Боюсь тебя убить...Часть 1 (СИ) - Сурина Лилия

- Вадик… да брось ты ее… пошли отсюда, пока она в себя не пришла, – канючил он, только его никто не слышал, и не обращал внимания. Словно дикий зверь, этот Вадик терзал мое тело.

Выбрав подходящий момент, я оживилась и оттолкнула от себя насильника, но он тут же навалился снова. У нас разные весовые категории, справиться с ним будет сложно, подумалось мне. Мы боролись несколько минут, но я явно проигрывала в схватке, лишь еще больше распаляя его. Он наносил мне удар за ударом в лицо, стало понятно, что уже не отпустит меня живой. Нащупала кусок кирпича и попыталась замахнуться, но негодяй выхватил кирпич у меня из рук и ударил меня им по голове. Удар получился вскользь, лишь оцарапав кожу, кровь стала заливать левый глаз. Зарычав от ярости, он дернул мою руку и так сильно прижал ее к земле, что послышался хруст костей. Я почти не ощутила боли, только поняла, что правая рука сломана. И еще поняла, что меня никто не пощадит и не поможет. А сдаваться на милость насильнику я не собиралась. Краем глаза заметила занесенный надо мной кусок кирпича в крови.

- Нет! – тот, другой подскочил к сидевшему на мне негодяю и выхватил у него кирпич. – Нам велели напугать и позабавиться с ней… ты ее убивать собрался?! Придурок! Я на это не подписывался!

- Ну и вали отсюда! Трус! – он на секунду отвлекся, и мне хватило этого. Я со всей силы оттолкнула нападавшего, и умудрилась вскочить на ноги. С удивлением заметила, что на мне нет туфлей, которыми можно было нанести ощутимый удар, от платья почти ничего не осталось, все колени в крови и земле. Ярость переполняла меня, скручивая в тугую пружину все мои мышцы.

- Ух ты! Так ты еще краше! Давай, борись со мной, мне это больше нравится, чем, когда ты как тряпка валяешься, – жутко ухмыляясь, он стал подходить ко мне, расстегивая ремень на джинсах. Я встала в боевую стойку, только правая рука меня почти не слушалась. – Ого! Да мы драться собрались! Моя девочка!

Он то отпрыгивал от меня, то снова подходил, дразня как собачку. Ждал подходящего момента, думал, наверное, что я расслаблюсь, и ему удастся снова повалить меня на землю. Не на ту напал! Раз уж я встала на ноги…

Наблюдая за ним, я собирала все свои силы в один огненный комок, сосредоточившись на противнике. Как учил сенсей. Понимала, что смогу провести только один прием, или два, но не больше. Нужно выбрать правильный момент…

И я выбрала момент, когда он подскочил слишком близко, я с разворота врезала ему ногой по лицу. Негодяй остановился как вкопанный, вытер кровь, бежавшую из носа, и в удивлении уставился на окровавленную ладонь.

- Ах ты тварь! – заревел он и собрался вновь броситься на меня и повалить на землю, только я ждать не стала.

То, что произошло дальше, удивляло меня потом всю жизнь. Я поняла всю суть японского боевого искусства, испытала ее каждой клеточкой своего израненного тела. Сжавшись в пружину и тут же распрямившись, я взлетела вверх метра на полтора, развернулась в воздухе и со всей накопленной силой выбросила ногу в сторону противника. Он оказался вне досягаемости, я даже не коснулась его ногой, но тот отлетел от меня с такой скоростью, будто его взрывной волной отбросило. Уже приземлившись на полусогнутые в коленях ноги, заметила величайшее изумление на лице другого парня, застывшего в десятке метров от меня.

Он переводил взгляд, то на меня, то в сторону, куда полетел его дружок и рвал волосы на себе. Я тоже глянула и пришла в ужас – мой обидчик был пришпилен двумя ржавыми арматурами к полуразвалившейся стене! Как такое могло произойти?! Ведь я даже не прикоснулась к нему, а он отлетел от меня метров на семь, и напоролся на торчащие железки. Его голова свисала на грудь, я с сожалением поняла, что парень мертв. Это не принесло мне облегчения, от ужаса я осела на землю и лишилась чувств.

11.

   В себя я пришла только в больничной палате, сразу и не поняла где я. Слышался тихий разговор, бабушка и наша соседка Анечка разговаривали.

