Методика обучения сольному пению - Валерий Петрухин

Забылся я далеко за полночь, но страх не ушел, и спать пришлось со светом, который был какой-то нужной поддержкой моей душе.

Через два дня, в полдень, когда я выходил из университета после консультации, на которой говорили о новых условиях сдачи экзамена по истории СССР, меня кто-то окликнул.

Подошел Алексей Яблонев, взглянул серыми уверенными глазами.

— Я слышал, ты новую комнату ищешь?

— Ищу.

— А что, эта не нравится?

— Да так. Хозяева не нравятся.

— Ясно, — еще раз в открытую прощупал он меня взглядом и сказал: — Есть комната. Даже квартира, без хозяев. Кстати, в ней я и живу. И еще двое ребят, рабочие. Один — съезжает. Так что смотри — есть желание, перебирайся. Цена божеская — двадцать пять рублей в месяц.

— А когда можно посмотреть?

— Хоть сейчас.

— Поехали.

Алексей мне нравился. Спокойный, рассудительный, не паникующий по пустякам, молчун по натуре: больше слушает, чем говорит. Такие люди меня всегда привлекали, может быть, потому, что сам был другого характера.

Ехать от университета недалеко, всего три остановки (могли бы и так пройтись), квартира располагалась на последнем, восьмом этаже. Алексей позвонил, и навстречу нам вышел широкоплечий длиннорукий парень в джинсах и красной майке с надписью «Я болею за „Спартак“».

— Василек, — сразу же отрекомендовался он с веселым панибратством. — Давай заваливай.

Однокомнатная квартира, в которой жили Алексей и Василек, произвела на меня определенное впечатление. Тем более, было с чем сравнивать. Понравилась спартанская обстановка: серые, с бледными цветами, шторы, посредине комнаты — длинный полированный стол с книгами, прикрытыми двумя газетами. У окна — современного типа деревянная кровать-полуторка, у противоположной стены — шкаф, негромоздкий, чистенький. И две раскладушки, друг против друга — одна застелена бледно-красным одеялом, а другая сияла первозданным зеленоватым брезентом — на ней, очевидно, придется спать мне.

— Василек у нас барствует, это его кровать, — заметил с шутливо-беззлобной иронией Алексей. — А мы люди простые, для нас вот эти раскладушечки.

Василек гоготнул. Что-то зафырчало нетерпеливо на кухне, и он убежал.

Я посмотрел вопросительно на Алексея. Он понял и тихо произнес:

— Парень ничего. Жить можно. Он первый отыскал эту хату. А я на него вышел случайно. Ну, как показалось?

— Буду переезжать.

— Лады, тогда надо хозяйке сказать… Пошли, перекусим.

За жареной картошкой с селедочкой разглагольствовал лишь Василек, мы с Алексеем ели молча.

— Давай, Антон, причаливай к нашему пирсу, — крепкими зубами Василек в один миг обгрыз селедочный хвостик. — Не пожалеешь, браток. Леха из тебя зараз человека сделает. Раньше у нас большой непорядок был, а Леха командование в свои руки взял, и, как в песне поется, «легли упруго мы на волну». Дисциплина и порядок! Кто этого не поддерживает? Все. Правда, был бунт, но мы высадили пирата на необитаемый остров, с незначительными телесными повреждениями, — и Василек подмигнул мне карим, смеющимся глазом.

— Ладно, браток, давай жуй, — недовольно проговорил Алексей. — Ему это совсем неинтересно…

Вскоре Василек ушел работать, по его словам, «заступил на вахту», а Алексей с невольным вздохом сказал:

— Не обращай внимания, пустобрех он… А Шелгунов — с нами который до тебя жил — выдающаяся личность. Хотел тут нечто вроде «малины» устроить. Пришлось по-мужски с ним поговорить. А ты, как я понял, ни женщинами, ни водкой не увлекаешься…

— В этом отношении я безопасен, — засмеялся я. — А этот Василек готовиться не мешает?

— Он же понимает…

Я подумал: есть свои достоинства и у моей каморки, один все-таки жил, ну да ладно, больно агрессивными стали дочка с папой…

— Значит, завтра и переедешь? — спросил Алексей.

— Да.

— С вещичками не помочь?

— Да у меня чемодан всего…

— Тогда вопросов больше нет.

Возвращаясь к Лапотковым, я всю дорогу думал, как дипломатичнее объяснить им мой переезд. Но так ничего толкового в голову и не пришло.

А Лапотковы занимались генеральной уборкой (была суббота): Валентина и Ирина выбивали на улице ковры, Нина Федоровна мыла полы, а сам возился с форточкой: она болталась на одной петле.

Переписав кое-что из одолженной мне Базулаевой тетради, я с полчасика подремал, а после этого просто лежал и с явной радостью думал: съезжаю, съезжаю, съезжаю, мне просто повезло. И вправду, моя каморка очень уж мрачна.

