Ключ от снега (Ключи Коростеля - 2) - Сергей Челяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А бедную - потому что на рассвете ушла Славка опять к северным лагерям и не вернулась. Что-то она там разнюхивала у свеев, вот, видать, и попалась.
Два дня маялся Ивар, все ждал, что Славка его вернется, а на третий пошел к Озолиню и сильно кричал на него, причем прилюдно - несколько проныр, отдыхавших после ночного лазанья в скалах, где они считали вновь прибывшие лодки саамов, слышали, как Ивар "лаялся и поносил старшину непотребными словами". Выслушал Ивара старшина лазутчиков, плечами пожал, ничего путного ему не ответил, да и что он мог сказать - ясный день, попала девка в лапы к свеям. Плюнул тогда Ивар под ноги своему командиру, повернулся и ушел.
Той же ночью пробрался разведчик в свейский лагерь, поскольку проныра он был ловкий и по-свейски говорил отменно. Да только Славки нигде не нашел, а под утро нарвался на дозорных и еле ноги унес.
На вторую ночь полез зачем-то Ивар туда, где чудь табором стояла, хоть и обходила Славка этих страховидл, что носом чуяли не хуже собак. А на третье утро вернулся в свою избу с обломанной стрелой, торчащей из левого плеча. Наконечник у стрелы был саамов, хитро раздвоенный, так что не рискнул Ивар сам стрелу вынимать, сделал это ему озолинский лекарь, что всегда раненых и увечных лазутчиков и проныр пользовал. Перевязал Ивар плечо, попестовал раненую руку и даже лекаря не поблагодарил, а бросился на лежанку и провалялся там весь день. А ночью к нему в избушку пришел гость.
Был он со свейской стороны, и принес Ивару весточку от Славки, да только недоброй была эта весть. Попала Славка в руки к свеям, а те передали её мечникам - как раз только-только переправился на остров корабль Ордена, и на нем были двое людей Монаха - страшного, по слухам, человека, который ведал самыми тайными орденскими секретами. Монах окутал весь Север сетью доносчиков и осведомителей, работали его люди и в Балтии, и у литвинов, и в Новом Городе у русинов, были шпионы Монаха и в краях полян и мазуров. Платил он им крепко, да многие работали не за деньги, а за совесть, а ещё чаще - за страх, потому как умел Монах подцепить человека на крючок, с которого чем больше рвись, тем глубже острие уходит в душу. Везде, где пахло жареным, как из-под земли тут же являлись люди Монаха, а может, и он сам вылезал из орденской столицы, потому что как выглядел Монах, того никто не знал - на людях он никогда не показывался.
Человек Монаха прислал с лазутчиком всего несколько слов Ивару, но от этих слов задрожал разведчик, и смятение пришло в его душу. Сказал лазутчик Ивару о... родинках, сиречь родимых пятнышках, тех, что были на теле у его подруги, да в таких местах, что вслух не называются добрыми людьми при дневном свете. Передал человек Монаха, что с этих трех родинок, об одной из которых и сам Ивар не ведал, он и начнет забавляться с его милой подружкой. Еще сказал лазутчик, что человек, пославший его к Ивару, до таких забав большой выдумщик, и пересказал некоторые, что ему самому доводилось видеть на тайной службе.
Побледнел Ивар, и что-то в нем стало сгибаться, как молодой тополек, который наклоняют, чтобы петлю на кролика или лису привязать к нему было сподручнее. А лазутчик молвил, что может человек Монаха и подождать со своими страшными играми, если сослужит ему разведчик одну небольшую службу, и даже не службу - так, безделицу. И шепнул несколько слов ему на ухо, словно боялся, что стены избушки услышат и лесу расскажут или озеру. А уходя, добавил, что говорить о встрече с ним не советует - человек он подневольный и сейчас целиком в руках Ивара: захоти тот закричать, мигом ночная стража скрутит. Да только тогда Славке конец, и никогда Ивару её не видать не только живой, но и мертвой, хотя жизнь её будет такой долгой и нелегкой, что впору будет самой смерти возжелать всей душой. А может, и не свей был тот лазутчик - уж больно чисто говорил он на языке балтов, не иначе из латов был родом.
Не зарезал его Ивар, не скрутил и не выдал врага страже, что обходила дозором лагеря балтов и литвинов. У славенов и русин караул несли огромные свирепого вида собаки, так что невозможно было незамеченным подобраться к их шатрам и палаткам, а поляне, похоже, и вовсе не спали, подолгу засиживаясь у ярких костров за тихой беседой и грустными, протяжными песнями, до которых и они, и усатые мазуры всегда были большие охотники.
Приходил потом и второй лазутчик от свеев к Ивару, но это был уже совсем другой человек. Когда ему, раненному стрелой и потому выпавшему из лодки, что отчаливала с горящего острова после битвы, дознатчики Озолиня пригрозили огнем, он рассказал, что велено было ему ничего с Иваром не обсуждать, а только получить согласие. Согласие Ивар дал, но поставил условие: до главного боя организовать ему встречу со Славкой, можно и с завязанными глазами, но чтобы непременно услышать её голос! Хотел Ивар удостовериться, что не водят его свеи вокруг пальца. Ничего не ответил ему лазутчик, только вынул из кармана беленький платочек с вышивкой и отдал его Ивару.
И погиб Ивар, погиб, едва лишь лег ему в ладонь льняной квадратик с синим цветочком. Сказал, что сделает все, лишь бы не трогали Славку, достал из клетки, которая всегда была в его хозяйстве, большого сизого голубя и отдал его лазутчику, а взамен взял его почтовую птицу - серого неприметного вяхиря, что умеют летать без характерного голубиного свиста в крыльях. На том и расстались.
На обратном пути, пробираясь через лес, прежде чем миновать первые секреты балтов, вынул лазутчик голубя Ивара и одним ловким движением свернул птице шею. Был ему этот сизарь уже без надобности, потому что больше с Иваром встречаться ему не было нужды, а птица за пазухой только мешала ужом ползти мимо ночных дозорных. А Ивар закрыл клетку с голубями (специально одного дал проныре взамен свейского вяхиря, чтоб числом совпало, если заглянет к нему Озолинь или ещё кто из глазастых приятелей), достал платок Славки, бережно разгладил его на столе, за которым сейчас и беседовали друиды, и долго сидел у окна, не зажигая свечи. Кто знает, может, при свете и разглядел бы он, что один край Славкиного платочка светлее был остальной материи и явно застирывали его, причем долго, потому что не отмывалась кровь его милой Славки. В первый же вечер в плену, сказавшись на слабость животом по дороге к дому, где ожидал её допросчик Монаха, обманула девушка охрану; согнувшись, будто от колик, развернулась пружиной и ударила, как кошка, ногтями одного в глаза, другому саданула, не глядя, ребром ладони по шее и вырвалась - спасительный лес чернел неподалеку. Да на беду напоролась на вечерний дозор: сторожевые, услышав крики незадачливых Славкиных охранников, неожиданно выскочили из-за угла самого последнего дома, что отделял Славку от ночной темноты. Два меча пронзили её мгновенно, и сторожевые, ещё не отошедшие от шорохов и опасностей лесного секрета, приняли её, невысокую дивчину, за мужика - у страха, да по ночному времени, глаза особенно широки; уже лежащую, рубанули её ещё несколько раз, даже сами толком не поняв, кто это налетел на них со всех ног с ножом - успела его вырвать у полуослепшего стражника отчаянная Славка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});