Голубая кровь - Маруся Климова

Тут черт принес этого Шамиля, и он позвал меня к директору! Я пришел в кабинет, вежливо поздоровался со всеми и сел подальше от этой ненормальной. Она уже была там, вся бледная и гордая собой. Ее попросили рассказать, как было дело, и почему это ей вдруг такое пришло в голову. Она встала, вся затряслась и стала вопить, прямо как с трибуны. Она вопила про партию, про шестую статью, что она против нее, и про академика Сахарова, какой это замечательный человек. Я с ней, конечно, кое в чем согласен, мне тоже не нравятся всякие партийные, но ведь среди них есть и хорошие, настоящие коммунисты, и при чем здесь дети, почему они должны страдать. Ей, кстати, так и сказали, и Шамиль выступал, и парторг, и даже Галя. Я с ними был согласен. Я даже сам хотел выступить, я подумал, что тогда, может, меня не будут так уж ругать. Но мне директор не дал, он заставил меня писать объяснительную записку, а сам как начал, и пошел, и поехал. Он все смешал в кучу, и забастовку, и меня. Он вопил, что был ранен и даже показывал всем шрам на голове! О господи, как мне повезло! Это же надо было так влипнуть! Эта дурацкая забастовка продолжалась минут пятнадцать, не больше А она, оказывается. уже и на телевидение позвонила, хотела выступить и рассказать про свою позицию — она сама проговорилась. Ну в общем-то, даже и неплохо было бы, если бы меня показали по телевизору, я как раз в тот день прекрасно выглядел, и на мне была моя любимая шубка из волка. Веня бы меня по телевизору увидел, так просто упал бы!

А потом встала моя начальница и сказала, что я не оправдал ее надежд. Директор покачал головой и меня отпустили. Но я остался стоять у кабинета, чтобы потом зайти и попросить прощения у него. Скоро все разошлись, и он остался один. Я заглянул в дверь и спросил: „Можно?“ А он так приветливо:

„Заходите, заходите, Павлик!“ Я зашел и сказал, что признаю свою ошибку. Что такое больше не повторится, что я буду работать хорошо, мне очень не хотелось оттуда уходить, мне там уже понравилось, и я привык. А он говорит:

„Ну хорошо, Павлик, только вы должны договориться с вашей начальницей. Я-то против вас ничего не имею, но она очень агрессивно настроена. Уж такой она человек, никак ее не убедишь. Поговорите-ка с ней!“ Я обрадовался. Выскочил из кабинета, думаю: „Ну эту-то я уговорю, она ко мне хорошо относится!“ Вижу, а Галя стоит и меня ждет. Она так печально кивает головой, как огромный слон, и говорит мне сочувственно: „Ну что, выгоняют?“ Я решил пойти с ней покурить, а потом уже к начальнице сходить, до конца работы оставалось еще много времени, а она никогда раньше времени не уходила, наоборот, всегда старалась на полчаса дольше пересидеть. Мы в подвал спустились, и я Гале все рассказал, я был просто счастлив! А она смотрит на меня так грустно-грустно и говорит: „Ты разве не знаешь? Это он всегда так делает. А как только ты из кабинета вышел, он снял трубку и твоей начальнице позвонил. И сказал ей, что ты должен быть уволен, что это приказ. Так уже много раз было. И что, ты думаешь, она тебе после этого скажет? Пусть она тебя хоть как любит, все равно с директором ссориться не станет, и ты вылетишь отсюда, как миленький. Поэтому, советую тебе, и не пытайся, все равно не выйдет! Лучше сам пиши заявление.“ Я ей не поверил, подумал, что это она против меня интриги плетет, и все равно пошел к начальнице. Но она стала так извиваться, как будто ее на раскаленную сковородку посадили, я ей одно, она мне — другое. И все получается, что меня никак нельзя в соборе оставить. Под конец она мне так надоела, я взял и написал заявление! Ну и сволочи, я таких просто за всю жизнь столько в одном месте не встречал!

Но только я все равно решил не сразу уйти, а так написал, чтобы еще месяц поработать. Мне как раз до Западного Берлина, и деньги будут.»

Марусе еще нужно было встретиться с Гришей.

Она шла вдоль огромного серого дома. Гриша стоял на углу уже давно Они пошли вместе, впереди шли какие-то девицы.

«Карлицы, ужасные карлицы, жуткие прыщавые карлицы. Они живут и радуются. они думают, что они решают все сами. но их жизнь уже заранее предопределена, их судьбы вершатся свыше,» — пробормотал Гриша.

«Это ты про Бога, что ли?» — спросила Маруся.

