Асьенда - Изабель Каньяс

Я моргнула, и они исчезли. Волоски на шее встали дыбом. По всему телу разлилось вязкое ощущение.

За мной наблюдали.

Я резко обернулась, пытаясь всмотреться в темноту широко раскрытыми глазами. Бледный свет затухающей свечи едва доходил до ножек кровати. Черные тени заполонили пространство, сгущаясь около стен.

В комнате был только спящий Родольфо. Ничего больше. Я глубоко вдохнула и отрывисто выдохнула, чтобы очистить голову. Я просто устала после поездки в город и встречи со столькими людьми. Меня захлестнули мысли о том, какую колоссальную работу придется проделать, чтобы привести дом в порядок. Я сама выдумала эти красные огни. Чувство, что за мной кто-то наблюдает, всего лишь у меня в голове. Или так, или это просто-напросто один из котов, про которых упоминала Хуана, когда я только приехала в Сан-Исидро.

Да, наверняка это кот.

Разум удовлетворился этим объяснением, и я, повернувшись обратно к трюмо, задула свечу. Сквозь вязкую темноту я на ощупь пробралась к кровати и скользнула под одеяло, позволяя себе приникнуть к теплому телу Родольфо, как моль к лампе. Он вздрогнул, почувствовав мои холодные ступни, и сонно перевернулся, прижимаясь ближе. Покой его сна и сама его надежность взяли верх. Я закрыла глаза.

Вес тела Родольфо на матрасе ощущался совсем не так, как мамин, когда мы делили постель в доме тети Фернанды. Как бы благодарна я ни была, я позволила себе поразмышлять о том, что с его отъездом в столицу, впервые за многие-многие месяцы, вся постель будет принадлежать мне. И не только. У меня будет собственный дом.

Мой собственный мир.

Я стала перебирать, какими цветами хочу выкрасить комнаты на первом этаже, и мысли замедлили ход – сон медленно пробирался в сознание.

Лишь много позже ко мне, покачивающейся на грани мрачных снов, закралось осознание, что с самого приезда в Сан-Исидро я ни разу не видела здесь кота.

5

Андрес

Апан

Декабрь 1820

Тремя годами ранее

Я проезжал по сельской местности Тулансинго, и долина Апан настигла меня, словно летние сумерки: горько-сладкое чувство, что я почти дома, поначалу было мягким, дразнящим ощущением на задворках сознания, но позже все же охватило меня – стремительно и полностью. В нескольких километрах от города я сообщил своим компаньонам, что у мула в копыте застрял камень, попросил ехать без меня и обещал догнать, как только смогу. Я спешился.

Все семь лет обучения в Гвадалахарской семинарии Святая инквизиция маячила у меня за спиной, будто готовый погребальный саван, – всегда настороже, липким дыханием опаляя шею. С шестнадцати лет и до самого рукоположения я подавлял свои чувства, утопая в латыни, философии и послушании. Я молился до хрипоты в голосе. Я носил власяницу, когда было сказано, что она очистит меня. Я сворачивал самые темные части своей души и складывал их, искаженные, в самый дальний ящик, который никогда не отпирал.

Но когда ноги коснулись земли родной долины, ось заметно пошатнулась под ними. Обдуваемая ветрами зимняя местность и низкое серое небо обратили на меня свои сонные взгляды. Они увидели, узнали и медленно одобрительно закивали, эти античные гиганты. Я всмотрелся в низкие, темные холмы, которые, словно костяшки пальцев, огибали долину. Впервые за семь лет я почувствовал духов, что гудели в этом маленьком уголке, созданном природой, даже когда имена их были забыты.

Понимание, что долина чувствует мое присутствие, накрыло меня оглушительной волной, и, одетый в сарапе[10] не по размеру, я задрожал. Годами я скрывался за толстыми стенами и был в одиночестве, ведь мой секрет отделял меня от других студентов семинарии. Страх разоблачения управлял каждой моей мыслью и каждым шагом; я скрывался так долго, что жил на грани удушения.

Теперь же меня видели.

Теперь то, чего я боялся больше всего, разрасталось тенью у меня в груди: здесь, вдали от глаз Инквизиции, те части моей души, что я упрятал в шкатулку, стали выбираться – тихие и пытливые клубки дыма, проверять замок и петли на прочность.

Я заставил их утихнуть.

Передай ему, что я молюсь о его возвращении в Сан-Исидро. Птицы молятся о его возвращении в Сан-Исидро.

Молитвы бабушки были услышаны. Я почти был дома. Но что станет со мной теперь?

* * *

Сразу после прибытия меня поглотили приготовления к празднику Девы Марии Гваделупской. У падре Гильермо и падре Висенте было свое видение шествия с Девой Марией и святым Хуаном Диего[11] по улицам Апана, и они ясно обозначили мое место: мне предполагалось нести статую Девы Марии и святого у ее ног вместе с другими мужчинами из города. Падре Гильермо для этой задачи был слишком стар, как сказал падре Висенте, а он… он, конечно же, возглавит шествие, как это я мог не догадаться.

Подобному месту я был обязан своим статусом – молодой курат, священник sin destino[12], без прихода и надежды на продвижение в городе. В глазах падре Висенте только такое место и подходило священнику-метису. Он был прав. Больше, чем подозревал.

Даже если б я был человеком амбиций и стал священнослужителем, чтобы связать свою жизнь с деньгами и удобствами, как многие из тех, кого я встретил в семинарии, я бы все равно не смог изменить свою сущность.

Я был знаком с падре Гильермо еще до того, как отправился в Гвадалахару. Как часто он находил меня, спящего мальчишку, под скамьями в храме и на рассвете относил к матери, пока я сворачивался у него на руках, будто сонный котенок… Если Гильермо и знал причину, по которой я сбегал из дома посреди ночи, чтобы найти покой в храме Божьем, он никогда об этом не упоминал. Именно Гильермо написал в Гвадалахару и поспособствовал моему переводу в маленький приход в Апане, а когда я прибыл, пыльный и измученный после нескольких недель в пути, именно он радушно меня встретил. Гильермо, при всей его суетливости, помпезности и желании угождать богатым землевладельцам, которые давали деньги на содержание храма, был человеком, которому я мог доверять. Но столькие вещи были ему неведомы…

Висенте же был новичком, пришедшим на смену падре Алехандро, за которым уже долгие годы присматривала Смерть. С того самого момента, как я встретился с ясным соколиным взглядом Висенте, во мне зародился страх. Ему нельзя было доверять – ни мысли, ни секреты, ни страдания моих людей.

Священники покинули храм через заднюю дверь, чтобы начать шествие, а я занял