Да и душно в ней часто бывает… Нет, правильно я делаю, что ухожу отсюда. Но что сказать, как объяснить мой уход Собакевичу?

И вдруг меня осенило: надо переговорить не с ним, а с Ниной Федоровной. Наверное, она поймет…

Приняв такое разумное решение, я стал не спеша, с явным удовольствием собирать все свои немногочисленные вещички.

На другой день, после обеда, когда в квартире осталась только Нина Федоровна (она прибиралась на кухне), я начал разговор.

— Знаете что, Антон, — радостно воскликнула хозяйка, как только меня увидела, — попробуйте-ка мои печенья. Вот, в желтой тарелочке, берите, очень вкусные…

Лицо ее разрумянилось, глаза блестели, да и вся она казалась такой молодой, крепкой, веселой, что я подумал невольно: «И чего она с таким живет?»

Взяв круглое фигурное печенье, положил его в рот. Оно моментально растаяло на языке. В самом деле, вкусно… Эх, была не была, надо сразу быка за рога.

— Нина Федоровна, — я поудобнее устроился на стуле. — Понимаете… я хочу от вас съехать.

— Неужели? А что так? — вроде бы и с огорчением сказала Лапоткова, но мне стало ясно, что эта новость особо ее не удивила (или мне почудилось?).

— Да вот так вышло: с новой квартиры быстрее до университета добираться, почти рядом.

— Конечно, конечно, я понимаю…

— Тогда я вам вот деньги отдам и пойду, хорошо?

— Уже сейчас?

— Да, так вышло.

С легким сердцем я выпорхнул на улицу. Белое солнце полновластно и жестоко хозяйничало; накалялся воздух, высокие тополя мертво опустили листья; прошла по тротуару собака, огромная черная овчарка в наморднике, за ней вразвалку шагал пацан с независимым взглядом, свистел, руки в брюках, нос кверху; из открытого окна заходился в восторге магнитофонный голос Валерия Леонтьева — дом, в котором я провел почти месяц, остался в прошлом.

Около детского кинотеатра неожиданно нос к носу столкнулся с Ириной. Я почти не видел ее дома, она, кажется, была за городом в лагере труда и отдыха, поэтому мы почти не общались.

Ирина уставилась на чемодан в моей руке.

— Все, Ира, давайте прощаться, — сказал я. — Уезжаю от вас.

— Почему? — с наигранным интересом спросила она.

— Да вот, так вышло, — и вслед за этой фразой вдруг произнеслось как-то само собой: — Ира, а у вас отец ничем не болеет?

Ирина даже вздрогнула, глаза ее испуганно округлились, но она тут же выдала мне жалкую улыбку:

— Нет, что вы, папа совершенно здоров. А… разве случилось что? — голос ее ослаб, задрожал тонко.

«Э, что-то тут не то!» — подумал я, но это была последняя мысль, относящаяся к семье Лапотковых. Через минуту Ирина навсегда исчезла с моих глаз.

Прожив на новом месте неделю, я окончательно убедился, что не прогадал. Тут еще одна радость — сочинение написал на «хорошо». Маша, как и следовало ожидать, получила на балл выше. Алексей и Николай тоже не подкачали — «удовлетворительно», а им больше и не надо. Недовольным остался только Авдеев — он получил то же, что и я, но считал, что «отлично» ему не поставили только лишь из-за каких-то конъюнктурных соображений. Были и провалившиеся — я видел в коридоре двух зареванных девушек из нашего потока.

Сейчас, с известной дозой воодушевления, мы готовились к основному экзамену: приходилось ходить в библиотеку и читать журналы, в которых «восстанавливалась настоящая правда истории, а не написанная сталинской рукой или под его диктовку». Читать предстояло порядочно, материал наслаивался на материал, мы с Алексеем запутывались в выписках… Василек посматривал на нас с насмешкой. «Ну на кой ляд вам это ваше высшее образование? — подначивал он нас. — Много вы не заработаете на нем. А мужик без денег — не мужик. Пойдем-те лучше к нам, на завод, получать будете прилично, а то что это такое — сорок рублей стипендия?»

Василек, как выяснилось, не пил, не курил, копил деньги на «Жигули» последней модели.

Иногда, устав от зубрежки, Алексей откладывал в сторону учебник и, кивая подбородком на мощный кудлатый затылок беззаботно посапывающего Василька, говорил убежденно:

— Если у человека есть мечта — жизнь будет верной. Конечно, хорошая мечта. А приобрести машину — что здесь плохого, чему ты иронично улыбаешься? Ну представь себе: куда бы девал деньги с его буйной энергией наш бывший морячок? Нет сомнения, пропивал бы. Шелгунов уже подбирался к нему, не он, так девочки уж наверняка раскрутили… Ну и что за жизнь была бы у нашего Василька — таскался бы по кабакам, мотался от одной бабы к другой, хлестал бы без просыпу… И сгинул бы. А с мечтой — другое дело, другой коленкор. Человек все по ней равняет, себя сдерживает, не растрачивает по пустякам…