«Неважно, ты прекрасно знаешь, о чем, — сказал Гриша, — хотя, пусть так: просто могучие силы природы и инстинкты определяют всю их жизнь. А им кажется, что это они — ее хозяева.» Одна из девиц обернулась, посмотрела на Гришу и дико захихикала. Гриша — огромного роста, толстый, с желтыми оскаленными зубами, в ложной шапке-ушанке, какие обычно носят женщины, и в дорогой дубленке — злобно сплюнул в сторону и, ускорив шаги, перегнал девиц. Маруся начала было говорить, но он зашипел: «Тише, тише…» и стал оглядываться по сторонам. Маруся уже давно не видела Гришу и отвыкла от его поведения. Любой прохожий вызывал у Гриши подозрение, смешанное со злобой. «Ну и рожа», — постоянно повторял он. Детей он тоже ненавидел. «Бегают тут всякие вовики, хуевики…» — говорил он, завидев ребенка. Марусе казалось, что вряд ли Гриша сможет работать в КГБ и даже хорошо, что его туда не берут. Хорошо хоть, что Грише удалось вступить в партию, он этого тоже очень хотел.

Гриша был младше Маруси на три года и учился с ней в одной школе.

Однажды в метро пьяные хулиганы отняли у него знамя, которое ему поручили отнести в школу после первомайской демонстрации, и побежали, размахивая им, по эскалатору. Гриша за ними, конечно, не погнался, а подошел к милиционеру и сделал заявление. Милиционер записал приметы этих хулиганов. Все же Гришу в школе ругали.

У Маруси в школе тоже был случай, связанный со знаменем. У них в классе было очень мало мальчиков, да и те, которые оставались, никак не хотели ходить на демонстрацию, поэтому нести знамена поручали девочкам. Они установили очередь, чтобы никому не было обидно, и часть пути должна была нести знамя Маруся, а часть — другие девочки. И она его несла, но ей это скоро надоело, знамя было тяжелое и нести его было очень неудобно, на конце у него был острый шип и надо было следить, как бы им кого-нибудь не поранить. Была такая хорошая погода, светило солнце. Маруся могла бы вообще незаметно выйти из колонны и пойти гулять, а вместо этого ей приходилось тащить это проклятое знамя. Она решила избавиться от него и попросила девочек передать знамя девочке из другого класса, как будто была ее очередь нести знамя. Маруся знала, что знамя нельзя не брать, ведь не может же она его бросить. Но та девочка быстро догадалась, кто передал ей знамя, и послала его обратно Марусе. Маруся ужасно разозлилась, что ее план не удался, а знамя уже дошло до нее, ей его протягивали, но она его не брала. Девочке надоело протягивать знамя Марусе, и она просто прислонила его к ней. Маруся стояла и курила, знамя лежало у нее на плече. Тут колонна тронулась, и Маруся вместе со всеми шагнула вперед. Знамя покачнулось и упало.

Разразился ужасный скандал. Их классная руководительница стала вопить так, как будто ее режут. Прибежала директриса и другие учителя, прибежал и мужик, ответственный за комсомольскую работу в школе, его звали Владимир Андреич. На Марусю так кричали, что она вообще перестала что-либо соображать.

На следующий день в школе было заседание комитета комсомола, разбирали вопрос о поведении Маруси, почему она бросила знамя. Перед этим ее подруга Степанова сказала Марусе, что ей дадут такую характеристику, что и в тюрьму не возьмут, и посоветовала осознать и раскаяться. Маруся еще до заседания подходила к комсоргу их класса и, пытаясь прослезиться, говорила, что, мол, как она могла бросить знамя, то есть, не бросить, конечно, а просто отойти в сторону от знамени, ведь знамя было к ней прислонено, а ведь наши деды проливали кровь за это знамя, и даже во время войны некоторые бойцы обматывали себя знаменем. Комсорг недоверчиво смотрела на Марусю, но все-таки на заседании комитета комсомола она сказала, что Маруся раскаивается.

Сама Маруся никак не могла объяснить свое поведение, она только бубнила, что знамя к ней прислонили, и что она не нарочно и больше так не будет. За Марусю вступился еще и ответственный за комсомольскую работу в школе Владимир Андреич. Он вообще сказал, что Маруся очень ответственный товарищ, и что она всегда прекрасно выполняла любое комсомольское поручение. Марусю это очень удивило, но она была ему благодарна. Потом, уже много позже, она узнала, что Владимира Андреича посадили за совращение несовершеннолетних, что он жил с одной комсомолкой из их школы, и она даже от него забеременела.

Гриша же, узнав про тот случай со знаменем, вообще долгое время с Марусей не разговаривал.

Единственный раз в жизни Гриша связался с бабой, она была дневальной на судне. Но мать запретила Грише на ней жениться, она сказала, что эта баба блядь, раз она плавает среди мужиков, и что Гриша испортит себе жизнь. Она потом отсудит у него половину жилплощади и будет водить к себе мужиков, так говорила мама. После этого случая Гриша с бабами не связывался, а если ему предоставлялся случай, он прежде всего старался узнать ее биографию. В общем-то, на этом все и кончалось, потому что всегда находилось что-то такое, что Гришу отпугивало и могло воспрепятствовать его назначению в КГБ. Потом он все же познакомился с одной толстой бабой, она очень хорошо готовила и сама любила пожрать. Она два раза приезжала к нему домой вечером и даже один раз осталась на ночь. Она хотела, чтобы Гриша дарил ей чеки на «Альбатрос» и разные подарки. Но после того как один раз переспала с Гришей, стала всем рассказывать, что это слишком противно и что больше это не повторится.