учителю плоды своих трудов, я лишь успешно применяла исключительно на себе и нескольких лучниках гарнизона, но по крайней мере они были взрослыми, а тут… ребенок. Как рассчитать дозировку? Тут уж «либо — либо». Если не получится, смирись с этим и живи дальше, Лейя. А если взялась лечить, будь добра неси на себе непосильную ношу ответственности. Или откажись, спусти ситуацию на самотек, расслабь безвольно руки, распишись в собственной трусости, проклиная потом всех, и вся изо дня в день, что даже не попыталась…

— Настойку будете давать внутрь каждые четыре часа, по одной трети унции, этой ложкой, только не перепутайте, — решаюсь я наконец, стараясь не выдать предательского волнения в голосе, глядя как Тион сглатывает первую порцию. Собственный пульс в ушах выстукивает гулкими ударами, тут уж впору лечь рядом и умереть от разрыва сердца. — Обтирайте кожу мокрой тканью.

Святые лики, какая темень! Сквозь покосившееся окошко с мутными, потрескавшимися стеклами едва пробиваются лучи солнца. Помещение нестерпимо, до духоты жарко натоплено.

— И раскройте занавески, впустите воздух и свет.

Мать кивает на каждое слово, с абсолютным, непоколебимым, ошеломляющим доверием, покорно соглашаясь с любым звуком, скрывающимся с моих уст, точно фарфоровая статуэтка божка с подвижной головой. Смотрит на меня, как на чудо, явившиеся из ниоткуда. Неужели получится?

— Здоровья тебе матушка — спасительница.

— Рано благодарить, — засобиралась выйти из избы. Ребенка не стошнило от лекарства, уже хорошо. Теперь наблюдать и ждать. Мать Тиона, не желая отпускать в качестве благодарности любезно насыпала в сумку ароматных яблок свежего урожая…

— Рядом еще одна изба, милая.

Иду к следующему двору. Дом кузнеца. Здесь меня встретила куда более мрачная обстановка с какофонией голосов, массы чужих, немытых тел и смешанного смрада спертого воздуха. От представшей картины замерло сердце. Прямо земляному полу ползали дети с выпачканными черными физиономиями. На полатях между печью и стеной, грязными ступнями вперед, лежали две босые бабы — жена и сестра местного кузнеца. Завидев меня они нехотя зашевелились.

— Опять нагадила, — проворчала одна их них и, подскочила к девчонке, привела в порядок пол, насыпав на него земли, — Вот, уже третий день такое. Что — то съела, мерзавка! Убирать за ней не успеваешь!

— Лиона? — ребенка узнала сразу, — почему у вас? Мать ее где? — Так ить имперцы увезли еще в день праздника Меренея, мол, пеняла на плохую жизнь и возводила хулу на САМОГО. Отец из похода не вернулся. Куда ж ее теперь? К себе и взяли….

Ощущаю мерзкий, свинцовый привкус горечи во рту. Лиона еще на груди, а теперь, когда инквизиторы Роана увели мать, она почти обречена.

— Только… — сестра кузнеца подошла совсем близко и зашептала, — это Вирена наклеветала, за то, что та жениха у нее увела. Отомстила ж гадина…

— Роан — справедлив, разберется, — выдавила я, стараясь всеми силами сдержать внутреннюю злость. Отнять мать у грудного ребенка по наговору, когда второй родитель сгинул в походах во славу империи? Чему я удивляюсь? Семь лет назад так же увели мою. Проклятый Палач! Готовая поклясться — никого из них Лиона больше не увидит, отныне она сирота, ведь оттуда, куда увели Ижению обратно не возвращаются.

Вдохнула глубже мысленно посчитав до пяти.

— В деревне кто грудью кормит?

— Ольда.

— Отмойте Лиону от грязи и отдайте ей, — там хотя бы пол чистый, а главное — целительное женское молоко, — и вот капли от ее недуга.

Оставляю очередную склянку, которую чисто интуитивно догадалась прихватить с собой, но ощущаю себя неумелым портным, не успевающим латать дыры на ветхой одежде.

Вернулась проведать Тиона — без изменений, но и ухудшения нет. Уже радует.

К моему счастью, этот кошмар длился не целую вечность. Плетусь обратно на мыс «Марли» уже на закате абсолютно вымотанная, выжатая до основания, буквально выпотрошенная, но удовлетворенная. Все живы. Если Тион переживет ночь, есть надежда на благоприятный исход, а если нет. Ну, что ж, это будет первый и неудачный опыт, который, скорее всего, поставит жирную точку в моих стремлениях достичь успехов в области медицины. Ко мне и раньше обращались просто за лекарством, иногда в деревню ездил лекарь гарнизона, что кстати не входило в его обязанности, у него тоже случались летальные исходы, но это были «его» смерти. Сегодня произошел мой первый самостоятельный выезд на столь запущенный случай. Пора понять, что если я хочу заниматься этим серьезно, как бы не бегала, рано или поздно придется столкнуться со смертью лицом к лицу.

Прожигающая мелкая, сквозная дрожь подводит итог сегодняшнему «боевому» крещению. Привязываю к голой веточке небольшого кустика фыркающую Встречную и спускаюсь вниз прямо к морю. Направляясь вдоль береговой линии, восторженно вглядываясь в бесконечную даль. Все то же небо, но уже неспокойное — низкое, устрашающее и, кажется вот — вот обрушится, задавит летящими брюхатыми облаками. Ветер пронизывает до костей и рвет растрепавшуюся косу. Обожаю стихию! Она пугает и восхищает одновременно, будто предупреждает какие мы ничтожно — слабые и перед сокрушительной силой природы и умыслом провидения. Ноги вязнут в песке, а волны заливают ботинки по самые щиколотки, грозя промочить и подол платья, но мне плевать. Присаживаюсь на корточки, опуская руки в ледяную воду, прижимая мокрые ладони к пылающим щекам. Острые иголочки впиваются в разгоряченные поры на коже, и я устало закрываю глаза. Привычка ходить по вечерам к морю, подводя итог прожитому дню выработалась годами, не говоря уже о пользе вечернего моциона для крепости сна.

Из деревни вынесла щемящее чувство раздирающих душу противоречий. Мне двадцать один год, мое поколение не отпечатало в памяти порядков предыдущего режима, но почему и теперь, спустя столько лет крестьяне все еще живут в убогих землянках? Разве не поэтому свергли некогда могущественную династию Кольби? Казнили жестоких и жадных герцогов на смену которым прислали справедливых Наместников дерра? Отчего в деревне нет обычного лекаря, и я своим сегодняшним противозаконным выездом, нарушив «Уложение» империи, заведомо попадаю под определение «преступницы»? Почему "вестник Истерроса" описывает достойное существование и обильные урожаи земледельцев, когда в реальности на три двора по одной полудохлой корове и пустые амбары? Рабочих рук почти нет, пахать нечем, весенний сев делали одни бабы, потому что из Валлийского похода вернулись лишь мужчины — инвалиды, которые сами нуждались в уходе. Почему у некоторых из них отняли пенсии, а многие и без того нищие семьи обложили дополнительным налогом в пользу казны? Так везде или только на Севере? Что это, если не ложь или от Аарона скрывают правду? Почему население не моется (не моет лица, рук и ног, остальные принадлежности вообще никогда не моются, ибо бань нет, разобрали на дрова), потому что нет смысла — все равно опять запачкаешься? Отчего это угнетенно — покорное состояние, примирение с бесперспективностью? Почему запретили посещать храмы Многоликого бога? Кому он мешал?