- Вот как вышло-то… надо было мне Юлю к матери в Париж отправить, все-таки… Эмма очень просила отдать ей девочку, а я боялась остаться одна. Я тогда отправила Юленьку на все лето в спортивный лагерь, а сама поехала просить дочь оставить нас в покое… если бы я отдала ее Эмме, этого бы не случилось… - бабушка плакала, я удивилась, она никогда не показывала свои слезы. И мать моя, значит, в Париже живет?

- Луиза Марковна, вы не расстраивайтесь так. Юля крепкая, она поправится…

- Да разве теперь будет так, как прежде? Разбитую вазу не склеишь ведь…

   Большую часть времени я спала, мне кололи снотворное и обезболивающее. Это спасало меня от чувства вины и потерянности. Я понимала, что теперь все в моей жизни изменилось. Я – убийца. Пусть не нарочно, защищаясь, но я лишила человека жизни, и это угнетало меня, жить не хотелось. На мне ни одного живого места не было, вся перебинтована, правые рука и нога в гипсе, лицо сплошь в лейкопластыре. Ногу пришлось прооперировать, потому что перелом был странный, по мнению врачей, мою ногу будто растянули, в трех местах сломав ее. Но я знала, что такой перелом получился от резкого выброса ноги при приеме карате. Врачи скрепили кости скобами, иначе никак.

 На пятый день пребывания в больнице я вдруг вспомнила про любимого Никиту, он уже через четыре дня должен был приехать за мной, но я не хотела, чтобы он узнал обо всей этой истории и увидел меня в таком состоянии. Поэтому я попросила Анечку принести мне бумагу и ручку, чтобы написать ему письмо. Прощальное. Душа моя рвалась на части от того, что я больше никогда его не увижу. Аня меня долго уговаривала поговорить с парнем, ведь я не виновата в том, что случилось со мной. Но я не могла. И отдать письмо должна была Аня, моей бабушке Никита теперь не верит.

   Писать было трудно, пальцы почти не слушались, но левой рукой я не приучена писать. Старалась, как могла, долго подбирала слова:

   «Милый Никита! Прости меня, но я не могу выйти за тебя. Я много думала и решила, что той детской любви между нами больше нет, мы выросли и у нас у каждого своя жизнь. Забудь про меня, забудь про ту нашу детскую клятву. Ты свободен. И не ищи меня, я уезжаю из страны. Нашлась моя мама, она живет в Париже, и я собираюсь к ней на постоянное место жительства. Прости, если сможешь…»

 Через три дня Аня пришла грустная, заплаканная. Она долго молча стояла у окна, потом подошла и присела на край моей кровати:

- Я отдала письмо…  извини, но мне кажется, что ты все это зря затеяла.

- Отдала и хорошо, – у меня перехватило дыхание от горя, я поняла, что больше мне и жить незачем.

- Хорошо?! Юль ты бы видела, что творилось с парнем! Он сначала не поверил, ворвался в квартиру и проверил каждый закуток, ища тебя. А потом всю ночь просидел на лавочке у подъезда, словно статуя. Я хотела все рассказать ему… только слово тебе дала. Он очень любит тебя…

- Ань, я убийца. Меня теперь судить будут и наверняка посадят. А Никита… он найдет себе девушку, и счастлив будет.

- Как знаешь. Тебе решать.

Да, решать мне. И я решила, что нет мне места в этой дурацкой жизни. Я стала собирать таблетки снотворного, складывая их под матрац. Накоплю побольше, чтоб сразу перестать существовать. Меня пугал предстоящий суд, встреча с родителями убитого мной парня. Думала, что суд обязательно будет на стороне погибшего и его родных. В тюрьму не пойду!

Мне не удалось осуществить свои намерения покончить с жизнью. Я не передумала, просто не знала, что раз в месяц проводят генеральную уборку и меняют матрацы. Так что, мой тайничок обнаружили, и тут же поднялась суматоха. Вызвали бабушку в больницу, она пришла заплаканная и расстроенная, тут же взялась выспрашивать, зачем я собирала таблетки.

- В тюрьму не пойду, - буркнула я и отвернула лицо к стене, не слушая бабулиных стенаний.

Через пару дней после этого, весьма небольшого разговора с бабушкой, ко мне пришел отец погибшего злодея. Он сначала застыл на пороге, осматривая меня с головы до ног, затем подошел к кровати и сел на стул, любезно подставленным одним из его телохранителей. Я же не знала, куда себя деть. «Вот и все… пришел мой конец…» - подумалось мне. Я блуждала взглядом по пуговицам пришедшего, не осмеливаясь встретиться с его глазами. И слов не находилось, лишь закусила губу, боясь, что он заметит, как трясется от страха мой подбородок, заклеенный пластырем.