Традиции свободы и собственности в России - Александр Горянин

В своем перечислении «чудес современной коммерции», сгубивших ярмарки, Пайпс на первое место поместил векселя. Российский Вексельный устав 16 мая 1729 года был для своего времени одним из лучших в мире, но ярмаркам векселя не повредили, совсем наоборот.

Любопытная подробность: пункт 4 главы 2 этого устава гласил, что при предъявлении векселя к акцепту в месте платежа, «буде есть наличныя денги, то хотя в векселе срок неделя написана, однако ж не дожидаясь оного сроку выдать того ж дня; а буде наличных денег столко нет то собрать от зборщиков или взять из других команд, где есть денги, заимно,... и конечно в неделю отдать...». Современный автор замечает по этому поводу: «Стремление законодателя заставить казначейства рассчитываться по долгам перед купцами за неделю до срока платежа заслуживает всяческого восхищения и может служить примером российскому Минфину» (журнал «Бизнес и банки», 1.01.97).

Но не надо думать что векселей не было до появления Устава. Известны указы 31 августа 1697 года и 29 августа 1698 года, запрещавшие прием переводных векселей в уплату таможенных пошлин; указ 3 октября 1711 года, вменяющий в обязанность архангельскому губернатору доставлять в Сенат сведения о курсе векселей; указы 1712 и 1716 годов о переводе с помощью векселей казенных денег за границу для содержания находившейся там русской армии; Устав Главного магистрата от 16 января 1721 года, определяющий банкира и банкирский промысел через операцию учета векселей (там же).

Р. Пайпс, мягко говоря, неточен и когда говорит об отсутствии коммерческого кредита в России. «До новейшего времени, — пишет он, — в России практически не было коммерческого кредита и банковского дела», здесь не имели понятия «о той изощренной коммерческой системе, на базе которой создавалось богатство Западной Европы».

Если Франция относится к Западной Европе, давайте проведем сравнения. Первый (печальный) банковский опыт во Франции относится к 1716-1720 гг. Это была большая пирамида с участием государства. Когда ее смысл начал доходить до держателей банковских билетов и они понесли их в банк для обратного обмена, последовал королевский запрет, под страхом конфискаций и штрафа в 10 тысяч ливров, держать дома (кому бы то ни было!) свыше 500 ливров наличности в звонкой монете. Остальное надлежало отнести в банк (Королевский!). Было много доносов и обысков. Испуганные французы за короткое внесли неслыханную сумму 40 миллионов ливров, но банк все равно лопнул и деньги испарились.

Лишь в 1776 году была предпринята вторая попытка. Это было подобие банка: вклады он не принимал, а выпускал банкноты да ссужал правительство, и в революцию приказал долго жить. Лишь в 1800 г. был основан солидный Французский банк, а после наполеоновских войн начала складываться правильная и успешная кредитно-банковская система.

Обратимся к России, где кредит под залог вотчины или недвижимости не был необычным делом уже во времена Василия Темного, хотя специальные кредитные учреждения возникли, конечно, позже. В 1699 году «земские избы» в Москве получили право выдавать ссуды купцам, позже в Петербурге функции кредитных учреждений были возложены на ряд коллегий. В 1733-58 гг Монетная контора выдавала ссуды петербургской знати. В 1753 году Елизавета Петровна учредила Дворянские заемные банки в Петербурге и Москве (принимавшие, в частности, в залог помещичьи имения — печальная тема «залога» и «опеки» пронижет затем всю русскую литературу) и Купеческий банк в Петербурге. Последний выдавал ссуды из низкого «роста» — 6% годовых — купцам под залог товаров из расчета 80 процентов его стоимости. Деньги выдавались по освидетельствовании товара Коммерц-коллегией.

В 1758 году появился так называемый Медный банк, ссужавший в медной монете на условии возврата в серебряной по курсу. В 1764 году был открыт Купеческий банк в Астрахани, причем купеческие банки могли выдавать купцам ссуды без заклада, под поручительство магистратов и ратуш. Можно упомянуть Банк Артиллерийского и Инженерного корпусов (1760), Ассигнационные банки в Петербурге и Москве (1769) и такие учреждения с банковскими функциями, как Ссудная казна, Сохранная казна и Вдовья казна (все три основаны в 1772 году), занимавшиеся мелким кредитом. В 1798 году открылась Особая контора для внешних торговых переводов, платежей и комиссий. Банки принимали вклады, выплачивали проценты, переводили деньги, имели депозитарии (сейфы для вкладчиков), учитывали векселя, обменивали валюты, занимались выпуском ассигнаций, земельным кредитом и прочими (как говорит Пайпс) «чудесами современной коммерции».

Потребность в кредите росла, и в 1786 году капиталы дворянских банков были объединены в Государственном Заемном банке. В 1797 году основан Вспомогательный банк, а для «содействия в кредите торговому сословию» при Ассигнационном банке были учреждены «учетные конторы». Вскоре такие конторы появились в Москве, Архангельске, Одессе, Таганроге и Феодосии, а затем на их основе был образован государственный Коммерческий банк с отделениями в восьми городах и на четырех ярмарках.

Начиная с 1785 года в России возникают городские банки, самый первый — в Вологде. В 1817 году появился и первый сельский банк (в Любучах Рязанской губернии). Банк в новгородской вотчине А.А. Аракчеева селе Грузино выдавал бедным крестьянам беспроцентные ссуды до 100 рублей (большие деньги тогда), средним и богатым — соответственно до 200 рублей и до 2 тысяч рублей под процент. Дело бы шло веселее, но, к несчастью, министром финансов в решающее двадцатилетие 1823-1843 гг был Егор (Георг-Людвиг) Канкрин. Этот уроженец княжества Гессен был врагом коммерческого кредита и считал прочными лишь те предприятия, которые ведут дела на собственный наличный капитал, в связи с чем тормозил начало железнодорожного строительства. Частные банки для него были вредной затеей, а государственные, по его мнению, должны были служить «промышленности существующей, а отнюдь не возбуждать таковую искусственно». Как следствие, к воцарению Александра II (1855) в России было всего лишь двадцать с небольшим частных банков со скромными оборотами, но в последующие годы частные банки бодро пошли в гору. То есть, замедление развития кредитного дела в России 20-х — 50-х годов XIX века имело место, но не драматичное и успешно затем преодоленное.

Ну ладно, то купечество, предприниматели, банкиры. А крестьяне? Исследователи, изучавшие работу знаменитой екатерининской Комиссии по разработке нового Уложения (1767-1770) обращали внимание на то, что купцы в ней жаловались на конкуренцию со стороны крестьян. Не кто иной, как Пайпс отмечает: «Государственные и помещичьи крестьяне начали превращать свои домашние ткацкие станки в большие фабрики с сотнями рабочих<…>. К началу XIX века основная часть русской торговли контролировалась крестьянами [разрядка моя — А.Г.]».

За полвека до Крестьянской реформы 1861 года министр финансов Д.А. Гурьев в записке Государственному совету констатировал, что число крестьян, занимающихся промыслами и торговлей, равно численности купцов и мещан , вместе взятых. Он отзывался об оброчных крестьянах так: «Они занимаются всякого рода торгами во всем государстве, вступают под именем и по кредиту купцов или по доверенности дворян в частные и казенные подряды, поставки и откупа, содержат заводы и фабрики, трактиры, постоялые дворы и торговые бани, имеют речные суда, производят рукоделия и ремесла наемными людьми»25. К 1820-м годам «торгующие крестьяне, по великому количеству своему, овладели совершенно многими частями городских промыслов и торговли, коими прежде занимались купечество и посадские»26. Купцы-оптовики постепенно оказались в экономической зависимости от крестьян, которые почти полностью овладели розничной сетью.

В случае покупки торгового свидетельства крестьянин мог заниматься и внешней торговлей, и это положение не осталось на бумаге. В «Мыслях на дороге» Пушкин приводит слова своего дорожного попутчика — что характерно, англичанина (дотошные пушкинисты выяснили, что звали этого человека Colville Frankland и что он жил в России в 1830-31 годах): «Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу... Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать… О его смышлености говорить нечего. Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии? — Не удалось. — Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien Нижней каморы перед Верхней; джентльменства перед аристокрацией; купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию... А нравы наши, a продажные голоса...»27. (К продажным голосам мы еще вернемся.)